Я две недели в коллективе не был!
Сахно удивленно посмотрел на меня.
– А я тебе что, не коллектив? – спросил он.
– Вы диктатор. Тиран.
– Вот я тебе сейчас вмажу... – сказал Сахно.
– Во, во, – с удовольствием констатировал я. – Это вы можете! Чего доброго...
– Пошли, – сказал он. – Только быстренько.
И мы пошли на вышку диспетчерской службы. Мы еще поднимались по лестнице, а я уже слышал голос Надежды Васильевны.
– И чего тебе здесь надо? – прошипел Сахно. Он осторожно приоткрыл дверь диспетчерской. Гонтовой решал кроссворд. Надежда Васильевна сидела за пультом и кому-то передавала «погоду»:
– ... Погода за девять тридцать – облачность четыре балла, кучевая. Нижняя кромка семьсот. Видимость шесть. Направление ветра двести тридцать градусов. Пять-шесть метров в секунду. Давление аэродрома семьсот шестьдесят четыре. Температура двадцать три градуса...
Сахно тихонько подошел к ней сзади и присел на стоящий рядом стул. Она повернулась, увидела его и на мгновение даже зажмурилась от счастья. А потом улыбнулась, ну прямо как девчонка, и такая стала красивая, что я просто обалдел!
А мой Серега сидел как мышка, тупо ухмылялся и заглядывал в сводку погоды, будто для него сейчас ничего интереснее на свете не было.
Надежда Васильевна взяла своей маленькой рукой его лапу и, тревожно и радостно разглядывая каждую морщинку на его лице, сказала в микрофон:
– Повторяю: борт четыреста восемнадцать. Я Сантонин. Погода за девять тридцать. Облачность четыре балла, кучевая. Нижняя кромка семьсот. Видимость шесть. Дымка. Направление ветра двести тридцать, пять шесть метров в секунду. Давление аэродрома семьсот шестьдесят четыре. Температура двадцать три градуса...
Я вдруг отчаянно загрустил, вышел на цыпочках из диспетчерской и спустился по лестнице вниз. И чего мне, дураку, там нужно было? Словно в окошко подглядел...
Я шагал к техучастку и думал о том, что сегодня же, не откладывая, обязательно напишу письмо в Москву, Лене. Я ни на секунду не забывал эту потрясающую девчонку, а ее фраза: «Ох черт. Напрасно мы все это...» – у меня до сих пор в ушах.
Меня немного замотала «химия». Да и, честно говоря, я все чего-то ждал, какого-то события, после которого я сяду и напишу письмо ей. А может быть, я просто не знал, о чем мне ей написать?
– Дима, вам куда? – услышал я.
Я повернулся и сильно стукнулся коленом о переднее колесо мотоцикла. За рулем сидел Виктор Кириллович. Как он умудрился так незаметно вплотную подъехать ко мне?
Наверное, у меня был очень растерянный вид, потому что Азанчеев рассмеялся и сказал:
– Теперь я понимаю, что вас следовало спрашивать не «куда вам», а «откуда вы». Итак, откуда вы, Дима?
– Из Москвы, – глядя ему прямо в глаза, ответил я.
– О-о... – с уважением произнес Азанчеев. – А куда?
– На техучасток.
– Садитесь, – сказал он. – Подвезу.
Я плюхнулся в коляску, мы не торопясь запылили через все поле.
– Вы очень изменились за последнее время, – сказал Азанчеев и улыбнулся.
– А как же! – ответил я. – Сейчас во мне происходит становление личности... Так называемый период преобразования характера... Юность уходит, приходит зрелость. Я сейчас должен быть самым дисциплинированным вторым пилотом системы гражданской авиации...
– Наконец я слышу речь не мальчика, но мужа! – заметил Азанчеев.
– Это верно, мальчику такое в голову не придет, – подтвердил я. – Вы слышите речь моего командира, дедушки русской сельскохозяйственной авиации Сергея Николаевича Сахно.
– Тогда вы все равно молодец, – сказал Азанчеев. – Обладать такой незаурядной памятью...
– Ах, Виктор Кириллович, – вздохнул я, – ведь если взглянуть пристальней, незаурядность – это вообще врожденное свойство моей натуры... Кстати, Виктор Кириллович! Это верно, что вас демобилизовали с «Ил-двадцать восьмого»?
