Каждая частичка ее тела наполнилась болью, каждая клеточка отозвалась острой тоской. Она пыталась подавить в себе эти чувства, запереть их в глубине души, но не смогла этого сделать.
Гилберт был прав, что не стал смотреть на портрет. Но она не будет упаковывать его снова. Она все еще стояла перед своим изображением с молотком и стамеской в руках среди досок и кусков мешковины, когда услышала шаги мужа. Вайолетт не шевельнулась.
Гилберт замер на пороге гостиной, затем, закрыв дверь, подошел к жене. Его голос был полон ядовитой издевки:
— Так, так. Любуешься на изделие своего любовника.
Она посмотрела на него через плечо, затем отвернулась и пошла к столу, чтобы положить инструменты, которые держала в руках.
— Да. Почему бы и нет?
— Ты не отрицаешь, что он твой любовник! — прозвучали резкие слова обвинения. Гилберт посмотрел на картину за ее спиной, и лицо его застыло, словно деревянная маска.
Вновь почувствовав угрызения совести, Вайолетт постаралась отогнать от себя эти мысли. Она провела языком по пересохшим губам, прежде чем ответила:
— Я не знала, что ты в этом сомневался.
— Глупо с моей стороны, не правда ли? Я предпочитал считать тебя легкомысленной, но не развратной.
— В самом деле? Тогда ты мог бы не тратиться на шпионов.
— Шпионов? Ты думаешь, я стал бы кому-нибудь платить за свидетельство моего унижения?
— Нет. Только за документальное подтверждение факта.
Его глаза метнули молнии, он шумно задышал, раздувая ноздри:
— Я предпочел бы заплатить кому-нибудь, чтобы отделать хорошенько твоего любовника.
— Чтобы запугать его? — Она подняла подбородок. — Сомневаюсь, что тебе удалось бы это.
Он шагнул ей навстречу и остановился, выдавив из себя свистящим шепотом:
— Тогда я вынужден был бы распорядиться убить его и тебя вместе с ним.
— Нанять убийцу гораздо проще, чем самому идти на дуэль, не так ли? Я заметила, что ты не рвался отстаивать свою честь.
— Он соблазнил мою жену, посрамил мое имя, почему я должен оказывать ему честь, принимая вызов на дуэль? Я мог бы пристрелить его, как собаку, и ни один суд в Европе не осудил бы меня за это, тем более суд Франции. Они там понимают такие вещи.
— О да. — Вайолетт презрительно скривила губы. — Как это мудро и как справедливо с их стороны — позволить женщинам самим отвечать на оскорбления мужей.
Он шагнул ей навстречу, сжимая кулаки.
— Я дал тебе все!
— Все, что тебе хотелось мне дать, не утруждая себя размышлениями о том, чего хотелось мне.
Доли секунды он выглядел ошеломленным, затем презрительно заметил:
— Ты слишком молода, чтобы понимать себя; твой вкус еще не сформировался.
— Твои слова свидетельствуют о боязни признать, что мой вкус не соответствует твоему. И ты прав. То, что я хочу и что мне нравится, вещи, которые доставляют мне удовольствие, разительно отличаются от того, что нравится тебе.
Его лицо исказилось гневом и покраснело, но он не отрывал от нее глаз.
— Ты думаешь о своем художнике. Но ты его не получишь — уж я за этим прослежу. Можешь забыть о нем и обо всем, что с ним связано!
Шагнув к столу, Гилберт схватил стамеску, которую положила Вайолетт, и, подскочив к портрету, воткнул острие в середину изображения. Затем, вонзая стамеску в полотно снова и снова, он рассек ее лицо и шею на холсте и почти отодрал его от рамы.
Несколько секунд Вайолетт стояла, парализованная ужасом. Потом она подбежала к мужу и, хватая его за руку, закричала:
— Нет! Не надо, пожалуйста, не надо! Как ты смеешь?
