Зачем?
У него была Джой. Уинки отыскал ее глазами. Она продиралась сквозь
разноцветную толпу, даря приветственные улыбки.
- Уинки, сегодня будет что нибудь? - наконец дойдя до них; и, не
дожидаясь ответа, прижалась к плечу Дэвида, смотря на него снизу
вверх, так, что Уинки впервые в жизни показалось, что он живет на
свете зря. Что значило его существование перед этим взглядом, в
котором не было места ничему, кроме любви. Дэвид ответил на взгляд,
и мир на мгновение покачнулся в зеркале его зрачков, уступив ей
место. Уинки глубоко затянулся и посмотрел в зал невидящим взором.
Да, он был немножко влюблен в Джой, но он не сознался бы в этом
даже самому себе, и еще он гордился тем, что именно Дэвиду выпало
счастье любить самую прекрасную девушку на земле, и быть любимым
так, что все стихи всех поэтов вселенной казались ничего не стоящим
анекдотом.
"Вот они, люди, ради которых был сотворен мир, - сказал он себе, -
вот оно, сердце жизни", - и ощутил всего на секунду, что любят не
его, единственного и прекрасного в своей единственности, что
никогда и никто так не полюбит его, и кинулся в прямой звук, где
скрипка билась о камни ритма, как белая чайка с перебитым крылом.
Одна, как он. Джой посмотрела ему вслед с чуть виноватой улыбкой и
перевела взгляд на Дэвида. Как всегда, ее сердце взорвалось
бесконечным счастьем. "Вот он. Мой. Всегда". И прижалась к нему
всем телом. "Бедняжка", - имея в виду Уинки, но уже забыв о нем.
"Скоро ночь", - сказали их тела, безуспешно пытаясь скрыть великую
радость. Впереди ночь. Словно первая, словно последняя,
единственная, одна из многих, великая. "Наша", - подумал Дэвид. "Я
буду тебя любить, как никогда не любил", - молча сказал он. "Вся
жизнь впереди, - подумала она. - Моя у тебя и твоя у меня". И мысли
ее смешались в одной бурной сверкающей чистой реке счастья. Губы
неслышно шевельнулись в одной единственной молитве всех влюбленных:
"Я люблю тебя!" А Уинки, давно забывший о своем космическом
одиночестве, непоправимом горе, отдал свое тело ритму, и сердце его
пело великой радостью жизни. Он не заметил, как они вышли.
...Лес был охвачен пожаром, освещенные стволы уходили вверх, как
органная месса. Чуть слышно бормотал ветер. Уинки, опустив голову
на колени, сидел около тела Дэвида и ждал.
- А ее нет больше... Осенью... Ты знаешь, она всегда любила
пробовать все сама, ну и попробовала. Отвыкнуть-то трудно. Больше,
больше... А потом люминал. Все в лучших традициях. Да...
Пытались... Двое суток в больнице. Думали откачали, а потом...
Потом вдруг все... Да. Буквально на минуту, перед самым концом...
Ничего, плакала. Сказала, что любит... Ушел, конечно. Что было
делать? Понимаешь, я не мог там оставаться... Не помню, где... Все
равно. Не могу быть в мире - здесь все так же, как при ней. А ее
нет. Да нет, люминал меня не привлекает. А толку что - все одно и
то же. Знаешь, Винкль, я все еще люблю ее. Не могу перестать. А по
ту сторону любить уже нельзя. А я не могу не любить. Поэтому я
здесь - посередине. Да нет, это просто только так, на словах.
Знаешь, как получается - как круг, одно за другим. И не выйти.
Просто мне трудно об этом говорить, я лучше обратно пойду. Там не
надо говорить, там ничего не надо. Там ты - чистый цвет. В море
таких же чистых цветов. И ее там нет. А может, она там, но ее не
найти. Прости. Я пойду обратно. Спасибо, что пришел. Прощай,
Уинки...
"Вперед, вперед, вперед. Разорвать эту цепь. Мертвую, мертвую цепь.
