– Здесь опять будет просека, – шепнул он. – Граница – середина просеки. Вы, может быть, еще увидите белые пограничные камни. По эту сторону от них Венгрия, по ту… Только осторожно, здесь тоже часто патрулируют. Надо проверить, нет ли движения там. Они ведь тоже постреливают… Откуда им знать, кто контрабандист, а кто политический эмигрант…
Пройдя пять – десять метров, он останавливался и прислушивался. Было тихо, лишь изредка потрескивали ветви, это в медленно опускавшейся ночи охлаждался лесной мир.
Через пять – десять минут мы вышли на просеку. – Ну, – показал старик вперед, – видите? Там камень, а вот другой. Если провести между ними линию, это граница. Вам надо оказаться за ней… Оттуда вы пойдете дальше, прямо вперед на четыреста – пятьсот шагов и выйдете на дорогу. Красивая, широкая дорога, по ней вы свернете направо, пройдете минут десять – пятнадцать и найдете лесной дом. Крикните, что хозяев приветствует отец Эберлейн. Кричите громче, они крепко запираются. Там, в уединении, живут старые муж и жена, сын их погиб на войне, они, бедняги, боятся жить одни в лесу, близ границы… Оттуда пойдете дальше и через часок придете в Шварценбах. Но помните: будьте осторожны, лучше дождитесь рассвета, потому что добрая часть дороги проходит у самой границы, ясно? Заблудитесь, свернете, и легко попадете в руки нашим часовым. Будьте осторожны, счастливого пути, товарищи! – И он раскрыл объятия.
Я обнял старика.
– Дорогой дядюшка Эберлейн, мы никогда не сможем отблагодарить вас…
– Не благодарите, слышите! – чуть не закричал он. – Ведь вы еще здесь!
– Большое, большое спасибо, – сжал его руку двумя своими Бела.
– Прошу вас, – сказал старик, – не обижайтесь, что мои сыновья… Но, когда вы из Шварценбаха пойдете в Винернейштадт – придете туда завтра к полудню, – отыщете венгров, товарищей, и узнаете, почему так вышло. Мои сыновья молодцы, – его голос дрогнул тепло, – молодцы…
На следующий день мы узнали, почему они сначала отказались. В этой части границы было главное место переправы для участников нелегального партийного движения, и оба сына и старик Эберлейны были почтальоны и проводники. Они не имели права рисковать из-за двух безработных, которые и в самом деле с таким же успехом могли перейти границу в Сомбатхее или в каком-либо другом месте. О наших делах, однако, они уже знали. Они получили сообщение из Винернейштадта – точно так же, как и другие товарищи, живущие вдоль границы, – если мы появимся, чтобы нам сразу помогли перейти. Однако это вовсе не касалось Шандора Варна Густава Сечи!..
– Тишина, – прошептал старик, – и там тоже. Скорее!
Мы обнялись еще раз: когда мое лицо коснулось морщинистых щек старика, я почувствовал, что они влажны. Дорогой дядюшка Эберлейн…
– А вы, отец Эберлейн?
– Я? За меня не беспокойтесь. Я потащусь дальше, вглубь, докурю табак и потихонечку по другой, хорошей дороге побреду домой…
– А если…
Он отмахнулся.
– Меня знают все пограничники. А потом, что я сделал, скажите? Видел я вас? Нет. Собирал ветки, верно? Я быстро соберу добрую сажень. И грибы для солдат!..
Мы стоим здесь! Еще десять шагов – и мы свободны… Мы еще раз внимательно посмотрели влево и вправо, присмотрели два камня, вообразили себе линию между ними и двинулись напрямик.
Мы большими прыжками пересекли бугристую, каменистую просеку. Не было на ней ни кустов, ни бурьяна. Все это выкорчевали, чтобы лишить контрабандистов укрытия.
