Политинструкторам пришлось провести большую работу среди солдат, чтобы вывести их из состояния подавленности. Когда начались маневры, за полевыми кухнями потянулись изморенные голодом крестьяне. Когда солдатам раздавали пищу, они отдавали ее голодающим. Офицеры и политкомиссары уходили, делая вид, что они ничего не заметили.[]
Пока что в деревне «бедные просили подаяния у бедных, голодающие – у голодающих», имевшие детей просили у бездетных[]. В начале 1933 года в центре одной из больших украинских деревень, «около развалин церкви, которая была взорвана динамитом, расположился деревенский базар. У всех опухшие лица. Все молчат, а если хотят сказать что-нибудь, то едва шепчут. Движения их медленны и слабы из-за опухших рук и ног. Они продают корни кукурузы, кочерыжки початков, сушеные корни, кору деревьев и корни водорослей»[].
Девушка из деревни Полтавской области, меньше пострадавшей от голода, чем большинство, так описывает Пасху 1933 года. Отец ее пошел продавать «последнюю рубашку (полотно и вышивки все уже были проданы), чтобы купить еду на праздник». На обратном пути его арестовали за спекуляцию, найдя у него десять фунтов зерна и четыре – отрубей. Через две недели выпустили, но продукты конфисковали. Не дождавшись отца в тот вечер, «мать сварила нам суп из высушенных и перемолотых картофельных очисток и восьми небольших картофелин». Потом явился бригадир и приказал им выходить на работу в поле[].
Женщина из деревни Фадеевка Полтавской области, мужу которой дали пять лет лагерей за членство в СВУ, как-то сумела прокормить семью до апреля 1933 года. Потом умер ее четырехлетний сын. Но и тут не оставили ее в покое и заподозрили, что могила, которую она выкопала для своего сына, на самом деле была ямой для зерна. Они раскопали ее, нашли труп и разрешили захоронить его заново[].
Жизнь замирала.
«Старшие классы ходили в школу до начала весны. Но младшие перестали ходить уже зимой. Весной школы закрылись совсем. Учитель уехал в город. Фельдшер тоже уехал. Ему нечего было делать. Нельзя лечить голод лекарствами. Всякие представители тоже перестали приезжать из города. Зачем? С голодающих взять нечего… Раз дело дошло до того, что государству нечего больше выжать из человека, он бесполезен государству. Зачем учить его? Зачем лечить?»[]
* * *
Постановление, запрещавшее передвижение по дорогам без специальных документов, стали применять с особой строгостью весной. Приказ от 15 марта по Северодонецкой дороге диктует всем железнодорожникам не пропускать крестьян без командировочного предписания от председателя колхоза.[]
Запрет принимать их на работу на промышленные предприятия относился, по крайней мере в теории, в равной степени к сельской промышленности и к городской. Кирпичному заводу, например, приказали в 1933 году не брать на работу местных жителей.[] Иногда можно было получить работу по перестройке железнодорожного полотна, идущего к сахарному заводу, где люди, не видевшие хлеба уже шесть месяцев, получали 500 граммов в день плюс 30 граммов сахара. Но чтобы получить паек, нужно было выполнить норму – выкопать восемь кубометров земли в день, а это лежало за пределами их физических возможностей. Кроме того, хлеб выдавали только на следующий день после выполнения нормы; люди умирали на работе или ночью.[] В совхозе около Винницы овощеводческому хозяйству, где выращивали помидоры, огурцы и сельдерей, требовались тысячи рабочих. По окрестным деревням были разосланы объявления, предлагавшие работу за килограмм хлеба, горячую пищу и два рубля в день. Откликнулись многие, но больше половины из них уже были нетрудоспособны. Каждый день кто-нибудь умирал после первой же еды – это всегда самый опасный момент после длительной голодовки.[]
Когда в апреле отменили карточки на хлеб и жители смогли во вновь открывшихся городских булочных покупать по килограмму на человека в день (хотя и по высокой цене), на крестьян это положение не распространили.
Но теперь множество из тех, кто был еще в состоянии передвигаться, совсем отчаявшись, покидали села. Если им не удавалось добраться до города, они слонялись вокруг железнодорожных станций. К этим маленьким украинским станциям обычно примыкали небольшие садики. Туда-то «железнодорожники, сами уже качавшиеся от голода, сносили трупы».[] В окрестностях Полтавы, около семафора, трупы, найденные вдоль путей, сваливали в вырытые глубокие рвы[]. Когда крестьяне не могли добраться до станций или их туда не пускали, они стояли вдоль путей и просипи хлеб у пассажиров проходящих поездов. Иногда им бросали корки. Но позднее у многих уже не было сил даже на нищенство.[]
В маленьком городке Харцизск в Донбассе, по рассказам железнодорожника, крестьяне попрошайничали целыми семьями. Их ловили. Весной число нищих возрастало ежедневно, они «жили и умирали на улицах и площадях», в апреле 1933 года они наводнили весь город[].
