Назвал охотно, чуть ли не целый список. Вот, мол, как много в городе людей, близко его знающих!
Но почему-то в этом перечне не нашлось места для фамилии меховщика. Пришлось спросить.
Тут же последовал недоуменный ответ:
— Вы же просили близких знакомых назвать, а этого человека я видел раза два, не больше. Едва ли он сможет сказать вам что-либо хорошее или плохое обо мне.
— Дело не в вас, а в нем. Вы знаете, что он недавно арестован?
— Кажется, слышал. Но не придал значения…
— Напрасно, нас этот человек весьма интересует. Не можете ли вы вспомнить, когда и где последний раз встречались с ним?
Батырев заметно приободрился, ослабил насторожённость, даже улыбнулся.
— Встречался где? С неделю назад у них в универмаге. Проходил мимо секции мехов, кивнул ему, и дальше. У нас с ним никогда не было ничего общего.
И тут я решил нанести первый, пробный удар.
— Для чего же в таком случае вы приходили к нему домой?
— Когда? — Батырев выпрямился на стуле, свёл брови. — Я приходил? Ничего подобного. Вы меня с кем-то путаете.
— Возможно, что я ошибаюсь. В таком случае придётся пригласить жену арестованного. Это она опознала вас вот тут, на фотографии, — я показал ему снимок.
— А разве она не могла ошибиться?
— Могла. Но опознали и её соседи — они тоже видели вас. Так что же, пригласить очевидцев?
На лбу у Батырева высыпали мелкие капельки пота. Он потянул за узел модного галстука, освобождая покрасневшую шею, и откинулся на спинку стула. Покорно произнёс:
— К чему звать? Я не намерен отрицать, что был у них.
— Зачем?
— Хотел узнать, нельзя ли устроиться на работу в универмаг. Надоели упрёки домашних в безделье.
— Разве нельзя было выяснить это у директора универмага?
— Можно, но я его совсем не знаю. Поэтому и хотел заручиться протекцией старшего продавца отделения мехов.
— Как же вы надумали идти к человеку, с которым, по вашим словам, встречались всего лишь один-два раза? И тем более в то время, когда этот человек мог находиться только у себя на работе.
Ответы все труднее давались Батыреву. Все длиннее становились паузы между ними. Он глубже и глубже увязал в собственной лжи и наконец вынужден был признаться:
— Шурин меня надоумил. Попов. Пристал — не отвязаться. «Сходи да сходи, попроси, чтобы меховщик помог устроиться к ним. Поступишь в универмаг, будешь жить, как человек…»
— И вы только ради этого и пошли?
— Д-да…
От недавней солидности Батырева не осталось и следа. Он сидел красный, растерянный, то и дело вытирая лицо и шею платком. Я разгладил на столе анонимный донос, спросил:
— Это письмо вам знакомо?
— Я не писал его! Не знаю, кто написал. Я его первый раз вижу!
Мне-то было известно, что анонимка написана не его рукой. Но я хотел знать, должен был узнать, кто её написал.
— Первый раз видите письмо? Извините, но не верю, — сказал я. — Придётся вам на досуге вспомнить поточнее, зачем приходили к меховщику, а заодно и кто написал в угрозыск это письмо. Времени у вас хватит.
Батырев вскочил:
— В тюрьму? Но за что?
— Вы отлично знаете за что, — ответил я, убирая со стола документы.
Шёл Батырев к двери ссутулившись, шаркая подошвами ботинок по полу. Чувствовалось, что у него развеялись последние надежды ускользнуть от разоблачения. Я ждал, что «визитёр» остановится, начнёт говорить. Но он не проронил ни слова, вышел. Что ж, пускай посидит, подумает, а мы тем временем займёмся поисками автора анонимки.
Чтобы не допустить ошибки, пришлось собрать образцы почерков всех знакомых Батырева. Неискушённому глазу во всех этих бумагах, пожалуй, не разобраться. Но графическая экспертиза быстро установила идентичность почерков Попова с анонимным письмом.
