До того, что происходит у нее за спиной, Ляльке дела нет. Она рисует. Она почти всегда что-нибудь рисует.
– Ты учти, старушка, – сказал Селезнев, показывая глазами в Лялькину сторону. – Вот-вот прилетит из управления медкомиссия... Я не думаю, что они будут в большом восторге, когда в твоем кабинете увидят этот симпатичненький филиал комнаты матери и ребенка.
– Ты меня предупредишь, и я заблаговременно все это уберу, – успокоила я его.
– Папа! – не поворачиваясь, сказала Лялька. – А слоны зеленые бывают?
– Нет, котенок. Слоны обычно серые, – ответил Селезнев.
Садилась чья-то машина. Селезнев привычно посмотрел в окно, на часы и удивленно поднял брови.
– Это еще кто? – спросил он сам себя.
– Дядя Сережа Сахно с «химии» прилетел, – сказала Лялька, поглядев на самолет.
– Ты-то откуда знаешь? – спросила я.
– А у них три последние цифры – шесть, два и пять, – невозмутимо ответила Лялька, продолжая рисовать.
– Точно... – растерянно сказал Селезнев. – Шесть, два и пять...
– Они когда в колхоз улетали, я их провожала, и мы с дядей Димой пели песню: «Я тебя провожала и слезы сдержала, и были сухими глаза!..» А дядя Сережа как на него крикнет, и они улетели...
– Не ребенок, а что-то особенное, – пробормотал Селезнев. – Поставь, пожалуйста, штампик. – Он протянул мне свой полетный лист.
– Как ты себя чувствуешь? – спросила я.
– Морально? Физицки?
– Физицки, физицки... – невольно впадая в его тон, засмеялась я.
Он обошел стол, наклонился надо мной и, касаясь моей щеки, одними губами шепнул:
– Катька...
А потом вдруг резко выпрямился и громко спросил:
– Лялька! Хочешь братика?
– Не-а! – мотнула головой Лялька.
– Ты в своем уме?.. – испугалась я.
– Ставь, ставь штампик.
– К обеду будешь?
– Да. Только в Котлинск схожу и обратно.
И в это время я услышала мотоцикл Азанчеева. Это мог быть только он. Я слышу этот мотоцикл каждое утро. Я этот мотоцикл уже наизусть выучила...
– Командир, – сказала я и постаралась улыбнуться. – Давай уедем отсюда...
И от моей идиотской улыбки Селезневу стало не по себе.
Он мне что-то ответил, но я уже ничего не слышала, кроме нараставшего звука мотоциклетного мотора. Ах, хоть бы кто-нибудь опробовал самолетный двигатель! Чтобы взревел он сумасшедшими оборотами и проглотил это чертово мотоциклетное тарахтение!.. И пусть вылетят стекла из окон, только бы не слышать этот мотоцикл!.. Только бы взять себя в руки! Взять себя в руки.
Почему он на аэродроме? Он же сегодня не летает. Он же не проходил у меня осмотр.
– Почему он на аэродроме? – неожиданно для самой себя вслух спросила я. – Он же сегодня не летает...
– Я назначил его в комиссию по списанию «Як-двенадцатого», – ответил Селезнев, и я с ужасом заметила, что он даже не поинтересовался, о ком я спрашиваю.
– Васенька, родной мой, дружочек мой... – забормотала я. – Давай действительно уедем отсюда!.. Ну что тебе стоит?.. Ну неужели тебе здесь не надоело? Помнишь, ты хотел на Север? Ты же сам хотел на Север, правильно? И я здесь скоро от тоски сдохну...
И тут мы оба увидели, что Лялька повернулась и смотрит на нас, испуганно переводя взгляд с одного на другого.
Вот тут он мне и сказал:
– Возьми себя в руки.
В дверь постучали.
Я машинально поправила волосы и крикнула:
– Да-да! Войдите!.. – И подумала: «Господи, только бы не он... Только бы не он...»
Дверь открылась, и вошли Сергей Николаевич Сахно и Дима Соломенцев. Я чуть не разревелась.
– Сергей Николаевич! – сказал Вася. – С прибытием!..
– Здравия желаю, Василий Григорьевич, – сказал Сахно. – Вот пришли доложиться. Нам сказали, что вы здесь... Доброе утро, Катерина Михайловна.
