– спросил он меня.
Он, наверное, решил играть со всеми в одну и ту же игру: «Паапросил бы не жалеть меня! Не знаю, как у вас, а у меня все прекрасно!»
– Уж больно столовка наша паршивая, – ответил я. – По-моему, чтобы научиться так плохо готовить, как это делают они, нужно приложить максимум усердия.
И тут он не выдержал заданной схемы. Наверное, просто силенок не хватило. А может быть, ему показалось, что он сейчас обретет во мне единомышленника...
– Я вообще устал проклинать тот день и час, когда попал сюда, – раздраженно сказал он и снова откусил яблоко.
Я промолчал.
Он отступил от меня на шаг, развел руки в стороны и повернулся на триста шестьдесят градусов, как манекенщица из Дома моделей.
– Ну как я вам в новом качестве? – неестественно улыбаясь, спросил он.
– Да будет вам... – усмехнулся я. – Вы способный летчик...
– Вы что-то путаете, – жестко произнес Соломенцев. – Я грузчик склада горюче-смазочных материалов. Заправщик...
– Не лезьте в бутылку, Дима. «Грузчик» – это эпизод. Вы еще достаточно молоды...
И тут я понял, что моя последняя банальная фраза сразу же отбросила меня в противоположный Соломенцеву лагерь.
Он сощурился и, усмехнувшись, сказал:
– Очень у вас у всех удобненькая позиция: когда нужно, вы кричите, что мы еще слишком молоды, а когда опять-таки вам нужно, вы говорите, что мы все никак не вылезем из коротких штанишек, и обвиняете нас в этом... Ну как его?..
– В инфантильности, – напомнил я ему.
– Вот-вот! – Он с отвращением стал доедать яблоко. – Или еще есть одна миленькая фразочка: «Вот я в ваши годы!..» И выясняется, что один в мои годы коров пас, другой камни ворочал, третий еще как-нибудь утверждал свое пролетарское происхождение... А вот мы, которые коров не пасли и камни не ворочали, в чем-то перед вами на всю жизнь виноваты! Противно просто...
– Действительно противно, – согласился я.
Мне не хотелось впадать в его тон и убеждать его в том, что уж кто-кто, а я с ним по одну сторону баррикады. Но кое в чем он был прав... Полуправ.
– Господи, – вздохнул он и выбросил огрызок яблока. – Налетать бы часов побольше, уйти бы на тяжелые машины, в большой порт, в приличный город...
И тут я почувствовал, что мне надоела эта похожая на правду истерика. И решил, что пора с этим кончать.
– Вы знаете, Дима, – сказал я ему, – за свою сознательную жизнь я часто сталкиваюсь с людьми, которые для достижения своих маленьких, лилипутских целей или оправдания больших грехов громко и бесстыдно использовали прекрасные общие истины. Одни кричали, чго так требует народ, другие опирались на священные традиции, третьи взывали к человеческому благородству, и так далее... Способов уйма. Лотерея беспроигрышная. И вот сейчас, слушая вас, я с удивлением углядел зачаточное сходство между вами и теми людишками – лавочниками новейшей формации...
– Но я же не преследую никаких целей, ни лилипутских, ни великанских! – окрысился Соломенцев. – Я же...
– Врете! Преследуете, – спокойно прервал его я. – Все, что вы говорили до сих пор, было абсолютно верно. Послушать вас, так можно подумать, что вы-то и есть истинный борец за попранные права молодежи. А если бы вы не вляпались в эту историю с грубейшим нарушением элементарных правил полетов, вы бы говорили то же самое? Черта с два! Вам бы это и в голову не пришло... А теперь, когда вам на секундочку прищемили хвост, вы завопили о судьбах молодежи...
Он поначалу взъерошился, затем презрительно улыбнулся: говори, мол, говори... – и спросил, глядя мне прямо в глаза:
– Виктор Кириллович, вам не страшно?
– Чего я должен бояться, Дима?
– Вам не страшно, что в вашем возрасте... Простите, вам сколько?
