Он старался не показать, как ему это приятно, но не смог скрыть удовольствие, растрогался, и глаза его влажно заблестели.
Теперь я все время стал называть его так. Попытка имела успех, мы вскоре сдружились, сдружились настолько, насколько можно было сдружиться с таким человеком, как Пентек.
Вскоре после этого он начал частенько поговаривать: «Такой добрый христианин, и как это так, что вы замешаны в деле с этими коммунистами!» Да, теперь каждый, кто не слепец, видел, как доброжелательно он относился ко мне.
Дырявый мешок всегда найдет себе заплатку.
Пентек стал верным и преданным помощником главного священнослужителя Шимона.
После злополучной истории с проповедью и исповедованием Пентек ежедневно заходил в нашу камеру: «Как же это произошло, такой добрый христианин – и такая история! Попросил бы прощения у господина главного священнослужителя, и все было бы хорошо!.. У него и так много хлопот из-за вас, и зачем ему еще это нужно!»
Мало-помалу он рассказал нам о том, что отношения между начальником тюрьмы и Шимоном очень натянутые.
А в это время у правительства начались внешнеполитические конфликты. Хорти знал, что если ему не удастся восстановить порядок в стране, то он очень легко может оказаться без поддержки западных покровителей. Король Карой в глубине души все еще мечтал о троне, и правительству Антанты он, как бы между прочим, говорил, что вот-де Хорти даже з своей банде не может навести порядок.
В общем, так или иначе, а дело о массовых расстрелах в вацской тюрьме получило огласку. Но не пугайтесь, никто из руководителей тюрьмы не пострадал.
Для обследования обстоятельств в Вац был послан инспектор Тамаш Покол. После этого начальника тюрьмы вызвали к министру юстиции. Ну, намылили ему немножко шею. Начальник тюрьмы был протестантом (так же, как и Хорти, и поэтому католическое духовенство относилось к нему вначале с недоверием). И вот директор тюрьмы при посредничестве протестантского священника написал письмо самому регенту, а тот не замедлил ответить вацскому католическому епископу, и машина, как говорится, завертелась.
Вац уже издавна славился своими вечными религиозными распрями, после же истории с массовым расстрелом там началась настоящая война между приверженцами двух религий. Многие обвиняли Шимона в том, что он держится слишком уж независимо, словно стал начальником тюрьмы, что он насильно обращает людей в другую веру, что слишком уж потворствует заключенным-католикам.
В то время я с Белой ежедневно ходил на рапорт к Пентеку в кабинет начальника охраны. Там мы настоятельно требовали наших законных прав: то есть прав на переписку, на получение передач, на ежедневную работу. И, хотя Пентек был не очень-то разговорчивым человеком, он понемножку нам все рассказывал… В общем, картина мне стала ясна.
Нужно упомянуть еще о начальнике охраны. Это был молодой человек в чине капитана. Холостяк и большой серцеед. Форма очень шла к нему, только вот беда – в обществе-то она совсем не вызывала восхищения, поэтому в городе он всегда ходил в гражданском. Форма была эффектна, особенно летняя: белого полотна гимнастерка и брюки, черный лаковый пояс, черный кивер, золотые аксельбанты… Ну точь-в-точь армейский офицер. И все-таки это была форма тюремщика. Поэтому она его не удовлетворяла.
Начальник охраны прилагал все усилия, чтобы слыть «хорошим малым». Он вечно паясничал, и создавалось впечатление, будто он все время разыгрывает какую-то роль, то ли действительно изображая кого-либо, то ли просто придумав ее для самого себя.
Всего сказанного достаточно, чтобы понять, как мне хотелось иногда над ним посмеяться.
Когда начальник охраны был в дурном расположении духа, кивер он надвигал на глаза, саблю держал в левой руке, большой палец правой руки закладывал за пояс. В такое время любую просьбу он отклонял. Когда же он был хорошо настроен, кивер заламывал на затылок, саблю держал обеими руками за спиной, будто это была тросточка, с какими обычно ходят на прогулки. Что служило причиной его плохого или хорошего настроения, определить было трудно. Думаю, что и в том и в другом случае он просто паясничал.
Вот мы и ходили с Белой каждый день за ним по пятам, все подстерегали, когда у него кивер будет сдвинут на затылок, хотя заведомо знали, что «наказание» с нас сможет снять только сам главный священнослужитель. Но мы все-таки решили закинуть удочку – а вдруг капитан нам чем-нибудь сможет помочь.
Не помог, хоть кивер и был на затылке. Уж слишком маленьким человечком был он по сравнению с Шимоном.
А время между тем не ждало. Прошел май, прошло больше половины июня.
И вот как-то к нам в камеры заглянул государственный прокурор, который тоже подтвердил, что суд назначен на середину июля.
Я пустился на хитрость. Вот где будет проверка моего «университетского образования».
