– Ну как жизнь крестьянская, Дима? – спросил я. – Мы и сеем, мы и пашем, мы и строим мироподъем?..
– Я должен вам так же весело и остроумно ответить? – медленно спросил он.
– Да нет... Зачем же. Ну хоть с Сергеем Николаевичем столковались?
Димка очень выразительно посмотрел на меня, и во взгляде его было: «Вы что, с ума сошли? Как можно с ним столковаться?!»
– Понятно; – сказал я.
– Но я терплю, терплю... «Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный...»
– Соломенцев, черт бы тебя побрал!!! – где-то закричал Сахно. – Я за тебя, что ли, буду загрузку контролировать! Где ты болтаешься?!
Я засмеялся. Димка тоже. От его высокомерия не осталось и следа.
– Терплю, – покорно развел он руками и побежал к своему самолету.
А потом мы сидели с Сергеем Николаевичем Сахно под плоскостью моего «Яка», и я с грустью вглядывался в его усталое лицо с провалившимися глазами и запекшимся ртом.
Около «Ан-2» крутился Димка. Покрикивал на загрузчиц, что-то записывал со слов техника...
– Вошел пацан в норму? – спросил я, поглядывая в Димкину сторону.
– Вроде бы...
– Устали, Сергей Николаевич?
– Устал, Витя.
– Долго еще здесь будете?
– Дня через три вернемся в эскадрилью.
– Скоро к нам медицинская комиссия прибудет, – осторожно сказал я.
– Жду – глухо ответил Сахно. – Как там Селезнев?
– Как всегда, все в порядке. Вам кланяется.
– Спасибо. А Катерина Михайловна?
Я не ответил, только пожал плечами. Мне вдруг показалось, что Сахно не просто так спросил меня о Катерине Михайловне.
– Ах ты, Витя, Витя... – с какой-то горькой теплотой проговорил Сахно. – Хороший ты человек, Витя. Семью тебе нужно. Детей, жену... Свою жену и своих детей. И чтобы они в тебе очень нуждались. Вот славно было бы!..
Я настороженно посмотрел на Сахно.
– Ладно тебе, – сказал Сахно. – Не пугайся...
Он достал смятую пачку «Шипки» и стал выбирать из нее порванные, высыпавшиеся сигареты.
– Успеешь взлететь по светлому времени? – спросил он, не глядя на меня.
– Вряд ли... Наверное, заночую.
Так оно и получилось. Спустя час примчался мальчишка лет семи на старом огромном и лохматом коне. У старика коня с нижней губы свисала седая сосулистая бородка, и этот маленький подлец, сидевший на его широченной продавленной спине, заставлял коня скакать галопом. Конь тяжело выбрасывал толстые подагрические ноги и галопировал со скоростью среднего шага обычной лошади.
Мальчишка подскакал ко мне и крикнул:
– Дяинька! Дяинька летчик!.. Дяинька доктор сказал, что они остаются. Чего передать?
– Передай, что я просил тебя выпороть. Чтобы ты пожилое животное не мучил.
Мальчишка секунду смотрел на меня, потом вдруг наклонился, по-крестьянски огладил коня и лихо ответил:
– Ничего, он еще всех переживет!..
И ускакал.
... Ночью я лежал в своем самолете на санитарных носилках и дремал.
За тоненькой самолетной обшивкой роились какие-то звуки: тихое, еле слышное щелканье прерывалось нахальным стрекотом, попискивала полевка, что-то робко высвистывал суслик, а какой-то жучище настырно стучался в иллюминатор и раздраженно жужжал, жужжал, – жужжал...
И вдруг я услышал чей-то негромкий голос:
– И вот так буквально каждый день... Хочешь не хочешь, а лететь надо... Погоды нет, видимость ноль, и ты не знаешь, вернешься ли живым из этого очередного, обычного для тебя рейса...
Это еще что за страсти?! Я приподнялся на локте и посмотрел в иллюминатор.
Между двумя самолетами на пустых деревянных ящиках сидели прифранченный Димка Соломенцев и девчонка-сторожиха в брезентовом дождевике. Капюшон дождевика был откинут, девчонка завороженно смотрела на Димку и нежно гладила приклад берданки, лежащей у нее на коленях...