– Тридцать восемь...
Он еще шире улыбнулся и продолжал уже совсем покровительственным тоном:
– Вам не страшно, что в тридцать восемь лет, то есть в годы наивысшего творческого расцвета, вы сидите здесь, летаете на этих примусах, все вам нравится, ничего вам больше не нужно...
Черт подери! Я же совсем недавно был свято убежден в том, о чем сейчас говорит Димка. Неужели прошло почти двадцать лет? Так быстро? Сколько же мне осталось жить?..
– Стоп, стоп, стоп! – сказал я ему. – Ну зачем так категорично? Я отлично понимаю, что в ваших глазах человек старше тридцати – это попросту оживший мамонт... А уж если он даже к тридцати восьми не достиг власти над своей судьбой, то в его глазах должен светиться ужас безысходности. Не так это, Димочка, не так. Я не рискую открыть перед вами весь диапазон своих желаний, но уверяю вас, что мы, которым под сорок, и они, которым за пятьдесят, ничуть не беднее вас, которым по двадцать...
– Черт его знает... – неуверенно протянул Соломенцев. – Но мне кажется, что я бы на вашем месте...
Я вынул из кармана третье яблоко и сунул его Димке в рот:
– На моем месте, рыжий, ты бы наделал массу глупостей...
... Что он мог знать о «моем месте»? И что нужно делать на этом самом «моем месте»? Когда я дня не могу прожить, не увидев ее, не услышав ее голос, не поймав хотя бы случайный ее взгляд. А эти страшные каждодневные предполетные осмотры! Когда я сижу напротив нее и ее пальцы лежат на моем запястье, губы беззвучно шевелятся, отсчитывая мой пульс, а я с дрожью и страхом думаю о том, что у меня вот-вот недостанет сил сдерживать себя и я брошусь целовать эти пальцы, зароюсь лицом в ее ладони и стану бормотать какие-то бессвязные глупости про то, как я люблю ее, и как все это, наверное, ужасно, непорядочно, невозможно, и как я все понимаю и ничего не могу с собой поделать!..
Но каждое утро нового дня я выхожу от нее, не сказав ни слова. Я здоров, я могу «выполнять рейс». И я улетаю – совершенно больной, опустошенный этим пятиминутным обязательным свиданием, на которое имеют право все, кому нужно сегодня подняться в воздух.
Потом, когда я уже наберу высоту и лягу на курс, в голове у меня начинают метаться какие-то фантастические видения. Я вижу ее рядом с собой, чувствую запах ее волос, тепло ее рук... Я слышу ее голос...
Ночами я долго не могу заснуть. Я начинаю сравнивать себя с ее мужем, пытаюсь отыскать в себе хоть что-нибудь, что меня могло бы выгодно отличить от него. Чтобы как-нибудь ощутить несправедливость того, что она не со мной, а с ним. И не нахожу для нее причин разлюбить его и уйти ко мне.
А утром я снова прохожу предполетный осмотр. И снова ее пальцы лежат на моем запястье, и губы ее беззвучно отсчитывают мой пульс...
Так что бы вы сделали на моем месте, Дима?..
САХНО
Запала мне мысль в голову – попросить второго пилота. Не вставать посреди собрания, не митинговать, не стучать кулаком в грудь, как советовала Надежда, – дескать, «извините меня, товарищи, мне летать одному невмоготу», а просто попросить второго пилота. Так сказать, законно укомплектовать экипаж самолета. И выглядеть это будет вполне пристойно и даже благородно: старый летчик берет к себе в экипаж какого-нибудь молодого чижика, чтобы научить его уму-разуму...
Другое дело, что этот старый хватается за чижика, как утопающий за соломинку, но об этом знать никому не положено.
Прилетел я с пассажирами, зарулил на стоянку и выключил двигатель. Прошел через салон, открыл дверь и спрыгнул на землю. А за мной пассажиры – жители маленьких районов, командированные на маленькие расстояния. Я многих знаю. Шутка ли, который год на одном месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Он, наверное, решил играть со всеми в одну и ту же игру: «Паапросил бы не жалеть меня! Не знаю, как у вас, а у меня все прекрасно!»
