А бывает, что в десятилетии меньше событий, чем в годе, а то и в дне; и время проходит бесконечно медленно, скучно, бесцветно.
В Соспелло Буонарроти прожил три года и три месяца — с марта 1803 по июнь 1806 года. Но об этих годах он не любил говорить. И не потому, что они были связаны с конспирацией — конспирация здесь оказалась минимальной, а потому, что они всегда казались ему прожитыми бессмысленно, бездарно.
Даже в крепости на острове Пеле (не говоря уже об Олероне) Филипп и его товарищи жили постоянной надеждой вырваться, получить свободу, а с ней вместе и поле деятельности.
Здесь же была почти полная свобода, а вот поля деятельности не наблюдалось; все словно застыло, окостенело, стояло на месте без перспектив и надежд.
…Город (точнее, городок — его население не превышало трех тысяч жителей) был расположен на реке (точнее, ручье) Бевере, в сорока одном километре от Ниццы. Жители Соспелло как будто занимались кустарным ремеслом, но, видимо, это их не очень затрудняло. Основное же времяпрепровождение этих мелких рантье, как быстро уловил Буонарроти, состояло в безделье и сплетнях. Когда бы Филипп ни проходил по улице, он видел этих господ, восседающих на лавках или на порогах домов и что-то оживленно обсуждающих. Они замолкали, как только он подходил к ним, а затем провожали его долгими неприязненными взглядами. То же, судя по ее словам, не раз испытывала и Тереза.
Ему удалось установить контакты с местными масонами. Но это ничего не дало: масонская ложа в Соспелло была малочисленной и убогой, члены ее не ставили никаких серьезных задач, а о филадельфах они и не слыхали…
«Нет, — думал Буонарроти, — в этом стоячем болоте ты ничего не добьешься. Надо быстрее связываться с внешним миром и как-то выбираться из этой дыры…»
Вскоре обозначилась и другая трудность.
Их маленькие сбережения, сделанные на Олероне, подходили к концу. Конечно, в руках у Филиппа была профессия, с которой вроде бы не пропадешь: он мог обучать и языкам, и музыке, и литературе, и истории. Но оказалось, что местным тугодумам ни история, ни литература, ни музыка не были потребны; не интересовали их и иностранные языки, а сыновья их, как правило, росли такими же неотесанными балбесами, как и они сами. С величайшим трудом Филипп нашел несколько уроков, Терезе же пришлось зарабатывать уборкой в двух зажиточных семьях.
В этом статусе все на какое-то время застыло.
А потом пришла беда.
17
Это случилось в плювиозе XII года.
Был пасмурный, дождливый день.
Филипп возвращался домой с очередного урока и на обычном месте увидел обычную группу примелькавшихся ему болтунов. Дождь нимало не смущал этих любителей празднословия; укрывшись огромными зонтами, они, как всегда, что-то оживленно обсуждали. Впрочем, на этот раз, в выражении их лиц ему почудилось нечто не совсем обычное…
Он уже прошел было мимо, и они, как водится, приумолкли, но тут один из них вдруг поднялся и крикнул в спину ему:
— Эй, вы, сударь!..
Буонарроти остановился.
— Это вы мне?
— А кому же еще, черт побери? — взгляд говорившего дышал неприкрытой ненавистью.
— Тогда замечу вам, что я не «сударь», а гражданин. Господ, как известно, у нас давно уже нет.
Раздался злобный хохот.
— Вот как? Господ, говоришь, нет? Эх ты, отребье, я ведь узнал тебя. Следовало бы набить тебе поганую рожу…
— По какому праву вы оскорбляете меня?
— Тебе ли толковать о правах? А по какому праву, злодей, ты измывался над порядочными людьми, грабил их и убивал?
— Что вы имеете в виду?
— Вспомни Онелью…
18
Эти слова и потом еще долго звучали в его ушах, уже после того, как, оттолкнув проходимца, пытавшегося ударить его, и тщетно стараясь, скрыв волнение, двигаться дальше размеренным шагом, он брел, точно лунатик, и дома, когда, что-то невпопад отвечая Терезе, он без всякого аппетита глотал остывший суп.
«Вспомни Онелью…»
Как будто можно ее забыть!
Нет, то, что дорого душе и сердцу, что сам считаешь одной из вершин своей жизни, не забывается никогда.
И о н и понимают это. Хотя и смотрят на все с противоположной точки зрения…
…Это произошло сразу после того, как он отличился при подготовке взятия Тулона. Саличетти и Робеспьер-младший написали соответствующий рапорт в Комитет общественного спасения. И вскоре тот же Саличетти уведомил его: прикомандированный к итальянской армии, он назначается комиссаром по надзору за национальными имуществами к востоку от Ментоны.
Это произошло 20 жерминаля II года.
Не успел Буонарроти войти в должность, как она была заменена новой, более высокой. 28 мессидора его сделали Генеральным комиссаром восьми округов, образованных на итальянской территории, отвоеванной у сардинского короля. Административным центром этой обширной территории стал город Онелья. Под Онельей, в одной из живописных деревушек, поселился сам Генеральный комиссар со своею супругой.
Эту должность он занимал в течение неполного года.
Почти год в его руках сосредоточивались неограниченные, по существу, диктаторские полномочия.
Он имел право назначать, смещать и наказывать всю администрацию вверенных ему округов.
Он олицетворял революционное правосудие: в качестве генерального общественного обвинителя он возглавлял каждый из восьми революционных трибуналов в округах.
Он решал экономические вопросы, проводил в жизнь идеологию Революционного правительства и даже (в какой-то мере) намечал внешнеполитическую программу, поскольку ведал отношениями с итальянскими государствами.
Как же он употребил эту необъятную власть?
Для возвеличения свой особы?
Вся его жизнь свидетельствовала: он был чужд честолюбия.
Для личного обогащения?
Впоследствии, при аресте, когда был произведен тщательный обыск с целью «конфискации незаконно захваченного богатства», оказалось, что богатство это сводится к двум костюмам, четырем сорочкам и полудюжине чулок (не считая нескольких платьев жены).
Нет, собственная персона во всех ее аспектах меньше всего занимала революционера Филиппа Буонарроти в эти сверхнасыщенные событиями месяцы. Свою неограниченную власть он употреблял только на то, чтобы проводить в жизнь теоретически отработанную, предельно ясную для него программу.
Он помнил слова Сен-Жюста: «Бедняки — это соль земли».
И эти слова он как бы сделал лозунгом всей своей деятельности в Онелье.
Он защищал угнетенных против угнетателей, поддерживал слабых против сильных, преследовал роялистов-эмигрантов, а также тайных врагов Республики, устраивал беженцев из итальянских монархий, заботился о снабжении городов продуктами, следил за качеством выпекаемого хлеба.
Его жизнь протекала в непрерывных разъездах. Он трудился неустанно, не зная отдыха ни днем, ни ночью, словно раб, прикованный к своей тачке.
Ему казалось: еще немного, совсем немного — и яркий свет новой жизни озарит Францию и Европу.
Точно так же казалось и его учителю, Максимилиану Робеспьеру, когда он в жерминале, прериале и мессидоре II года, разделавшись с эбертистами и дантонистами, отправлял на гильотину новые и новые партии своих жертв.
Эти жертвы, полагал Неподкупный, будут последними жертвами.
Но вскоре жертвой (и далеко не последней) оказался он сам. За мессидором последовал термидор, и 9 термидора II года Робеспьер, Сен-Жюст, Кутон и их соратники в Париже отправились на гильотину в свою очередь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92