Я не заметил, когда мы перешагнули эту линию. Достигнув леса по ту сторону просеки, мы все еще продолжали бежать. Лишь пробежав добрых пару сот метров, я, споткнувшись о корень и уже не имея сил удержать равновесие, упал на теплую, мягкую лесную землю, пропитанную запахом хвои. Это уже была безопасная земля. Рядом со мной упал Бела. Мы ощупью нашли руки друг друга и так, лежа, пожали их. Мы не говорили ни слова.
Было девять часов вечера, 17 июня 1921 года, понедельник…
Скоро мы вышли на дорогу, нашли лесной домик и через высокий дощатый забор прокричали привет от отца Эберлейна. В домике тотчас вспыхнул свет керосиновой лампы и послышались старческие шаркающие шаги. Хозяйка горевала, что может угостить нас одним молоком. Боже мой, до чего же хорошо было это парное, совсем еще теплое молоко!
Мы переночевали у них. Они предложили нам свою единственную кровать, но мы отказались и пошли спать на чердак, на сено. Сон одолел меня сразу, я еще ни разу в жизни, кажется, так крепко не спал. Когда мы наконец проснулись, солнце стояло уже высоко…
И – это было такое прекрасное чувство – мы сразу все вспомнили: мы свободны, мы здесь, удалось!..
Мы простились со стариками и пошли дальше. Они убедительно просили нас все время оставаться на дороге, нигде не сворачивать вправо. Мы наверняка добрый час шли вдоль венгерской границы. Кое-где на лужайках, на более широких горных пастбищах мы видели белеющие камни границы. В одном месте мы увидели, что ряд камней острым углом сворачивает вдаль.
Туда шли дровосеки, лесные бедняки, венгры и австрийцы; тамошние австрийцы и здешние венгры. Разное население проживает вдоль границы, но все они одинаково слуги Эстерхази, здесь и там.
Нас больше не преследовали, и, хотя это был лес Эстерхази, мы все-таки шли по безопасной земле, и душа наша пела и ликовала.
Дровосеки сказали, что здесь мы окончательно распростимся с границей. До Шварценбаха полчаса, до Винернейштадта три, самое большее четыре часа ходьбы пешком, в полдень будем там…
Мы ушли от границы, уселись и достали еду. Старушка из лесного домика завернула нам свежего хлеба, а дядюшка Эберлейн, несмотря на протест, в последнее мгновение сунул нам в руки земные останки тощей маленькой курочки, хрустящей и поджаристой. Мы поели.
Из подошвы башмака я вынул личную карточку вацской тюрьмы и положил в нижний карман пиджака. То же сделал и Бела. Теперь это наши официальные документы. Я бросился навзничь и глядел в небо. По небу с запада на восток неслось облако, большое сверкающее белое кучевое облако.
– Переходит границу, – показал я, улыбаясь, Беле. Бела сел, задумчиво поглядел в сторону покинутой раны и кивнул.
– Проклятая земля, земля наших преследователей! – сказал он. – Даже цвет облака изменился, когда оно переплыло туда, видишь?… Гляди! Сто – двести метров туда, и каждый куст, каждое дерево – для нас смерть…
Мы медленно встали и собрались в путь. Бела смотрел на дорогу, лежащую перед нами, и на ряд камней, белеющий справа и резко сворачивающий вдаль.
– Благословенная земля, – сказал я, – земля наших соратников! Сколько было тех, кто преследовал? Зато я вспоминаю: к кому мы ни обращались, все помогали нам. Разве могут победить жандармы там, где народ стоит за гонимых?… Маленький Шалго, товарищи в тюрьме, пожизненно сам себя заключивший старик, мужчины и женщины на шоссе, по одежде которых мы узнавали, что они такие же бедняки, как и мы, по комбинезонам которых мы узнавали, что они рабочие, – любой, к кому мы обращались… Рабочий на Эстергомском мосту, дядюшка Шани, дровосек, шахтеры, Нергеши, железнодорожники, дьёрцы, а в Шопроне… незнакомый шахтер, избавивший нас от жандармов, жена Винклера, Эберлейны… Я не знаю, вернемся ли мы туда, зато я верю – мы будем жить. И никогда не забудем людей, которые, рискуя собой, столько нам помогли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76