— Возможно, но это ничего не меняет. Он вздохнул, стараясь взять себя в руки.
— Я надеюсь, что мне повезет и он вернется домой раньше тебя и будет… холоден к тебе.
На это ей нечего было ответить.
С мукой на лице Аллин молча спустился с ней по лестнице, молча подсадил ее в экипаж. Всю дорогу к гостинице он держал ее за руку и, казалось, не замечал черной коляски, которая вслед за ними отъехала от его дома и сопровождала их карету до самого крыльца. Вайолетт тоже ничего о ней не сказала. Теперь это не имело значения.
Аллин хотел войти в гостиницу вместе с ней и проводить ее до дверей номера, но Вайолетт не разрешила ему. Она не забыла его реплики насчет дуэли и не исключила такой вероятности. Только она может предотвратить ее, но это будет труднее, если Гилберт и Аллин встретятся лицом к лицу.
Он уехал, потому что Вайолетт попросила его об этом. Она подождала, пока ой сядет в карету, проводила ее взглядом и, повернувшись, вошла в гостиницу, дверь которой держал для нее распахнутой ночной портье.
Дверь гостиной была открыта, в комнате царили мрак и тишина. Вайолетт долго стояла, прислушиваясь. Вдруг ее сердце оборвалось от испуга: она почувствовала запах табака. Красный огонек светился в том месте, где у открытого во двор окна стояло кресло. Крупный силуэт Гилберта вырисовывался на фоне светлеющего неба. Когда он заговорил, его голос хрипел от негодования:
— Ты вовремя пришла, моя дорогая женушка.
— Да, я… — Она запнулась.
— Избавь меня от объяснений, пожалуйста. У нас нет на это времени. Хорошо, что ты бодра. Я посвятил последние часы размышлениям о том, что нам пора ехать в Швейцарию. Мы уезжаем сегодня же, как только соберемся.
13
В Швейцарии Гилберт старался не вспоминать ту ночь и не давал Вайолетт говорить о ней. Всякий раз, когда она заговаривала об этом, он переводил разговор на другую тему или просто вставал и уходил. Похоже, он старался делать вид, что ничего не произошло. На людях он был заботлив и внимателен к ней по любым пустякам, как прежде. Наедине же он наказывал ее холодной вежливостью, угрюмым молчанием и неустанно-бдительным присутствием.
В Женеве Гилберт купил ковры и карманные часы для себя, украшенные альпийским пейзажем, а также огромный, похожий на гроб ящик, оказавшийся комодом для приданого, про который Гилберт сказал, что он подойдет для спальни его жены. Еще он купил часы с кукушкой, предназначавшиеся для удовольствия Вайолетт, но они показались ей безобразными.
Они поселились в маленьком домике в окрестностях Люцерна и каждый день гуляли по цветущим альпийским лугам, где паслись коровы с колокольчиками, серебряные перезвоны которых далеко разносились в чистом воздухе под прозрачным синим небом. Эти горные прогулки могли бы быть приятными, если бы не Гилберт, превращавший их в проверку выносливости. Он сердито шагал впереди большими шагами, сбивая своей тростью траву и цветы и покрикивая на Вайолетт, если она отставала. Когда над вершинами гор появлялись облака и начинался дождь, он отказывался укрываться от него и продолжал идти по грязи и лужам, не оглядываясь назад и не заботясь о том, поспевает ли за ним жена.
По вечерам они ужинали в ресторанах, съедая достаточное количество пищи, лишенной вкуса без приправы общения. Потом они возвращались в свой домик, где Вайолетт читала или вязала, а Гилберт делал вид, что просматривает газету, тогда как на самом деле наблюдал за ней, неотрывно глядя на нее поверх газеты. Иногда она часами выдерживала его буравящий взгляд, не желая быть побежденной. Иногда уходила в спальню, забиралась в кровать и долго лежала, глядя в темноту широко открытыми глазами, стараясь ни о чем не думать и ничего не вспоминать.
Случалось, по вечерам Гилберт допоздна торчал в той или иной таверне, поглощая огромное количество пива с жирными сосисками. В такие минуты он оставлял дома Термину с указанием не спускать с Вайолетт глаз и разрешал ей идти спать только тогда, когда возвращался домой. Обычно в такие вечера он бывал пьян и мрачен. Его лицо лоснилось от жира, от него разило чесноком. Вайолетт старалась избегать его, поскольку он вел себя грубо и говорил громким голосом, сравнивал ее с девицами, работавшими в тех барах, где он бывал, и сравнения эти были всегда не в ее пользу.
Гилберт не подходил к ее постели и прикасался к ней только в случае необходимости. Когда он видел ее полуодетой, он делал такое лицо, что Вайолетт становилось ясно: она вызывает у него отвращение. Если дело обстояло таким образом, то зачем же он увез ее? Этого она не могла понять. Похоже, что им двигало лишь чувство собственника, желание утвердить свои права на нее.
Иногда Вайолетт казалось, что так больше продолжаться не может, что она не в состоянии выносить безмолвную злобу мужа. Поначалу она раскаивалась, как он того хотел, испытывала чувство вины, готова была просить прощения. Но по мере того, как проходили недели, раскаяние стало перерастать в настойчивое неприятие. Теперь ее начали раздражать его действия, направленные на то, чтобы заставить ее пожалеть о своей неверности, оставить ее один на один со стыдом, чтобы она почувствовала себя недостойной уважения других людей. Она не была ребенком, которого балуют и хвалят, когда тот себя хорошо ведет, и наказывают, если он делает что-то не правильно. Она человек, у нее есть чувства и желания, мысли и мнения. Если Гилберт не мог или не хотел понимать таких вещей, то она не может более уважать его, не может чувствовать себя связанной с ним.
Итак, они переезжали с места на место вокруг озер, из Люцерна в Комо, затем в Лугано. Именно там они узнали, что по приказу правительства английские войска вторглись в Крым и вскоре состоится встреча командующих союзническими войсками. Там же их настиг посланный Аллином по почте портрет.
Гилберт послал за портретом утром того дня, когда они уезжали из Парижа. Они не получили его до отъезда на вокзал, и Гилберт распорядился переслать ему портрет в Швейцарию. Но поскольку они переезжали с места на место без всяких планов, то прошло некоторое время, прежде чем посылка нашла их.
Гилберт, не распаковывая портрет, поставил его у стенки в их пансионе в Лугано. Время от времени он останавливал на нем свой злобный взгляд, но не приближался к нему. Казалось, что посылка и привлекала его, и отталкивала. Вайо-летт подумала, что так же, как и в случае с ней, ее муж не желал отказываться от своей собственности, поскольку он ее заказал и оплатил, но был намерен презирать ее.
Однажды, дождавшись, когда ее муж уйдет, Вайолетт послала за молотком и стамеской, чтобы самой распаковать картину. Увидеть портрет было равносильно тому, чтобы взглянуть на себя глазами Аллина. Это оживило ее.
Краски завораживали своей чистотой, ее лицо светилось и излучало жизнь. Композиция портрета, поза модели были гармоничны и изящны. Складки ткани и тонкий рисунок кружевного воротника ее платья казались настоящими. С портрета на Вайолетт смотрели ее глаза — живые, с легкой тенью грусти самопознания, взгляд их был немного тревожен и в то же время решителен, он не мог скрыть трепещущей радости и зарождающегося в его обладательнице желания.
Портрет напоминал ей о том, кем она была и что с ней случилось. Горечь утраты пронзила сердце Вайолетт, захлестнув ее страданием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98