– Верно, – сказал Азанчеев.
– А за что?
– Бестактность – тоже свойство незаурядной натуры? – спросил Азанчеев.
Наверное, мне нужно было что-то ответить Виктору Кирилловичу, извиниться, но в эту секунду я вдруг понял, о чем напишу в Москву Лене. Я напишу ей, что так хочу увидеть ее, как никогда ничего в своей жизни не хотел. Вот возьму и напишу так. Слово в слово...
САХНО
И стали мы с Димкой ходить в обычные рейсы. То с пассажирами, то с почтой, то с грузами.
Я медкомиссию жду. По вечерам снова учим с Надеждой таблицу проверки зрения. Я, как всегда, сижу на стуле, прикрыв один глаз ладонью, а Надя стоит у таблицы с указкой в руке и спрашивает:
– Где разрыв кружочка?
– Слева, – отвечцю я.
– Правильно, – говорит она. – А здесь?
– Сверху, – отвечаю.
– Правильно. Какая буква?
– «Эн»... То есть «эм»!..
– То-то же. А эта?
В такой вот момент однажды раздался звонок в прихожей.
Надя сняла таблицу со стенки и положила ее в шкаф. Звонок прозвенел еще раз.
– Да спрячь ты указку куда-нибудь! – разозлился я.
– Держи, – Надя сунула мне ее в руки и пошла открывать дверь.
Я метнулся к постели и запихал указку под покрывало.
– Меня нет дома!.. – предупредил я Надю.
Слышно было, как она открыла дверь. Кто-то поздоровался с Надей, что-то спросил, и Надежда что-то ответила.
Сижу на стуле, как щенок нашкодивший, нервы натянуты, курю. Интересно, думаю, долго я еще вот так по углам прятаться буду?
Слышу, дверь захлопнулась. Вошла Надя.
– Дима Соломенцев приходил. Я сказала, что ты спишь...
– Ах ты дьявол!.. – огорчился я. – Я не знал, что это Димка. Нужно было позвать его.
– У тебя семь пятниц на неделе.
– У него, наверное, денег нет. Профукался и теперь зубами щелкает.
– Что он, у меня не мог попросить? – обиделась Надя.
– У тебя он не спросит.
– А у тебя спросит?
– А у меня спросит! – Я вдруг почувствовал, что сказал это с какой-то гордостью. Будто я, старый дурак, у этого пацана заработал доверие. Мне даже неловко стало, и поэтому я тут же насыпался на Димку: – Как это можно: в двадцать лет такие деньги получает и никогда до зарплаты дотянуть не может! И главное, не пьет! Куда он, спрашивается, тратит?..
– Ты у нас очень правильный, – ехидно сказала Надежда. – Не помнишь, как в шестьдесят восьмом мы с тобой в Гаграх полторы тысячи за месяц спустили? Как ты потом по Адлерскому аэропорту бегал, знакомых по всем экипажам искал, когда у нас двадцати рублей на мой билет не хватило? Это ты помнишь?
В Гаграх мы действительно погуляли грандиозно. Я там Додика Келехсашвили встретил, он у меня в эскадрилье до конца войны бессменным замполитом был. Летающим замполитом. Кстати, очень грамотно летающим. И такое мы в Гаграх устроили!.. Потрясающий был отпуск!
– Ладно! – сказала Надежда и достала из шкафа таблицу. – Заниматься будем?
– Не будем, – сказал я, потому что мне вдруг не понравилась вся эта возня с таблицей проверки зрения. Противно стало.
Но в следующую секунду я четко представил себе, как окулист из медицинской комиссии напишет на моей карточке: «К летной работе не годен», и упавшим голосом добавил:
– Сегодня не будем...
С утра я неважно себя чувствовал. Побаливала голова, а в затылке будто булыжник перекатывался. Пошел к Катерине Михайловне за «допуском». Она мне давление смерила и говорит:
– Вы как себя чувствуете, Сергей Николаевич?
– Нормально, – говорю.
– Вам бы после «химии» хоть недельку отдохнуть следовало, а то мне что-то ваше давление не очень нравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Сахно удивленно посмотрел на меня.