Круг замыкался.
Попов, в отличие от Батырева, держался скромнее и осторожнее. Отвечал на вопросы односложно, выбирая наиболее обтекаемую форму, чтобы не получилось ни определённое «да», ни твёрдое «нет». Чувствовалось, что этот тёртый калач умеет постоять за себя.
Чем занимается? А чем придётся. Где достаёт средства на жизнь? Бог мой, Советская власть предоставляет такие широкие возможности для проявления частной инициативы! Почему нигде не работает? Но разве обязательно трудиться в государственной системе, когда можно проявить свои организаторские способности в частном секторе…
— А в чем заключаются эти проявленные вами способности?..
— В чем? — Попов разыграл удивление. — Во многом… Нэпманы хотят жить и процветать. По мере сил я помогаю им: знакомлю и свожу деловых людей, способствую оформлению финансовых и коммерческих сделок. И получаю, конечно, определённые проценты с той и другой стороны.
Как бы вспоминая что-то, он старается уточнить:
— Учтите, что моё участие не переходит рамки законности. Так что в этом отношении я перед органами Советской власти совершенно чист.
Тонкая штучка. Настолько тонкая, что не знаешь, с какой стороны к нему подступиться: скользкий, увёртливый, словно угорь. Интересно, что он запоёт о своих родных и близких?
Тёщу Попов охарактеризовал коротко:
— Старушка тихая, безвредная. Пусть доживает свой век…
О жене отозвался определённее:
— Женщина интересная, со вкусом. Умеет нравиться мужчинам и отлично знает это. Правда, обходится мне дорого, но её присутствие при оформлении любых сделок весьма благотворно действует на деловых людей.
А о брате жены, о Батыреве, заговорил с откровенным презрением:
— Никчёмная личность, совершенно не умеет приспособиться к жизни. Ничтожен и на работе, и в семейных взаимоотношениях. Поэтому и жена его бросила, и недавно прогнали с работы.
— Почему же вы не поможете ему устроиться на хорошее место? У вас такие огромные связи.
— Увольте! — Попов решительно покачал головой. — Не ребёнок, пора самому научиться думать о себе.
— И вы никогда не пытались помочь Батыреву с работой?
— Нет.
Стоп! Вот и первая ложь, первое конкретное и определённое «нет», не помогал.
— Как же не помогали? Вы же совсем недавно посылали Батырева к старшему меховщику универмага на Советской улице?
— Впервые слышу. Может быть, он и ходил, откуда мне знать об этом?
— Что ж, истину не трудно установить. Батырев арестован, находится в тюрьме…
— Знаю.
— Хорошо, что знаете.
Попов сидел, щуря глаза и покусывая губу. Надо было не дать ему опомниться, собраться с мыслями, и я, чуть повысив голос, спросил:
— Какое письмо вы посылали в уголовный розыск?
— Письмо-о? Что за письмо? Понятия не имею.
— А это что? Графическая экспертиза установила: оно написано вашей рукой. Будете дальше увиливать или приступим к серьёзному разговору?
Попов был умнее своего незадачливого родича и понял, что отпираться нет смысла.
— Да, в угрозыск написал я, — с завидным самообладанием признался он. — И форму гипсовую дал этому болвану, чтобы он незаметно подбросил её к меховщику. Надоело кормить дармоеда, хотел устроить его на местечко потеплее. На этом, собственно, мои прегрешения заканчиваются, не так ли? Письмо — моё, но, кроме него, я не сделал ничего предосудительного.
— И что же?
— А то, — Попов снисходительно улыбнулся, — что мне можно предъявить обвинение лишь в косвенном соучастии в преднамеренном подлоге. В косвенном — да, в прямом преступлении — нет.
— Кто же, по-вашему, преступник?
— Батырев. Он упросил меня устранить меховщика из магазина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76