Желая отмахнуться от нее, он резко выбросил в сторону руку и угодил ей в подбородок. Ее голова дернулась, она отшатнулась. Гилберт обернулся, бросив стамеску. Инструмент со стуком упал на пол и покатился им под ноги. Схватив Вайолетт одной рукой за плечо, он запустил другую в ее высокую пышную прическу и притянул ее к себе.
— Да! — выкрикнул он охриплым голосом. — О да, смею. Еще как смею!
Гилберт толкнул ее к двери в спальню. Она уперлась ему в грудь обеими руками, пытаясь вырваться, но это не помогло: злоба придала ему силы. Тогда она впилась ногтями в его лицо, но он схватил ее за запястье и вывернул руку. От боли у нее подкосились ноги. Последние несколько шагов до постели он тащил ее почти волоком.
— Ты моя жена! — заорал Гилберт, наваливаясь на нее. Прижав ее к кровати, он рванул подолы ее юбок, задирая их кверху.
То, что произошло дальше, было мучительно, унизительно для них обоих и совершенно непростительно. Жгучие слезы сбегали по щекам Вайолетт и капали на матрац. Она не издала ни одного звука, кроме судорожных вздохов. Она перестала сопротивляться и лежала не шевелясь, оставив ему только свое неподвижное тело, спрятавшись вглубь себя, куда он не мог проникнуть, где он никогда не был и никогда не будет. Там она была свободной и независимой, там жили ее воспоминания.
Позже, когда тяжелое тело Гилберта переместилось на его половину кровати и замерло там, слезы все еще текли из глаз Вайолетт, и она утирала их уголком простыни. Часы с кукушкой, купленные Гилбертом, отмеряли время, и их тиканье казалось слишком громким в послеобеденной тишине комнаты с закрытыми ставнями.
— Успокойся, — проговорил он невыразительным голосом. — Я не хотел обидеть тебя.
Она не двигалась и не отвечала.
— Я попросил бы у тебя прощения, но ты сама виновата в случившемся, потому что вела себя вызывающе и не хотела раскаиваться.
Вайолетт молчала.
— Возможно, мне следовало брать тебя с собой в магазины и советоваться с тобой по поводу наших покупок. Наверное, я слишком часто оставлял тебя одну, но это не повод для того, чтобы осквернять наше брачное ложе, как поступила ты.
— Дело не только в этом, — прошептала она.
Гилберт не обратил внимания на столь незначительную реплику. Он устал, но голос его прозвучал твердо: никаких любовных увлечений больше не будет. Если бы у них был ребенок, ей некогда было бы заниматься подобными глупостями. И он сделает ей ребенка, чего бы это ему ни стоило.
Она закрыла глаза и прижала руку ко рту, чтобы подавить готовый сорваться крик.
На следующий день появился Аллин.
Вайолетт шла одна вдоль озера, пытаясь найти утешение в красоте парка, раскинувшегося на берегу, и даже не заметила, когда Аллин присоединился к ней. Он шел рядом, заложив руки за спину и подняв голову к солнцу, как будто совершал с ней привычную утреннюю прогулку.
Воздух вдруг наполнился ароматами цветов, небо стало еще ярче, а облака над далекими вершинами гор — еще красивее. На глаза Вайолетт навернулись слезы, хотя она и пыталась улыбнуться.
Он посмотрел на нее дразнящим взглядом, но вдруг замер на середине дорожки как вкопанный. На его лице появилось тревожное выражение.
— Значит, тебе было очень плохо?
— Да… Нет. — Она смахнула слезинки с ресниц кончиками пальцев. — Я просто очень рада тебя видеть.
Аллин окинул взглядом ее прогулочный костюм из золотисто-коричневой саржи с отделкой темно-зеленым шнуром, ее маленькую шляпку из плетеной соломки с обвитой плющом низкой тульей. От него не укрылась бледность ее лица и синяк на подбородке. Выражение муки появилось в его взгляде, хотя голос оставался спокойным.