– Здравствуйте, здравствуйте, Сергей Николаевич... Здравствуй, Димочка! – Я была так рада, что именно они сейчас пришли сюда.
– Потом, потом доложитесь, – улыбнулся Селезнев. – Отдыхайте.
– Что вы?! – махнул рукой Сахно. – Нам еще аэроплан разгружать...
– Одну секундочку! – сказал Дима и вышел вперед. Он очень великосветски улыбнулся, поклонился мне и Селезневу и вдруг вытащил из-за пазухи какое-то маленькое живое существо.
– Лялька! – торжественно проговорил он. – Получи. Доктор, не волнуйтесь! Хомячки – лучшие друзья детей. Василий Григорьевич! Ребенок без хомяка как без рук!..
Лялька тихо повизгивала от восторга. Дима еще раз всем поклонился и отступил к дверям.
– Это страшный человек, Василий Григорьевич, – сказал Сахно и показал на Димку, скромненько стоявшего у него за спиной. – То, что я с ним летаю, нужно квалифицировать как полеты в особо сложных условиях и платить мне надбавку за вредность...
– Вас понял, – рассмеялся Селезнев, подошел к Сахно и Димке, обнял их за плечи и слегка подтолкнул к дверям: – Пошли, друзья.
Они вышли. Через окно я видела, как они направились к стоянке, плотно – плечом к плечу, шагая в ногу, время от времени перебрасываясь словами и чему-то смеясь. В этот момент я поняла, что он сможет без меня прожить. А я без него? Я без него смогу?..
– Мама! – сказала Лялька. – А все-таки как по-твоему, слоны зеленые бывают?
– Бывают... – ничего не понимая, ответила я.
– Вот счастье! – воскликнула Лялька. – У меня остался только один зеленый карандаш!..
ДИМА СОЛОМЕНЦЕВ
В последнее время я стал замечать за собой одну занятную особенность: в некотором роде я стал терять кое-какие собственные принципиальные позиции. Тем более что эти принципиальные позиции были до сих пор тщательно оберегаемы и возведены в серьезнейшую степень. По-моему, человек, отдающий себе в этом отчет, должен испытывать отчаяние и презрение к самому себе.
Но, как говорят в Одессе, чтоб да, так нет.
Правда, я не очень понимаю, чем вызвана подобная перестройка мировоззрения, но то, что она происходит, я отмечал несколько раз. Может быть, у меня это уже возрастное? Говорят же, что люди с возрастом сдают свои казавшиеся незыблемыми позиции и взамен обретают мудрость, терпимость и еще что-то такое, что позволяет им все чаще и чаще идти на компромиссы.
Когда-то я твердо решил, что человек, подобный Селезневу, никогда не вызовет во мне ничего, кроме раздражения. В этом человеке мне не нравилось почти все. И я был убежден в том, что пронесу неприязнь к подобным типам сквозь всю свою жизнь.
Но вот прошел, прямо скажем, небольшой отрезок времени, и я поймал себя на том, что мне интересен его разговор; мне, черт побери, приятно его лицо; меня уже не раздражает его ироничность, радует внимание, с которым он слушает меня или Сергея Николаевича...
Мы шли втроем из медпункта на стоянку, и мой Серега со своим толстопятым медвежьим юмором что-то ему клепал на меня, а он смеялся и разглядывал меня так, словно увидел впервые. А один раз чуточку приотстал и за спиной Сахно подмигнул мне. Держись, мол, старик! И мне это, не скрою, очень понравилось... И я ему взял и тоже подмигнул. Мол, держусь, Василий Григорьевич!..
Казалось бы, пустяк? Мелочь, как говорит Котька Климов, а все-таки приятно.
Около нашего самолета никого не было. Ни техника, ни моториста.
Селезнев взлетел и ушел с пассажирами в Котлинск, а Сахно решил смотаться на вышку КДП.
– И я с вами, – заявил я.
– Куда?
– На вышку.
– Тебе-то что там делать?
– Людей хочу посмотреть, себя показать. Поздороваться я имею право? Вы что-нибудь о моральном кодексе слышали? Об элементарной вежливости вам что-нибудь известно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36