Хотя наша тюрьма и была теперь более обширной, чем вацская одиночка, в которой Чума мог размышлять о превратностях фортуны, но все-таки и это была тюрьма. Еще хуже: камера смертников, вот что это было такое… Даже когда на мгновение мы забывали об этом.
Глава десятая
Среди товарищей. Неожиданные встречи. Из воспоминаний борца
Всю ночь в Татабанье шли обыски.
Тишину улиц шахтерского поселка то и дело нарушал стук солдатских сапог. Однако мы чувствовали себя в такой безопасности, словно ребенок на коленях у матери. Такое же чувство, как видно, испытывает странник, когда в пустыне набредет на оазис. Он еще не достиг конца пути, его со всех сторон подстерегают опасности, но сейчас, у прохладного источника, он обрел покой и уверенность. Дело происходило в среду вечером. Мы скрывались уже три дня, хотя предполагали переждать лишь несколько часов. Целых три дня мы прожили в горячечном, необычайно нервном напряжении. Эти три дня нам казались годами, целым столетием.
В том возбужденном состоянии, когда человек остро реагирует на всякий пустяк, когда каждое мимолетное мгновение означает для него жизнь или смерть, совсем по-иному тянется время. За один лишь час, за шестьдесят минут, когда тебе грозит смертельная опасность, ты чувствуешь гораздо острее, устаешь вдесятеро сильнее, чем человек, которому не грозит ничего, В среду вечером у нас за спиной была длиннейшая цепь событий, а то, что я рассказываю сейчас, – лишь слабая тень всего, что нам пришлось пережить. Тогда все для нас было полно значения: развилка дорог, где мы на мгновение остановились, чтобы решить: куда? Фруктовое дерево, за которым виднелись лохмотья какого-то чучела; сто или двести шагов, отделявшие от этого дерева, казались нам бесконечными: а вдруг за ним кто-то стоит и подстерегает нас? Извилистая колея на просеке таила в себе много неожиданностей: вода среди камней проложила себе путь наподобие лестницы, и мы, заслышав приближение телеги, могли бы по этому пути подняться на гору. А вот торчащая из земли коряга, за которую можно ухватиться… Все это были небольшие дорожные приключения. В мою память врезались тысячи мелочей, я их живо помню еще и сейчас. Да, все, что рассказано на страницах этой книги, – слабая тень того, что произошло на самом деле.
Каждая незначительная деталь сыграла в событиях свою определенную роль и в конце концов привела к тому, что все было так, как было. Мы устали после тяжких трехдневных скитаний. Если кому-либо приходилось ночевать под открытым небом во время грозы и под дождем, тот поймет, как это одно могло вымотать нас, не говоря уж обо всех других наших бедах. Теперь же мы ощущали такую бодрость, словно не было мучительного перехода от опушки леса до тесной кухоньки шахтерской квартиры и будто бы все это время мы долго и крепко спали.
Вот мне и кажется, что странник в пустыне, набредя на оазис, испытывает такие же чувства…
Под коваными сапогами жандармов то и дело осыпался дорожный шлак, но здесь жандармерия искала не нас. Мы просто делили опасность вместе с тысячами других рабочих. Хоть на винтовках жандармов сверкали штыки, мы были среди своих, нас было много, и мы ощущали свою грозную силу. Наши сердца переполняло радостное чувство: больше не надо притворяться и лгать. Не надо было повторять историю о «будапештских безработных металлистах» и вообще ничего не надо было говорить. Прочли ли они в газетах, что нас ищут, не знаю. Да и было ли им точно известно, кто мы и откуда? А может быть, им было достаточно одного: мы их товарищи по убеждениям, их соратники по борьбе и нас преследуют. Они ни о чем не расспрашивали, а когда мы сообщили о себе кое-какие подробности, моментально всё поняли.
Мы жадно поглощали картофельную похлебку, когда в кухоньку ввалились два молодых шахтера. Они не уставились на нас, как на какое-то чудо, просто пожали нам руки и назвали себя.
– Мы пришли сказать, – заговорил один, – что вся улица уже знает. Если сюда придут с обыском, вас предупредят.
Это был готовый план действий. Были предусмотрены даже такие тонкости, как подставки с двух сторон садовой изгороди: по эту сторону – пустая собачья будка, по другую – опрокинутая кадка для дождевой воды; если придется бежать, с их помощью перескочить через забор куда легче. Друзья подумали и о том, как быть, если жандармы начнут обыски сразу в нескольких домах.
За все время, что мы были здесь, у нас ни разу не шевельнулось подозрение, что вдруг среди этих голодных людей, стоящих перед угрозой еще большего голода, попадется такой опустившийся человек, который не погнушается легкими деньгами, обещанными за нашу поимку… Впервые за долгое-долгое время разжалась охватившая наши души спазма, знакомая всем гонимым. Здесь мы могли не бояться и не изворачиваться.
Разумеется, о нашем прибытии широко не оповещали, никто не бил в барабан, однако знал об этом, казалось, весь поселок.
Два молодых шахтера остались с нами. Вскоре явились еще двое, за ними еще трое. Пришли и женщины. Одни приходили, другие уходили, их сменяли третьи, и небольшая кухонька была набита битком. Мы перебрались в комнату. Хозяйка завесила окно одеялом, подвернула фитиль керосиновой лампы, и все мы, устроившись где попало – на кровати, на стульях, на полу, – подложив пиджаки, тихо беседовали. О чем?…
Можно было бы подумать, что их интересовал главным образом наш побег, жизнь в тюрьме, путевые приключения и тому подобное? Вовсе нет. Разумеется, и об этом заходила речь, но вскользь, между прочим.
Но в основном в нашей беседе вновь оживал девятнадцатый год.
Советская республика держалась сто тридцать три дня, сто тридцать три тяжких боевых дня. До нее – века нищеты и нужды. После нее нищета и нужда, отягченные жесточайшими преследованиями. Эти сто тридцать три дня стали сущностью всей нашей жизни, стержнем нашей истории, и мы говорили и говорили о них. То, что было до них, что произошло после, словно никогда и не существовало. В маленькой комнате с окном, завешенным одеялом, несколько человек все еще жили в советской республике.
Люди приходили и уходили, сменяя друг друга, – как видно, они охраняли нас и по очереди дежурили на улице.
В эту ночь меня ждали три приятные встречи. Сначала я встретил свою давнишнюю знакомую шахтерку, имени ее теперь не помню. Это была худая, бледная женщина, ей едва минуло сорок лет, но волосы ее уже сильно поседели. Я не сразу узнал ее, а она, увидев меня, всплеснула руками и заплакала. Хорошо, что я перед тем побрился, а то бы и она меня не узнала.
– Неужто это вы, товарищ? – Слезы текли у нее из глаз, она больше не могла вымолвить ни слова.
Накануне провозглашения советской республики несколько недель мне пришлось скрываться в провинции. Я был членом первого Центрального комитета, а как известно, коалиционное буржуазное правительство девятнадцатого января издало постановление «расправиться» с Коммунистической партией. Была запрещена «Красная газета», наша типография и все запасы бумаги были конфискованы, помещение ЦК занято, а по распоряжению министра внутренних дел – кстати, социал-демократа – одного за другим арестовали всех наших руководителей. К счастью, мы предвидели провал и заранее подготовили состав второго ЦК, который мог бы руководить партией из подполья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76