— А не лучше ли нам было при тиране? — спрашивали бедняки, не знавшие, чем кормить плачущих детей. — Тогда у нас был хлеб!..
— Что ни говори, а он был нашим, — вторили им уволенные с работы чиновники и выброшенные из армии офицеры. — Ведь недаром же враги окрестили его «исчадием революции»!..
— Наполеон всегда стремился к общей пользе, — поддакивали им добрые буржуа, забыв, как еще недавно радовались победам союзников.
Уже через несколько месяцев после установления нового режима в Париже стал складываться антиправительственный заговор. Душой его стал не поладивший с Бурбонами Фуше. В заговор были вовлечены Реаль, Тибодо, Даву, Мерлен, Реньо и многие другие деятели уничтоженной империи.
Хотя заговорщики и не достигли соглашения о конечной цели, но все они соглашались на одном:
— Дальше так жить нельзя.
А в казармах, в конторах и на улице люди шепотом сообщали друг другу:
— Он вернется.
За всем этим из своего далека внимательно следил Филипп Буонарроти. И конечно же коллизии эти не могли не наводить его на весьма тяжкие раздумья.
3
Не менее внимательно изучал ситуацию и другой человек, тот самый, который находился на Эльбе и был предметом всех этих вздохов и сожалений.
Была ли у него с самого начала мысль о попытке вернуть утраченное?
В этом не приходится сомневаться. Не таким человеком был Наполеон Бонапарт, чтобы смириться, пока кровь текла в его жилах и оставалась хоть тень надежды.
Ведь недаром за минуту до того, как подписать отречение, он с надеждой обратился к маршалам:
— А может быть, мы пойдем на них? Мы их разобьем!..
Коленкуру же, самому близкому к нему в то время собеседнику, он заметил:
— Посмотрим, что эти господа за год сделают со страной.
И вот еще не прошло данного им срока, а страна взвыла. И вспомнила о нем. И он знал это.
Знал он и другое.
Там, на конгрессе в Вене, деля между собой его империю, союзники переговаривались и о том, чтобы спровадить его куда-нибудь подальше, к черту на кулички, а то ведь Эльба слишком близка от Франции, и мало ли что…
Ага! И вам, господа, пришла на ум та же мысль!
Так надо реализовать ее, пока вы не реализовали своих подлых планов! Вы уже нарушили соглашение в Фонтенебло, вы навечно разлучили меня с женой и сыном, а теперь вы убьете меня или забросите за тридевять земель, так же далеко, как я некогда забрасывал якобинцев, и откуда нет возврата! Но пока я еще жив, я на Эльбе, — и нужно спешить…
К нему, на Эльбу, приезжали разные люди и приносили разные вести, дурные и хорошие, но все постепенно выстраивалось в одну цепочку. В начале 1815 года прибыл завсегдатай салона герцогини Бассано, где собирались заговорщики, бывший чиновник Государственного совета Флери де Шамбулон. Ярый бонапартист, он сделал «от имени патриотов» обстоятельный доклад императору о положении дел. Он рассказал об экономических трудностях в стране, о все возрастающей ненависти к Бурбонам, о преданности армии прежним идеям, об ожиданиях и надеждах добрых граждан.
— На поддержку какой части населения мы можем твердо рассчитывать? — в раздумье спросил Наполеон.
— Могу вам ответить, ваше величество, с достаточной точностью — мы уже прикидывали. Когда Людовик XVIII воцарился в стране, одна десятая часть французов встретила его восторженно, три десятых примкнули к новому режиму из благоразумия, остальные проявили полное равнодушие.
— Это уже нечто. А сейчас?
— Сейчас процентное соотношение примерно то же, но радикально изменилась направленность. Приверженцы Бурбонов превратились в предмет ненависти для большинства, благоразумные отшатнулись от «легитимизма», а равнодушные вновь стали вашими сторонниками.
— Прекрасно. И все же хотелось бы знать, насколько точны ваши расчеты?
— Сир, если бы вы только пожелали, вы бы убедились в их точности.
Оставалось пожелать.
Мог ли он не пожелать?..
Беседа с Флери состоялась в середине февраля.
А через несколько дней он принял окончательное решение.
26 февраля 1815 года начался заключительный акт эпохальной трагикомедии.
Три небольших корабля тайно отчалили из Порто-Ферайо и взяли курс на Южную Францию.
4
Его не покидало ощущение, что все это уже было, и было совсем недавно: такое же поспешное бегство, та же игра в прятки с английскими кораблями, круглосуточно охранявшими Средиземное море, то же острое чувство тревоги за будущее, те же надежды и сомнения и прежде всего непрерывно сверлящая мысль: а удастся ли?..
Да, конечно, все это было почти то же самое, с теми же мыслями и чувствами, но только не так уж недавно — пятнадцать лет назад, когда, бросив армию умирать в Египте, он пробирался между сторожевыми судами англичан, не зная, чего ждать от правительства Директории…
Почти то же самое…
Разница в том, что тогда он был на пятнадцать лет моложе, еще и не помышлял об авторитарной власти и представлялся всему миру не свергнутым с престола тираном, а молодым генералом революции…
Г е н е р а л о м р е в о л ю ц и и — вот в чем разгадка, вот где ключ к пониманию будущего! Ибо разве сейчас он не становится снова генералом революции? Разве тогда не так же противостояла Франции, его милой Франции, вся контрреволюционная Европа, вся свора тех же монархов, которые душат ее сегодня? И разве ныне, как и тогда, он не берет на себя миссию спасения отечества?
Так чего же бояться?
Нет, звезда его еще не закатилась.
Вот только бы благополучно добраться до милой Франции…
Как и тогда, в 1799 году, англичане, несмотря на всю свою бдительность, проморгали маленькую флотилию…
1 марта он благополучно прибыл в бухту Жуан, на южном побережье Франции, и высадился близ города Канн.
Все последующее напоминало сказку.
5
Выразимся точнее: сказку сложили поколения историков, восторженных почитателей, пытавшихся свести естественное к чудесному, понятное к иррациональному, точно взвешенное к стихийному.
В действительности последняя победа Наполеона была так же обоснованна и закономерна, как все предшествующее. Как и то, что она стала п о с л е д н е й. В этом финальном акте своем великий артист сумел выложиться до конца, показал миру весь свой сценический талант. Но не будь при этом трезвого расчета, талант вряд ли достиг бы цели, вряд ли даже смог бы развернуться до полных своих глубин…
Писатели обычно изображают его, едва сошедшего на берег, погрузившимся в раздумье над картой: куда идти дальше, какой путь избрать? Ибо, как известно: пойдешь прямо — коня потеряешь, пойдешь направо — голову потеряешь, пойдешь налево… и так далее.
Опять сказка. Не склонялся он над картой и не раздумывал, теряя на это драгоценное время. Поскольку думать было не над чем: все было продумано еще на Эльбе, продумано в подробностях и мелочах. И пошел он именно тем путем, который считал (и который в действительности был) самым надежным и безопасным.
И наконец. Поражаются: как же так? Его отряд прошел от Канн до Парижа б е з е д и н о г о в ы с т р е л а! Не стреляли ни с его стороны, ни со стороны тех, кто пытался преградить ему путь! Разве не чудо? Ибо один лишь выстрел — безразлично с какой стороны — мгновенно погубил бы всю затею!
Но в действительности и здесь не было чуда. Ведь своим он сразу же отдал приказ: не стрелять ни под каким видом! А противоположной стороны, по существу, не было, и он знал это, он знал, что солдаты, присягнувшие Бурбонам, ждут его, только его!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92