Труднее было в больших городах. В Киеве те, кто имел работу и продовольственные карточки, не голодали. Но можно было купить только килограмм хлеба в день, и снабжение было плохое.[] Один из авторов пишет: «Товаров в магазинах хватало только на нужды привилегированных классов»[]. Для них существовали и закрытые распределители, которыми пользовались государственные служащие, члены солидных парткомов, офицеры ОГПУ, старшие армейские офицеры, директора заводов, некоторые инженеры и т.д. (Подобные распределители существуют до сих пор.)
Номинально размеры доходов в городах были как бы уравнены, однако система привилегированных пайков и привилегированного снабжения товарами сводила формальное равенство к абсурду. Так, учитель получал половину зарплаты сотрудника ОГПУ примерно такого же ранга, но особая карточная система на товары потребления, покупаемые по низким ценам в специальных магазинах, делала реальный доход сотрудника ОГПУ в двенадцать раз выше реального дохода учителя.[]
Даже квалифицированный рабочий в городах Украины зарабатывал не больше 250–300 рублей в месяц и жил на черном хлебе, картошке, соленой рыбе. Ему всегда не хватало одежды и обуви[]. В начале лета 1932 года пайки служащих были в Киеве урезаны с одного до полуфунта хлеба в день, а промышленных рабочих – с двух до полутора фунтов.[] Студенты Киевского института животноводства получали 200 граммов эрзац-хлеба, тарелку рыбного супа, немного каши, капусты и 50 граммов конины в день.[]
У магазинов Киева стояли очереди на полкилометра. Люди в них едва держались на ногах, цепляясь за ремень впереди стоящего[]. Выдавали 200–400 граммов хлеба, но последним нескольким сотням уже ничего не доставалось, кроме талончиков или номера на завтрашний день, записанного на ладони[].
Крестьяне стекались в города, чтобы встать в такую очередь или купить хлеб у тех, кому посчастливилось отовариться, или просто движимые непонятными им самим побуждениями. Несмотря на блокированные дороги и строгий контроль, многим удавалось пробраться в город, но, как правило, результат был минимален. Днепропетровск был переполнен голодающими крестьянами[]. По подсчетам одного железнодорожника, больше половины крестьян, которым удавалось добраться до Донбасса в поисках пропитания, «доживали свои последние дни, часы, минуты».[]
Чтобы доехать до Киева в обход заслонов на дорогах, «крестьяне продирались через болота и леса… Удавалось это лишь самым удачливым, одному из десяти тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135
Пока что в деревне «бедные просили подаяния у бедных, голодающие – у голодающих», имевшие детей просили у бездетных[]. В начале 1933 года в центре одной из больших украинских деревень, «около развалин церкви, которая была взорвана динамитом, расположился деревенский базар. У всех опухшие лица. Все молчат, а если хотят сказать что-нибудь, то едва шепчут. Движения их медленны и слабы из-за опухших рук и ног. Они продают корни кукурузы, кочерыжки початков, сушеные корни, кору деревьев и корни водорослей»[].
Девушка из деревни Полтавской области, меньше пострадавшей от голода, чем большинство, так описывает Пасху 1933 года. Отец ее пошел продавать «последнюю рубашку (полотно и вышивки все уже были проданы), чтобы купить еду на праздник». На обратном пути его арестовали за спекуляцию, найдя у него десять фунтов зерна и четыре – отрубей. Через две недели выпустили, но продукты конфисковали. Не дождавшись отца в тот вечер, «мать сварила нам суп из высушенных и перемолотых картофельных очисток и восьми небольших картофелин». Потом явился бригадир и приказал им выходить на работу в поле[].
Женщина из деревни Фадеевка Полтавской области, мужу которой дали пять лет лагерей за членство в СВУ, как-то сумела прокормить семью до апреля 1933 года. Потом умер ее четырехлетний сын. Но и тут не оставили ее в покое и заподозрили, что могила, которую она выкопала для своего сына, на самом деле была ямой для зерна. Они раскопали ее, нашли труп и разрешили захоронить его заново[].
Жизнь замирала.