Однажды утром, когда, как обычно, к нам пришел наш тюремный коридорный за парашей, я спросил, не сможет ли он передать тюремному протестантскому священнику, что мне очень бы хотелось с ним поговорить и что я, мол, прошу его захватить с собой библию. Коридорный был из числа уголовников: дирекция тюрьмы доверяла им больше, чем нам. Он очень удивился, но просьбу мою выполнил.
В этот же день после обеда священник передал, что он ждет меня в комнате для свиданий.
Я ему чистосердечно рассказал, каким образом произошла история с главным священнослужителем и как я попал в одиночку. Никакой ненависти к религии или каких-нибудь там обид на нее у меня нет, но все-таки вера, в которой существует насилие, к чему она мне?
Протестантский священник был молодым человеком, рьяным служителем церкви, и, как выяснилось позднее, приходился родственником начальнику тюрьмы. Он тоже ненавидел Шимона и поэтому, на радостях, произнес целую проповедь, беспрестанно ссылаясь на Мартина Лютера, и даже не преминул сказать, что Лютер тоже, мол, был революционером. Потом он говорил что-то насчет грехопадения самих римских пап, извращения христианства и еще и еще и, войдя в конце концов в азарт, очевидно, забыл, что он не на кафедре… Священник объяснил мне, что протестантская церковь стоит за полную моральную независимость, что исповедоваться грешный человек протестантской веры должен не у священника (как это заведено у католиков), который так же грешен, как и сам исповедующийся, а у самого господа бога. Я все время одобрительно поддакивал ему и, когда он наконец замолк, сказал, что если, дескать, это действительно так, то не могу ли я перейти в протестантскую веру. Он ответил, что это не так просто, но если я очень желаю, то он охотно будет приходить каждый день и наставлять меня, после этого можно будет и перейти. Я поблагодарил. Он мне оставил библию – теперь, по крайней мере, было что почитать! Интересная эта книга, товарищи, и для марксистов тоже, если, конечно, правильно понимать законы развития общества.
Последний листок в библии был чистым, и я, вырезав его бритвенным лезвием, написал записку Беле и положил ее в отверстие у трубы центрального отопления. На следующий день он тоже проявил желание перейти в другую веру.
Расчет оправдался!
На третий день нас вызвал Пентек.
– Извольте приказывать, ваше благородие!
– Такие добрые христиане, добросовестные, аккуратные, ведь нет больше у меня таких хороших камер, и такое дело… Такое дело!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Теперь я все время стал называть его так. Попытка имела успех, мы вскоре сдружились, сдружились настолько, насколько можно было сдружиться с таким человеком, как Пентек.
Вскоре после этого он начал частенько поговаривать: «Такой добрый христианин, и как это так, что вы замешаны в деле с этими коммунистами!» Да, теперь каждый, кто не слепец, видел, как доброжелательно он относился ко мне.
Дырявый мешок всегда найдет себе заплатку.
Пентек стал верным и преданным помощником главного священнослужителя Шимона.
После злополучной истории с проповедью и исповедованием Пентек ежедневно заходил в нашу камеру: «Как же это произошло, такой добрый христианин – и такая история! Попросил бы прощения у господина главного священнослужителя, и все было бы хорошо!.. У него и так много хлопот из-за вас, и зачем ему еще это нужно!»
Мало-помалу он рассказал нам о том, что отношения между начальником тюрьмы и Шимоном очень натянутые.
А в это время у правительства начались внешнеполитические конфликты. Хорти знал, что если ему не удастся восстановить порядок в стране, то он очень легко может оказаться без поддержки западных покровителей. Король Карой в глубине души все еще мечтал о троне, и правительству Антанты он, как бы между прочим, говорил, что вот-де Хорти даже з своей банде не может навести порядок.
В общем, так или иначе, а дело о массовых расстрелах в вацской тюрьме получило огласку. Но не пугайтесь, никто из руководителей тюрьмы не пострадал.
Для обследования обстоятельств в Вац был послан инспектор Тамаш Покол. После этого начальника тюрьмы вызвали к министру юстиции. Ну, намылили ему немножко шею. Начальник тюрьмы был протестантом (так же, как и Хорти, и поэтому католическое духовенство относилось к нему вначале с недоверием). И вот директор тюрьмы при посредничестве протестантского священника написал письмо самому регенту, а тот не замедлил ответить вацскому католическому епископу, и машина, как говорится, завертелась.
Вац уже издавна славился своими вечными религиозными распрями, после же истории с массовым расстрелом там началась настоящая война между приверженцами двух религий. Многие обвиняли Шимона в том, что он держится слишком уж независимо, словно стал начальником тюрьмы, что он насильно обращает людей в другую веру, что слишком уж потворствует заключенным-католикам.