– Уж больно столовка наша паршивая, – ответил я. – По-моему, чтобы научиться так плохо готовить, как это делают они, нужно приложить максимум усердия.
И тут он не выдержал заданной схемы. Наверное, просто силенок не хватило. А может быть, ему показалось, что он сейчас обретет во мне единомышленника...
– Я вообще устал проклинать тот день и час, когда попал сюда, – раздраженно сказал он и снова откусил яблоко.
Я промолчал.
Он отступил от меня на шаг, развел руки в стороны и повернулся на триста шестьдесят градусов, как манекенщица из Дома моделей.
– Ну как я вам в новом качестве? – неестественно улыбаясь, спросил он.
– Да будет вам... – усмехнулся я. – Вы способный летчик...
– Вы что-то путаете, – жестко произнес Соломенцев. – Я грузчик склада горюче-смазочных материалов. Заправщик...
– Не лезьте в бутылку, Дима. «Грузчик» – это эпизод. Вы еще достаточно молоды...
И тут я понял, что моя последняя банальная фраза сразу же отбросила меня в противоположный Соломенцеву лагерь.
Он сощурился и, усмехнувшись, сказал:
– Очень у вас у всех удобненькая позиция: когда нужно, вы кричите, что мы еще слишком молоды, а когда опять-таки вам нужно, вы говорите, что мы все никак не вылезем из коротких штанишек, и обвиняете нас в этом... Ну как его?..
– В инфантильности, – напомнил я ему.
– Вот-вот! – Он с отвращением стал доедать яблоко. – Или еще есть одна миленькая фразочка: «Вот я в ваши годы!..» И выясняется, что один в мои годы коров пас, другой камни ворочал, третий еще как-нибудь утверждал свое пролетарское происхождение... А вот мы, которые коров не пасли и камни не ворочали, в чем-то перед вами на всю жизнь виноваты! Противно просто...
– Действительно противно, – согласился я.
Мне не хотелось впадать в его тон и убеждать его в том, что уж кто-кто, а я с ним по одну сторону баррикады. Но кое в чем он был прав... Полуправ.
– Господи, – вздохнул он и выбросил огрызок яблока. – Налетать бы часов побольше, уйти бы на тяжелые машины, в большой порт, в приличный город...
И тут я почувствовал, что мне надоела эта похожая на правду истерика. И решил, что пора с этим кончать.
– Вы знаете, Дима, – сказал я ему, – за свою сознательную жизнь я часто сталкиваюсь с людьми, которые для достижения своих маленьких, лилипутских целей или оправдания больших грехов громко и бесстыдно использовали прекрасные общие истины. Одни кричали, чго так требует народ, другие опирались на священные традиции, третьи взывали к человеческому благородству, и так далее... Способов уйма. Лотерея беспроигрышная. И вот сейчас, слушая вас, я с удивлением углядел зачаточное сходство между вами и теми людишками – лавочниками новейшей формации...
– Но я же не преследую никаких целей, ни лилипутских, ни великанских! – окрысился Соломенцев. – Я же...
– Врете! Преследуете, – спокойно прервал его я. – Все, что вы говорили до сих пор, было абсолютно верно. Послушать вас, так можно подумать, что вы-то и есть истинный борец за попранные права молодежи. А если бы вы не вляпались в эту историю с грубейшим нарушением элементарных правил полетов, вы бы говорили то же самое? Черта с два! Вам бы это и в голову не пришло... А теперь, когда вам на секундочку прищемили хвост, вы завопили о судьбах молодежи...
Он поначалу взъерошился, затем презрительно улыбнулся: говори, мол, говори... – и спросил, глядя мне прямо в глаза:
– Виктор Кириллович, вам не страшно?
– Чего я должен бояться, Дима?
– Вам не страшно, что в вашем возрасте... Простите, вам сколько?