Оба они были освещены луной, и сзади них черным силуэтом угадывался «Ан-2». Границы иллюминатора точно передавали ощущение квадрата сцены, а висящие по бокам шелковые шторки – полную иллюзию раздвинутого занавеса. Ну и, конечно, текст!
Я откинулся на жесткую клеенчатую подушку и широко открытыми глазами уставился на низенький потолок фюзеляжа.
А со «сцены» легко и свободно лился голос Димки, проникая во все щели моего маленького «Яка».
– А ты когда-нибудь слышала, как стук твоего сердца сливается со стуком мотора, несущего тебя вперед?! А ты могла бы понять ощущение летчика, когда машина и он становятся одним целым?
Вот это да!.. Ай да пьеса! Ай да автор! С ума сойти!.. Красота-то какая необычайная... Не устоять ей, пожалуй. Не устоять...
– Ну пусти, Дим. Ну убери руку... – услышал я сдавленный голос девчонки.
– Пожалуйста!.. – великодушно проговорил Димка, и я одобрительно покачал головой.
– Конечно, у вас работа опасная... – тоненько сказала девчонка. – Вам трудно – разве ж мы не понимаем?
Ах, какая милая девчонка... Мне даже захотелось погладить ее по голове. Она словно извинялась за свою неприступность.
– Нет, не понимаете! – воскликнул этот великий трагик. – Самый сложный рейс – Соломенцев! Самый опасный вылет – Соломенцев!..
Я испуганно приподнял голову. Вот ведь ужас-то какой!
– Посадки в пургу, полеты в грозовой облачности, спасение умирающих – все Соломенцев, Соломенцев, Соломенцев! Один не хочет, другой боится, третий не может... Кто летит? Соломенцев!
Мне показалось, что я слышу бурю аплодисментов, напрочь заглушивших прекрасную сопроводительную мелодию оркестра. Пауза. И снова зарыдали скрипки!..
– Соломенцев... – нежно повторила девчонка. И тут же робко попросила: – Ну Дим... Ну убери руку... Ну просят же как человека...
– Ну ладно, ладно... – согласился Димка хрипловатым голосом. – Слушай, а чего это ты, молодая, здоровая, и в сторожихах?..
– А тебе-то что? – В голосе девчонки послышались неприязненные нотки.
– Ну так... Просто странно.
Молчание. И тихо ответила девчонка:
– Ничего странного. Я с прошлого месяца на легкой работе.
– Что это за «легкая работа»?
Великий трагик уступил место простаку.
– Ну, в положении я... – смущенно сказала девчонка.
Я перевернулся на бок и запихал угол клеенчатой подушки в рот. Очень противно, но другого выхода не было!
– А муж где же? – растерянно спросил Димка.
– В армии...
И опять молчание.
– Так-так... – наконец сказал Димка. – Ну что ж... Счастливого дежурства.
– Спокойной ночи, Димочка! – ласково ответила девчонка.
А я быстро замотал свою голову старой кожаной курткой, потому что клеенчатая подушка меня уже не спасала...
КАТЕРИНА
Я наконец перебралась со своим медпунктом в новое помещение.
– Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, – сказал Селезнев. – Это же почти абсолют счастья любого эскадрильного врача!
Действительно, медпункт получился очень миленьким. Каждому шкафчику, каждой тумбочке было найдено место, проведен телефон и поставлено переговорное устройство с динамиком и микрофоном для внутрипортовой связи. Я соорудила очаровательные занавески из внутренних домашних ресурсов и, воспользовавшись обилием свободного места, поставила у окна маленький столик для Ляльки. Все равно она почти весь день торчит у меня. Сама Лялька притащила свою скамеечку, краски, карандаши, бумагу и еще какую-то мелочишку. На столик она усадила старую драную обезьяну, вытертого вельветового медведя без левой лапы и ужасно некрасивую куклу Луизу.
Лялька обычно сидит лицом к окну и никогда не поворачивается.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36