Феликс вступил в Якобинский клуб, стал приверженцем Робеспьера, позднее — ближайшим другом и соратником Бабефа, членом его Повстанческого комитета. Именно Феликс Лепельтье финансировал газету Бабефа и находил средства для заговора Равных. Филипп хорошо помнил, что Бабеф по-особенному относился к Феликсу, явно выделяя его из своего окружения, писал ему из вандомской тюрьмы, именно ему отправил свое последнее, прощальное письмо, в котором поручал Феликсу заботу о своей осиротевшей семье — о жене и детях. Знал Буонарроти и то, что Феликс, избежавший тюрьмы и ссылки при Директории, не сложил оружия, вместе с Антонеллем, другим членом Повстанческого комитета Бабефа, руководил клубом Манежа, а после его закрытия продолжал борьбу при новом режиме, за что в конце концов и попал на остров Ре. Но последние сведения были самыми общими, и поэтому встреча со старым единомышленником не менее необходима, чем знакомство с полковником Уде.
И вот она состоялась.
Благодаря своим неиссякающим средствам Феликс жил в изгнании довольно комфортабельно. На эти три дня — без всякого ущерба для себя — он смог предоставить Филиппу кров и стол.
С первых же часов после встречи Филипп понял, что, несмотря на «поднадзорность», Лепельтье пользуется полной свободой и независимостью.
— Эти молодцы, я имею в виду жандармов, сюда и не заглядывают, — с улыбкой ответил он на резонный вопрос друга.
— Но как тебе удалось такого добиться?
— Об этом после. Расскажи сначала о себе.
Внимательно выслушав исповедь Буонарроти, Феликс в свою очередь поведал ему о своей одиссее.
Он рассказал, какие надежды в Париже и во всей Франции пробудились после переворота 18 фрюктидора.
— Казалось, наша победа становится явью. Тот союз между нами и якобинцами, который лишь намечался при Бабефе, вырос и окреп. И, несмотря на все дискриминационные меры Директории, в оба правительственных совета проникло около сотни наших… А потом возник клуб Манежа, где смело провозглашались принципы II года и наши идеи… А потом явился Бонапарт, и все стало сходить на нет…
— Неужели этот человек обладает такой дьявольской мощью? — удивился Буонарроти.
— Какой там мощью… Просто он обладает нюхом, нюхом и дерзостью, да плюс к тому — полным отсутствием принципов. Он понял, к т о заинтересован в нашем поражении, сплотил все реакционные силы и оказался во главе их. Вся беда в том, что народ устал от катаклизмов последних лет, в которых он неизменно оставался козлом отпущения и которые ему ничего не дали. Поэтому, когда мы с Антонеллем, к примеру, попытались поднять рабочих в день закрытия клуба Манежа, ничего не вышло: никто не шелохнулся.
— Это совпадает с тем, о чем я думаю последнее время.
— Увы, мы поняли, что период мирной, парламентской борьбы позади и что об открытом, всенародном восстании думать также не приходится. Марешаль оказался пророком.
— Что ты имеешь в виду?
— Он уже в конце итальянской кампании Директории выпустил брошюру, в которой писал: «Бонапарт! Твоя слава обернется диктатурой!» А какая же открытая, легальная борьба может вестись с диктатурой? О восстании же не могло быть и речи при тех настроениях в толще народа.
— Это верно. Но ведь были попытки тайных заговоров…
— Не просто попытки тайных заговоров: сложилась целая тайная организация.
— Ого! Этого я не знал.
— Ты и не мог знать. И опять-таки началось все с литературных упражнений. В конце 1799 года все тот же неутомимый Марешаль опубликовал книгу «Путешествие Пифагора», где проводил мысль о необходимости создания тайного, законспирированного общества, наподобие немецких иллюминатов. А наш Антонелль почти в это же время начал работу над большим трудом, посвященным критике конституции VIII года. Он приезжал ко мне в Версаль и читал нам главы из этой книги. В них, разумеется, была не только критика конституции, но и призыв к борьбе.
— Все это отдает схоластикой.
— В какой-то мере. Но страсти разгорались. С мая 1800 года в нашем кружке начались споры о характере переворота. Рассматривались разные варианты. Нас с Антонеллем прочили в вожди. Но мы, чувствуя несерьезность всего этого, уклонились и рекомендовали не спешить. Тем не менее к июлю сформировалась инициативная группа, окрестившая себя «повстанческим комитетом». В состав этой группы вошли Дюбрейль, Россиньоль, Шанель, Жумийяр и другие — все люди честные, принципиальные, храбрые, я бы сказал даже, бесстрашные.
— Россиньоля я хорошо знаю.
— Кто же его не знает… Строго говоря, Россиньоль не вошел в группу, а остался на правах советника-консультанта. По-видимому, он, как и мы, не верил в успех дела. И оказался нрав. Вскоре вся группа была арестована людьми Фуше. А затем провалился и заговор Арены.
— Об этом расскажи подробнее.
— Понимаю. Арена — твой земляк.
— Земляк не земляк, но мы рядом сражались на Корсике. Соотечественником же мне был другой заговорщик — Чераки.
— Ладно, слушай. Арена, некогда соратник, а затем смертельный враг Бонапарта, пытавшийся убить его еще в день 19 брюмера, был главой заговора. В состав заговорщиков входили Чераки, Демервиль, Топино-Лебрен.
— Топино-Лебрен? Художник?
— Именно. Талантливый ученик Давида, от которого наш знаменитый живописец, некогда изображавший Мишеля Лепельтье и Марата, а ныне подпевающий Бонапарту, нацело отказался. Итак, действуя вчетвером, они решили убить тирана. Вечером 18 вандемьера, вооруженные кинжалами, проникли в Оперу, пробрались к ложе Наполеона и… были схвачены людьми все того же неутомимого Фуше. Примерно так же закончилось и дело с взрывающейся машиной Шевалье.
— Опять люди Фуше?
— Конечно. Объясняется все очень просто. Прекраснодушные заговорщики каждый раз проглядывали провокаторов-агентов, умело забрасываемых к ним министром полиции. Итак, провал за провалом. Видя, что все гибнет, а народ Парижа остается равнодушным к их жертвам, многие демократы покинули столицу до лучших времен. Вот тогда-то мы с Антонеллем и организовали коммуну из преследуемых патриотов.
— Коммуну?
— Именно. В духе и стиле Бабефа.
— Ты шутишь, наверно.
— Ничуть. В Баквиле, в департаменте Нижней Сены, у меня есть старое поместье. Усадьба, хозяйственные постройки, бескрайние поля, луга… Одним словом, все, что полагается. Поместье было куплено, когда — в начале революции — земля продавалась за бесценок. Потом, в бурные годы, все это было заброшено, превратилось в руины… И вот, создав общину на основе совершенного равенства, мы стали трудиться не покладая рук и кое-чего добились… Впрочем, это требует специального разговора, и не теперь его вести. Скажу только, что местные власти вскоре разобрались, что к чему, и, хотя у меня с ними были прекрасные отношения, в центр что-то просочилось… Думаю, именно это особенно возмутило тирана — он не терпит «уравнительства». По-видимому, вот основная причина нашей высылки. Что же касается взрыва на улице Никез, он — ты ведь знаешь это — был организован роялистами и явился лишь предлогом…
— Но Антонелль ведь не пострадал.
— Антонелль попал во второй эшелон проскрибированных. Вместе с Моизом Бейлем, Леньело, Лекуантром и другими людьми II года. Он отделался изгнанием из Франции и сейчас путешествует по Италии.
— Счастливчик.
— Не ропщи на свою судьбу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92