– А я тебе что, не коллектив? – спросил он.
– Вы диктатор. Тиран.
– Вот я тебе сейчас вмажу... – сказал Сахно.
– Во, во, – с удовольствием констатировал я. – Это вы можете! Чего доброго...
– Пошли, – сказал он. – Только быстренько.
И мы пошли на вышку диспетчерской службы. Мы еще поднимались по лестнице, а я уже слышал голос Надежды Васильевны.
– И чего тебе здесь надо? – прошипел Сахно. Он осторожно приоткрыл дверь диспетчерской. Гонтовой решал кроссворд. Надежда Васильевна сидела за пультом и кому-то передавала «погоду»:
– ... Погода за девять тридцать – облачность четыре балла, кучевая. Нижняя кромка семьсот. Видимость шесть. Направление ветра двести тридцать градусов. Пять-шесть метров в секунду. Давление аэродрома семьсот шестьдесят четыре. Температура двадцать три градуса...
Сахно тихонько подошел к ней сзади и присел на стоящий рядом стул. Она повернулась, увидела его и на мгновение даже зажмурилась от счастья. А потом улыбнулась, ну прямо как девчонка, и такая стала красивая, что я просто обалдел!
А мой Серега сидел как мышка, тупо ухмылялся и заглядывал в сводку погоды, будто для него сейчас ничего интереснее на свете не было.
Надежда Васильевна взяла своей маленькой рукой его лапу и, тревожно и радостно разглядывая каждую морщинку на его лице, сказала в микрофон:
– Повторяю: борт четыреста восемнадцать. Я Сантонин. Погода за девять тридцать. Облачность четыре балла, кучевая. Нижняя кромка семьсот. Видимость шесть. Дымка. Направление ветра двести тридцать, пять шесть метров в секунду. Давление аэродрома семьсот шестьдесят четыре. Температура двадцать три градуса...
Я вдруг отчаянно загрустил, вышел на цыпочках из диспетчерской и спустился по лестнице вниз. И чего мне, дураку, там нужно было? Словно в окошко подглядел...
Я шагал к техучастку и думал о том, что сегодня же, не откладывая, обязательно напишу письмо в Москву, Лене. Я ни на секунду не забывал эту потрясающую девчонку, а ее фраза: «Ох черт. Напрасно мы все это...» – у меня до сих пор в ушах.
Меня немного замотала «химия». Да и, честно говоря, я все чего-то ждал, какого-то события, после которого я сяду и напишу письмо ей. А может быть, я просто не знал, о чем мне ей написать?
– Дима, вам куда? – услышал я.
Я повернулся и сильно стукнулся коленом о переднее колесо мотоцикла. За рулем сидел Виктор Кириллович. Как он умудрился так незаметно вплотную подъехать ко мне?
Наверное, у меня был очень растерянный вид, потому что Азанчеев рассмеялся и сказал:
– Теперь я понимаю, что вас следовало спрашивать не «куда вам», а «откуда вы». Итак, откуда вы, Дима?
– Из Москвы, – глядя ему прямо в глаза, ответил я.
– О-о... – с уважением произнес Азанчеев. – А куда?
– На техучасток.
– Садитесь, – сказал он. – Подвезу.
Я плюхнулся в коляску, мы не торопясь запылили через все поле.
– Вы очень изменились за последнее время, – сказал Азанчеев и улыбнулся.
– А как же! – ответил я. – Сейчас во мне происходит становление личности... Так называемый период преобразования характера... Юность уходит, приходит зрелость. Я сейчас должен быть самым дисциплинированным вторым пилотом системы гражданской авиации...
– Наконец я слышу речь не мальчика, но мужа! – заметил Азанчеев.
– Это верно, мальчику такое в голову не придет, – подтвердил я. – Вы слышите речь моего командира, дедушки русской сельскохозяйственной авиации Сергея Николаевича Сахно.
– Тогда вы все равно молодец, – сказал Азанчеев. – Обладать такой незаурядной памятью...
– Ах, Виктор Кириллович, – вздохнул я, – ведь если взглянуть пристальней, незаурядность – это вообще врожденное свойство моей натуры... Кстати, Виктор Кириллович! Это верно, что вас демобилизовали с «Ил-двадцать восьмого»?