— Я бы приехал скорее, но не имел никакого представления, в какую сторону двигаться. Я следовал за портретом, бессовестно подкупая взятками тех, кто знал, куда его отсылать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Гилберт был прав, что не стал смотреть на портрет. Но она не будет упаковывать его снова. Она все еще стояла перед своим изображением с молотком и стамеской в руках среди досок и кусков мешковины, когда услышала шаги мужа. Вайолетт не шевельнулась.
Гилберт замер на пороге гостиной, затем, закрыв дверь, подошел к жене. Его голос был полон ядовитой издевки:
— Так, так. Любуешься на изделие своего любовника.
Она посмотрела на него через плечо, затем отвернулась и пошла к столу, чтобы положить инструменты, которые держала в руках.
— Да. Почему бы и нет?
— Ты не отрицаешь, что он твой любовник! — прозвучали резкие слова обвинения. Гилберт посмотрел на картину за ее спиной, и лицо его застыло, словно деревянная маска.
Вновь почувствовав угрызения совести, Вайолетт постаралась отогнать от себя эти мысли. Она провела языком по пересохшим губам, прежде чем ответила:
— Я не знала, что ты в этом сомневался.
— Глупо с моей стороны, не правда ли? Я предпочитал считать тебя легкомысленной, но не развратной.
— В самом деле? Тогда ты мог бы не тратиться на шпионов.
— Шпионов? Ты думаешь, я стал бы кому-нибудь платить за свидетельство моего унижения?
— Нет. Только за документальное подтверждение факта.
Его глаза метнули молнии, он шумно задышал, раздувая ноздри:
— Я предпочел бы заплатить кому-нибудь, чтобы отделать хорошенько твоего любовника.
— Чтобы запугать его? — Она подняла подбородок. — Сомневаюсь, что тебе удалось бы это.
Он шагнул ей навстречу и остановился, выдавив из себя свистящим шепотом:
— Тогда я вынужден был бы распорядиться убить его и тебя вместе с ним.
— Нанять убийцу гораздо проще, чем самому идти на дуэль, не так ли? Я заметила, что ты не рвался отстаивать свою честь.
— Он соблазнил мою жену, посрамил мое имя, почему я должен оказывать ему честь, принимая вызов на дуэль? Я мог бы пристрелить его, как собаку, и ни один суд в Европе не осудил бы меня за это, тем более суд Франции. Они там понимают такие вещи.
— О да. — Вайолетт презрительно скривила губы. — Как это мудро и как справедливо с их стороны — позволить женщинам самим отвечать на оскорбления мужей.
Он шагнул ей навстречу, сжимая кулаки.
— Я дал тебе все!
— Все, что тебе хотелось мне дать, не утруждая себя размышлениями о том, чего хотелось мне.
Доли секунды он выглядел ошеломленным, затем презрительно заметил:
— Ты слишком молода, чтобы понимать себя; твой вкус еще не сформировался.
— Твои слова свидетельствуют о боязни признать, что мой вкус не соответствует твоему. И ты прав. То, что я хочу и что мне нравится, вещи, которые доставляют мне удовольствие, разительно отличаются от того, что нравится тебе.
Его лицо исказилось гневом и покраснело, но он не отрывал от нее глаз.
— Ты думаешь о своем художнике. Но ты его не получишь — уж я за этим прослежу. Можешь забыть о нем и обо всем, что с ним связано!
Шагнув к столу, Гилберт схватил стамеску, которую положила Вайолетт, и, подскочив к портрету, воткнул острие в середину изображения. Затем, вонзая стамеску в полотно снова и снова, он рассек ее лицо и шею на холсте и почти отодрал его от рамы.
Несколько секунд Вайолетт стояла, парализованная ужасом. Потом она подбежала к мужу и, хватая его за руку, закричала:
— Нет! Не надо, пожалуйста, не надо! Как ты смеешь?