В то время я с Белой ежедневно ходил на рапорт к Пентеку в кабинет начальника охраны. Там мы настоятельно требовали наших законных прав: то есть прав на переписку, на получение передач, на ежедневную работу. И, хотя Пентек был не очень-то разговорчивым человеком, он понемножку нам все рассказывал… В общем, картина мне стала ясна.
Нужно упомянуть еще о начальнике охраны. Это был молодой человек в чине капитана. Холостяк и большой серцеед. Форма очень шла к нему, только вот беда – в обществе-то она совсем не вызывала восхищения, поэтому в городе он всегда ходил в гражданском. Форма была эффектна, особенно летняя: белого полотна гимнастерка и брюки, черный лаковый пояс, черный кивер, золотые аксельбанты… Ну точь-в-точь армейский офицер. И все-таки это была форма тюремщика. Поэтому она его не удовлетворяла.
Начальник охраны прилагал все усилия, чтобы слыть «хорошим малым». Он вечно паясничал, и создавалось впечатление, будто он все время разыгрывает какую-то роль, то ли действительно изображая кого-либо, то ли просто придумав ее для самого себя.
Всего сказанного достаточно, чтобы понять, как мне хотелось иногда над ним посмеяться.
Когда начальник охраны был в дурном расположении духа, кивер он надвигал на глаза, саблю держал в левой руке, большой палец правой руки закладывал за пояс. В такое время любую просьбу он отклонял. Когда же он был хорошо настроен, кивер заламывал на затылок, саблю держал обеими руками за спиной, будто это была тросточка, с какими обычно ходят на прогулки. Что служило причиной его плохого или хорошего настроения, определить было трудно. Думаю, что и в том и в другом случае он просто паясничал.
Вот мы и ходили с Белой каждый день за ним по пятам, все подстерегали, когда у него кивер будет сдвинут на затылок, хотя заведомо знали, что «наказание» с нас сможет снять только сам главный священнослужитель. Но мы все-таки решили закинуть удочку – а вдруг капитан нам чем-нибудь сможет помочь.
Не помог, хоть кивер и был на затылке. Уж слишком маленьким человечком был он по сравнению с Шимоном.
А время между тем не ждало. Прошел май, прошло больше половины июня.
И вот как-то к нам в камеры заглянул государственный прокурор, который тоже подтвердил, что суд назначен на середину июля.
Я пустился на хитрость. Вот где будет проверка моего «университетского образования».
Однажды утром, когда, как обычно, к нам пришел наш тюремный коридорный за парашей, я спросил, не сможет ли он передать тюремному протестантскому священнику, что мне очень бы хотелось с ним поговорить и что я, мол, прошу его захватить с собой библию. Коридорный был из числа уголовников: дирекция тюрьмы доверяла им больше, чем нам. Он очень удивился, но просьбу мою выполнил.
В этот же день после обеда священник передал, что он ждет меня в комнате для свиданий.
Я ему чистосердечно рассказал, каким образом произошла история с главным священнослужителем и как я попал в одиночку. Никакой ненависти к религии или каких-нибудь там обид на нее у меня нет, но все-таки вера, в которой существует насилие, к чему она мне?
Протестантский священник был молодым человеком, рьяным служителем церкви, и, как выяснилось позднее, приходился родственником начальнику тюрьмы. Он тоже ненавидел Шимона и поэтому, на радостях, произнес целую проповедь, беспрестанно ссылаясь на Мартина Лютера, и даже не преминул сказать, что Лютер тоже, мол, был революционером. Потом он говорил что-то насчет грехопадения самих римских пап, извращения христианства и еще и еще и, войдя в конце концов в азарт, очевидно, забыл, что он не на кафедре… Священник объяснил мне, что протестантская церковь стоит за полную моральную независимость, что исповедоваться грешный человек протестантской веры должен не у священника (как это заведено у католиков), который так же грешен, как и сам исповедующийся, а у самого господа бога. Я все время одобрительно поддакивал ему и, когда он наконец замолк, сказал, что если, дескать, это действительно так, то не могу ли я перейти в протестантскую веру. Он ответил, что это не так просто, но если я очень желаю, то он охотно будет приходить каждый день и наставлять меня, после этого можно будет и перейти. Я поблагодарил. Он мне оставил библию – теперь, по крайней мере, было что почитать! Интересная эта книга, товарищи, и для марксистов тоже, если, конечно, правильно понимать законы развития общества.
Последний листок в библии был чистым, и я, вырезав его бритвенным лезвием, написал записку Беле и положил ее в отверстие у трубы центрального отопления. На следующий день он тоже проявил желание перейти в другую веру.
Расчет оправдался!
На третий день нас вызвал Пентек.
– Извольте приказывать, ваше благородие!
– Такие добрые христиане, добросовестные, аккуратные, ведь нет больше у меня таких хороших камер, и такое дело… Такое дело!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76