– Тридцать восемь...
Он еще шире улыбнулся и продолжал уже совсем покровительственным тоном:
– Вам не страшно, что в тридцать восемь лет, то есть в годы наивысшего творческого расцвета, вы сидите здесь, летаете на этих примусах, все вам нравится, ничего вам больше не нужно...
Черт подери! Я же совсем недавно был свято убежден в том, о чем сейчас говорит Димка. Неужели прошло почти двадцать лет? Так быстро? Сколько же мне осталось жить?..
– Стоп, стоп, стоп! – сказал я ему. – Ну зачем так категорично? Я отлично понимаю, что в ваших глазах человек старше тридцати – это попросту оживший мамонт... А уж если он даже к тридцати восьми не достиг власти над своей судьбой, то в его глазах должен светиться ужас безысходности. Не так это, Димочка, не так. Я не рискую открыть перед вами весь диапазон своих желаний, но уверяю вас, что мы, которым под сорок, и они, которым за пятьдесят, ничуть не беднее вас, которым по двадцать...
– Черт его знает... – неуверенно протянул Соломенцев. – Но мне кажется, что я бы на вашем месте...
Я вынул из кармана третье яблоко и сунул его Димке в рот:
– На моем месте, рыжий, ты бы наделал массу глупостей...
... Что он мог знать о «моем месте»? И что нужно делать на этом самом «моем месте»? Когда я дня не могу прожить, не увидев ее, не услышав ее голос, не поймав хотя бы случайный ее взгляд. А эти страшные каждодневные предполетные осмотры! Когда я сижу напротив нее и ее пальцы лежат на моем запястье, губы беззвучно шевелятся, отсчитывая мой пульс, а я с дрожью и страхом думаю о том, что у меня вот-вот недостанет сил сдерживать себя и я брошусь целовать эти пальцы, зароюсь лицом в ее ладони и стану бормотать какие-то бессвязные глупости про то, как я люблю ее, и как все это, наверное, ужасно, непорядочно, невозможно, и как я все понимаю и ничего не могу с собой поделать!..
Но каждое утро нового дня я выхожу от нее, не сказав ни слова. Я здоров, я могу «выполнять рейс». И я улетаю – совершенно больной, опустошенный этим пятиминутным обязательным свиданием, на которое имеют право все, кому нужно сегодня подняться в воздух.
Потом, когда я уже наберу высоту и лягу на курс, в голове у меня начинают метаться какие-то фантастические видения. Я вижу ее рядом с собой, чувствую запах ее волос, тепло ее рук... Я слышу ее голос...
Ночами я долго не могу заснуть. Я начинаю сравнивать себя с ее мужем, пытаюсь отыскать в себе хоть что-нибудь, что меня могло бы выгодно отличить от него. Чтобы как-нибудь ощутить несправедливость того, что она не со мной, а с ним. И не нахожу для нее причин разлюбить его и уйти ко мне.
А утром я снова прохожу предполетный осмотр. И снова ее пальцы лежат на моем запястье, и губы ее беззвучно отсчитывают мой пульс...
Так что бы вы сделали на моем месте, Дима?..
САХНО
Запала мне мысль в голову – попросить второго пилота. Не вставать посреди собрания, не митинговать, не стучать кулаком в грудь, как советовала Надежда, – дескать, «извините меня, товарищи, мне летать одному невмоготу», а просто попросить второго пилота. Так сказать, законно укомплектовать экипаж самолета. И выглядеть это будет вполне пристойно и даже благородно: старый летчик берет к себе в экипаж какого-нибудь молодого чижика, чтобы научить его уму-разуму...
Другое дело, что этот старый хватается за чижика, как утопающий за соломинку, но об этом знать никому не положено.
Прилетел я с пассажирами, зарулил на стоянку и выключил двигатель. Прошел через салон, открыл дверь и спрыгнул на землю. А за мной пассажиры – жители маленьких районов, командированные на маленькие расстояния. Я многих знаю. Шутка ли, который год на одном месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36