Дэви, вернись! Я разорву эту цепь, слышишь?! Дэви, разорву!
Мертвую, мертвую, мертвую..."
Глава шестая
Когда он проснулся, солнце уже било ему прямо в глаза, и первое,
что пришло ему в голову, было: "Я разорву эту цепь!" Он повертел
эту фразу на кончике языка и, поняв, как много он хочет сделать,
приободрился. Не все еще потеряно, напротив - все еще впереди. Он
бодро вскочил, потянулся и осмотрел окружающее. Эта часть леса была
ему незнакома. Вперемежку с огромными раскидистыми деревьями из
земли вырастали металлические конструкции, которые, похоже,
являлись плодом творчества садовника-металлурга. А прямо перед ним
из мха торчала изумрудная рука, показывающая кукиш небесам.
- Вам не румпельно, мистер Мирпенраксель? - вопросил сзади женский
голос.
Уинки обернулся и оказался с глазу на глаз с миловидной
темноволосой особой в черной рясе, частью которой являлся
сердцевидный вырез на животе. Особа очаровательно улыбнулась и безо
всякой связи с предыдущим сообщила, что имя ее - Миранда.
Польщенный этими знаками внимания, Уинки сорвал с головы свою
верную шляпу и старательно обмахнул ею свои сапоги, а также все то,
что находилось в радиусе двух метров вокруг, включая подол
собеседницы.
- К несчастью, я не имею чести быть господином Мирпенракселем, -
кончив подметать лес, сообщил Уинки. - Мое имя - Рип ван Винкль.
- Я счастлива, мистер Винкль, - тихо сказала Миранда.
- О, что вы, сударыня!
И только было шляпа Уинки приготовилась снова слететь с насиженного
места, как Миранда вдруг вскинула голову и закричала. На поляну
выбежал человек, затравленно посмотрел вглубь леса, простонал и
кинулся в сторону. Бегущий за ним высокий тощий юноша повторил было
его движения, но споткнулся об одну из металлических конструкций и,
взмахнув руками, упал на мох.
А сзади происходило что-то непонятное. Деревья изгибались и
корежились, словно плясали в горячем воздухе. Появлялись и
растворялись между ними ослепительные розовые столбы. Раздавалось
мощное гудение и жужжание. Где-то в глубине этого надвигающегося
феномена вспыхивало изображение безумно-голубой руки. Резко и часто
рука сжималась. Не успев толком сообразить, Уинки одновременно
услышал судорожный всхлип Миранды, жужжание и крик упавшего:
- Мы пропали!
Ноги сами бросили его вперед, и только после первого шага Уинки
осознал, что происходило - все-таки полгода в Гершатцере не прошли
даром. В мозгу, как отпечатанная, появилась первая строчка
заклинания для Груймлер-Ббаша. Замерев в позе непреклонности,
Уинки затянул монотонным речитативом древнегандхарские мантры,
отгоняющие злых духов. Жужжание мгновенно усилилось, и между
неподвижным Винклем и столбами воздух покрылся сетью трещин. Со
стороны могло показаться, что какой-то невидимый паук заткал
пространство невидимой блестящей паутиной, в которой, как
чудовищные мухи, бились материализованные слова. Изображение руки
утонуло в черном облаке флаффы, чтобы появиться через миг уже в
трех измерениях, направив угрожающе длинные пальцы на Винкля.
Столько ненависти было в каждом дюйме этого движения, что казалось
невозможным устоять перед этой всемогущей силой. Но Уинки уловил
промелькнувшие в глубине Ббаша цветы изумления, вопроса и испуга, и
улыбнулся уголком рта. Этот Груймлер был еще слишком молод, чтобы
устоять перед шестисильными мантрами секты За. И в ответ он
выстроил перед собой пять треугольников в форме торжества. Столбы
загорелись еще ярче, и трава между Винклем и центром Ббаша начала
медленно расползаться в стороны, не устояв перед потоком энергии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17