«Старшие классы ходили в школу до начала весны. Но младшие перестали ходить уже зимой. Весной школы закрылись совсем. Учитель уехал в город. Фельдшер тоже уехал. Ему нечего было делать. Нельзя лечить голод лекарствами. Всякие представители тоже перестали приезжать из города. Зачем? С голодающих взять нечего… Раз дело дошло до того, что государству нечего больше выжать из человека, он бесполезен государству. Зачем учить его? Зачем лечить?»[]
* * *
Постановление, запрещавшее передвижение по дорогам без специальных документов, стали применять с особой строгостью весной. Приказ от 15 марта по Северодонецкой дороге диктует всем железнодорожникам не пропускать крестьян без командировочного предписания от председателя колхоза.[]
Запрет принимать их на работу на промышленные предприятия относился, по крайней мере в теории, в равной степени к сельской промышленности и к городской. Кирпичному заводу, например, приказали в 1933 году не брать на работу местных жителей.[] Иногда можно было получить работу по перестройке железнодорожного полотна, идущего к сахарному заводу, где люди, не видевшие хлеба уже шесть месяцев, получали 500 граммов в день плюс 30 граммов сахара. Но чтобы получить паек, нужно было выполнить норму – выкопать восемь кубометров земли в день, а это лежало за пределами их физических возможностей. Кроме того, хлеб выдавали только на следующий день после выполнения нормы; люди умирали на работе или ночью.[] В совхозе около Винницы овощеводческому хозяйству, где выращивали помидоры, огурцы и сельдерей, требовались тысячи рабочих. По окрестным деревням были разосланы объявления, предлагавшие работу за килограмм хлеба, горячую пищу и два рубля в день. Откликнулись многие, но больше половины из них уже были нетрудоспособны. Каждый день кто-нибудь умирал после первой же еды – это всегда самый опасный момент после длительной голодовки.[]
Когда в апреле отменили карточки на хлеб и жители смогли во вновь открывшихся городских булочных покупать по килограмму на человека в день (хотя и по высокой цене), на крестьян это положение не распространили.
Но теперь множество из тех, кто был еще в состоянии передвигаться, совсем отчаявшись, покидали села. Если им не удавалось добраться до города, они слонялись вокруг железнодорожных станций. К этим маленьким украинским станциям обычно примыкали небольшие садики. Туда-то «железнодорожники, сами уже качавшиеся от голода, сносили трупы».[] В окрестностях Полтавы, около семафора, трупы, найденные вдоль путей, сваливали в вырытые глубокие рвы[]. Когда крестьяне не могли добраться до станций или их туда не пускали, они стояли вдоль путей и просипи хлеб у пассажиров проходящих поездов. Иногда им бросали корки. Но позднее у многих уже не было сил даже на нищенство.[]
В маленьком городке Харцизск в Донбассе, по рассказам железнодорожника, крестьяне попрошайничали целыми семьями. Их ловили. Весной число нищих возрастало ежедневно, они «жили и умирали на улицах и площадях», в апреле 1933 года они наводнили весь город[].
Труднее было в больших городах. В Киеве те, кто имел работу и продовольственные карточки, не голодали. Но можно было купить только килограмм хлеба в день, и снабжение было плохое.[] Один из авторов пишет: «Товаров в магазинах хватало только на нужды привилегированных классов»[]. Для них существовали и закрытые распределители, которыми пользовались государственные служащие, члены солидных парткомов, офицеры ОГПУ, старшие армейские офицеры, директора заводов, некоторые инженеры и т.д. (Подобные распределители существуют до сих пор.)
Номинально размеры доходов в городах были как бы уравнены, однако система привилегированных пайков и привилегированного снабжения товарами сводила формальное равенство к абсурду. Так, учитель получал половину зарплаты сотрудника ОГПУ примерно такого же ранга, но особая карточная система на товары потребления, покупаемые по низким ценам в специальных магазинах, делала реальный доход сотрудника ОГПУ в двенадцать раз выше реального дохода учителя.[]
Даже квалифицированный рабочий в городах Украины зарабатывал не больше 250–300 рублей в месяц и жил на черном хлебе, картошке, соленой рыбе. Ему всегда не хватало одежды и обуви[]. В начале лета 1932 года пайки служащих были в Киеве урезаны с одного до полуфунта хлеба в день, а промышленных рабочих – с двух до полутора фунтов.[] Студенты Киевского института животноводства получали 200 граммов эрзац-хлеба, тарелку рыбного супа, немного каши, капусты и 50 граммов конины в день.[]
У магазинов Киева стояли очереди на полкилометра. Люди в них едва держались на ногах, цепляясь за ремень впереди стоящего[]. Выдавали 200–400 граммов хлеба, но последним нескольким сотням уже ничего не доставалось, кроме талончиков или номера на завтрашний день, записанного на ладони[].
Крестьяне стекались в города, чтобы встать в такую очередь или купить хлеб у тех, кому посчастливилось отовариться, или просто движимые непонятными им самим побуждениями. Несмотря на блокированные дороги и строгий контроль, многим удавалось пробраться в город, но, как правило, результат был минимален. Днепропетровск был переполнен голодающими крестьянами[]. По подсчетам одного железнодорожника, больше половины крестьян, которым удавалось добраться до Донбасса в поисках пропитания, «доживали свои последние дни, часы, минуты».[]
Чтобы доехать до Киева в обход заслонов на дорогах, «крестьяне продирались через болота и леса… Удавалось это лишь самым удачливым, одному из десяти тысяч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135