– Верно, – сказал Азанчеев.
– А за что?
– Бестактность – тоже свойство незаурядной натуры? – спросил Азанчеев.
Наверное, мне нужно было что-то ответить Виктору Кирилловичу, извиниться, но в эту секунду я вдруг понял, о чем напишу в Москву Лене. Я напишу ей, что так хочу увидеть ее, как никогда ничего в своей жизни не хотел. Вот возьму и напишу так. Слово в слово...
САХНО
И стали мы с Димкой ходить в обычные рейсы. То с пассажирами, то с почтой, то с грузами.
Я медкомиссию жду. По вечерам снова учим с Надеждой таблицу проверки зрения. Я, как всегда, сижу на стуле, прикрыв один глаз ладонью, а Надя стоит у таблицы с указкой в руке и спрашивает:
– Где разрыв кружочка?
– Слева, – отвечцю я.
– Правильно, – говорит она. – А здесь?
– Сверху, – отвечаю.
– Правильно. Какая буква?
– «Эн»... То есть «эм»!..
– То-то же. А эта?
В такой вот момент однажды раздался звонок в прихожей.
Надя сняла таблицу со стенки и положила ее в шкаф. Звонок прозвенел еще раз.
– Да спрячь ты указку куда-нибудь! – разозлился я.
– Держи, – Надя сунула мне ее в руки и пошла открывать дверь.
Я метнулся к постели и запихал указку под покрывало.
– Меня нет дома!.. – предупредил я Надю.
Слышно было, как она открыла дверь. Кто-то поздоровался с Надей, что-то спросил, и Надежда что-то ответила.
Сижу на стуле, как щенок нашкодивший, нервы натянуты, курю. Интересно, думаю, долго я еще вот так по углам прятаться буду?
Слышу, дверь захлопнулась. Вошла Надя.
– Дима Соломенцев приходил. Я сказала, что ты спишь...
– Ах ты дьявол!.. – огорчился я. – Я не знал, что это Димка. Нужно было позвать его.
– У тебя семь пятниц на неделе.
– У него, наверное, денег нет. Профукался и теперь зубами щелкает.
– Что он, у меня не мог попросить? – обиделась Надя.
– У тебя он не спросит.
– А у тебя спросит?
– А у меня спросит! – Я вдруг почувствовал, что сказал это с какой-то гордостью. Будто я, старый дурак, у этого пацана заработал доверие. Мне даже неловко стало, и поэтому я тут же насыпался на Димку: – Как это можно: в двадцать лет такие деньги получает и никогда до зарплаты дотянуть не может! И главное, не пьет! Куда он, спрашивается, тратит?..
– Ты у нас очень правильный, – ехидно сказала Надежда. – Не помнишь, как в шестьдесят восьмом мы с тобой в Гаграх полторы тысячи за месяц спустили? Как ты потом по Адлерскому аэропорту бегал, знакомых по всем экипажам искал, когда у нас двадцати рублей на мой билет не хватило? Это ты помнишь?
В Гаграх мы действительно погуляли грандиозно. Я там Додика Келехсашвили встретил, он у меня в эскадрилье до конца войны бессменным замполитом был. Летающим замполитом. Кстати, очень грамотно летающим. И такое мы в Гаграх устроили!.. Потрясающий был отпуск!
– Ладно! – сказала Надежда и достала из шкафа таблицу. – Заниматься будем?
– Не будем, – сказал я, потому что мне вдруг не понравилась вся эта возня с таблицей проверки зрения. Противно стало.
Но в следующую секунду я четко представил себе, как окулист из медицинской комиссии напишет на моей карточке: «К летной работе не годен», и упавшим голосом добавил:
– Сегодня не будем...
С утра я неважно себя чувствовал. Побаливала голова, а в затылке будто булыжник перекатывался. Пошел к Катерине Михайловне за «допуском». Она мне давление смерила и говорит:
– Вы как себя чувствуете, Сергей Николаевич?
– Нормально, – говорю.
– Вам бы после «химии» хоть недельку отдохнуть следовало, а то мне что-то ваше давление не очень нравится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36