Желая отмахнуться от нее, он резко выбросил в сторону руку и угодил ей в подбородок. Ее голова дернулась, она отшатнулась. Гилберт обернулся, бросив стамеску. Инструмент со стуком упал на пол и покатился им под ноги. Схватив Вайолетт одной рукой за плечо, он запустил другую в ее высокую пышную прическу и притянул ее к себе.
— Да! — выкрикнул он охриплым голосом. — О да, смею. Еще как смею!
Гилберт толкнул ее к двери в спальню. Она уперлась ему в грудь обеими руками, пытаясь вырваться, но это не помогло: злоба придала ему силы. Тогда она впилась ногтями в его лицо, но он схватил ее за запястье и вывернул руку. От боли у нее подкосились ноги. Последние несколько шагов до постели он тащил ее почти волоком.
— Ты моя жена! — заорал Гилберт, наваливаясь на нее. Прижав ее к кровати, он рванул подолы ее юбок, задирая их кверху.
То, что произошло дальше, было мучительно, унизительно для них обоих и совершенно непростительно. Жгучие слезы сбегали по щекам Вайолетт и капали на матрац. Она не издала ни одного звука, кроме судорожных вздохов. Она перестала сопротивляться и лежала не шевелясь, оставив ему только свое неподвижное тело, спрятавшись вглубь себя, куда он не мог проникнуть, где он никогда не был и никогда не будет. Там она была свободной и независимой, там жили ее воспоминания.
Позже, когда тяжелое тело Гилберта переместилось на его половину кровати и замерло там, слезы все еще текли из глаз Вайолетт, и она утирала их уголком простыни. Часы с кукушкой, купленные Гилбертом, отмеряли время, и их тиканье казалось слишком громким в послеобеденной тишине комнаты с закрытыми ставнями.
— Успокойся, — проговорил он невыразительным голосом. — Я не хотел обидеть тебя.
Она не двигалась и не отвечала.
— Я попросил бы у тебя прощения, но ты сама виновата в случившемся, потому что вела себя вызывающе и не хотела раскаиваться.
Вайолетт молчала.
— Возможно, мне следовало брать тебя с собой в магазины и советоваться с тобой по поводу наших покупок. Наверное, я слишком часто оставлял тебя одну, но это не повод для того, чтобы осквернять наше брачное ложе, как поступила ты.
— Дело не только в этом, — прошептала она.
Гилберт не обратил внимания на столь незначительную реплику. Он устал, но голос его прозвучал твердо: никаких любовных увлечений больше не будет. Если бы у них был ребенок, ей некогда было бы заниматься подобными глупостями. И он сделает ей ребенка, чего бы это ему ни стоило.
Она закрыла глаза и прижала руку ко рту, чтобы подавить готовый сорваться крик.
На следующий день появился Аллин.
Вайолетт шла одна вдоль озера, пытаясь найти утешение в красоте парка, раскинувшегося на берегу, и даже не заметила, когда Аллин присоединился к ней. Он шел рядом, заложив руки за спину и подняв голову к солнцу, как будто совершал с ней привычную утреннюю прогулку.
Воздух вдруг наполнился ароматами цветов, небо стало еще ярче, а облака над далекими вершинами гор — еще красивее. На глаза Вайолетт навернулись слезы, хотя она и пыталась улыбнуться.
Он посмотрел на нее дразнящим взглядом, но вдруг замер на середине дорожки как вкопанный. На его лице появилось тревожное выражение.
— Значит, тебе было очень плохо?
— Да… Нет. — Она смахнула слезинки с ресниц кончиками пальцев. — Я просто очень рада тебя видеть.
Аллин окинул взглядом ее прогулочный костюм из золотисто-коричневой саржи с отделкой темно-зеленым шнуром, ее маленькую шляпку из плетеной соломки с обвитой плющом низкой тульей. От него не укрылась бледность ее лица и синяк на подбородке. Выражение муки появилось в его взгляде, хотя голос оставался спокойным.
— Я бы приехал скорее, но не имел никакого представления, в какую сторону двигаться. Я следовал за портретом, бессовестно подкупая взятками тех, кто знал, куда его отсылать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98