Своим войском он прочесал всю местность до Евксинского Понта, Иерона и еще дальше, желая убедиться, не затаился ли за его спиной какой-нибудь враг.
14 . Похоже такое было у него на уме, но вот, когда, дав себе на подготовку несколько дней, Фома высмотрел с некоего наблюдательного пункта, что укрепил Михаил на кровле храма Богоматери боевое знамя, что оттуда испрашивает он и вымаливает силу против врага, что сын его Феофил обходит вместе со священным сословием по окружности весь город, неся животворное древо креста и платье всесвятейшей матери Христа и Бога нашего, потерял всякую надежду, преобразился, словно хамелеон, и стал думать, как бы не пришлось ему сражаться с силами не только зримыми, но и незримыми. Он не знал, что делать, но, продолжая [30] надеяться на свое огромное войско, решил положить конец сомнениям боевой схваткой. На рассвете следующего дня он подал сигнал к сражению, вывел своих мужей, сыну поручил вести бой по окружности сухопутных стен, а сам с множеством воинов и орудий, коими хотел испытать крепость городских стен, принялся штурмовать влахернские башни. Он приставил лестницы нужной высоты, придвинул с одной стороны черепахи, с другой — бараны, отовсюду осыпал стены стрелами и камнями и решил, нападая со всех сторон, всеми способами вселить ужас в горожан и взять город. Не оставил он в покое и морские стены, но, окружив их со всех сторон флотом, приказал пускать в дело без разбору (а это то же самое, что я без смысла!) стрелы, огонь и четырехногие гелеполы. Потому-то и пропала впустую вся мощь стольких собравшихся там мужей. Что же до флота, то внезапно поднялся встречный ветер, погнал его и рассеял в разные стороны — буря была ужаснейшая! А на суше защитники мужественно сражались и густым дождем стрел, пускаемых с башен, мешали врагу пользоваться лестницами, а его машины или вовсе не достигали стен (а это вовсе меняло дело и говорило об отсутствии у врага военного опыта), если же и доходили, то оказывались весьма слабы, для настоящего боя негодны и не могли ни стен сокрушить, ни даже воинов согнать с башни. Когда же выяснилось, что события развиваются не так, как возвестила я разнесла прежде молва, но все оказалось менее страшным и словно направлялось и исполнялось умом весьма недалеким, осажденный город сразу воспрял духом, пустил в дело далеко разящие стрелы, чем и заставил врага отойти подальше от стен, бросить множество машин и задуматься над собственным спасением. Так как осада развивалась вопреки планам Фомы и сопротивление оказалось упорнее, чем он ожидал, а, с другой стороны, и время года уже давало о себе знать жестокой непогодой (наступила зима, а Фракия среди других областей — холодная), Фома отвел войска и расположился на зиму.
15 . Когда первая улыбка весны побудила его воинство покинуть свои укрытия и логовища, решил Фома снова напасть на Константинополь с моря и с суши. Но уже застал он Михаила не в прежнем виде: царь успел собрать войско на суше и флот на море. С тем же снаряжением явился Фома на прежнее место — Влахернскую бухту. На рассвете он подал сигнал к бою и собрался сокрушить влахернскую стену, однако Михаил с высоты стены вступил в разговор с некоторыми из его воинов, предложил им свободу от наказаний, пообещал много благ, если только перейдут на его сторону и не пожелают марать себя кровью единоплеменников и братьев. Однако, произнося такие речи, он будто воду лил в дырявую бочку (это по пословице) и только прибавил дерзости врагу (это к нему-то обращаются с увещеваниями!) или, иными словами, и врага избавил от страха, и в себя вселил бодрость и силу. Затем неожиданно защитники высыпали из многих ворот, там, где их совсем и не ждали, вступили в бой, учинили великую резню и одержали блестящую победу. А на море одержана была победа еще большая, чем на суше. Когда царские триеры вышли в море и только еще собирались вступить в схватку, а мятежный флот лишь завязывал битву и метал камни, не знаю, что вдруг случилось [31] и какие страхи и волнения обуяли вдруг врага, только повернул он назад и поспешил к берегу. Одни из моряков переметнулись и перебежали к самодержцу, другие направились к своему сухопутному войску, во всяком случае оставаться и сражаться на море отказались решительно все. Вот так без труда был рассеян и обращен в ничто флот, который так и не совершил ничего, что было соразмерно огромному числу его кораблей в плывших на нем воинов.
16 . Видел упомянутый уже Григорий, сколь жалок мятежник и во что превратится со временем из-за своего пристрастия к попойкам и отсутствия разума, который больше, чем что другое, может принести победу, и потому взял часть своего отряда (предварительно снесся он с царем с помощью посланного царем студийского монаха), решил отделиться от остального войска и стал действовать в тылу у мятежника. Он угрожал и не давал покоя Фоме и этим зарабатывал прощение грехов себе, а также снисхождение к супруге и детям, которых держали в тюрьме после его перехода к мятежнику. Но не дошла весть об этом до императора, настолько отрезан он был от всех остальных, будь то кто-нибудь из близких или дальних, кто взял бы его сторону. Ну а Фома, который боялся, как бы вдруг не усилился Григорий, и в то же время хотел вселить страх в своих воинов, преследуя прежнюю цель, осаду с города не снял, но решил предупредить нападение с тыла, взял небольшое число воинов, способных, как он думал, сразиться с Григорием, победил его, настиг бегущего и убил. Он быстро возвращается к осаждающему город войску и рассылает повсюду письма с известием о победе (которой не было!), а также приказывает [32] быстро доставить ему флот от берегов Эллады, дабы вновь уже с большими силами напасть на наш берег. И вот триста пятьдесят кораблей, включая диеры и грузовые суда, отплыли с попутным ветром и причалили в гавани Вириды во Фракии. А в это время незаметно приблизился и напал на них царский огненосный флот, многие корабли были захвачены вместе с командой, иные сожжены могучей рукой, а те немногие, кто остался невредимым, мечтали только о том, как бы добраться до Влахернской бухты и соединиться с сухопутным войском. Так все и вышло. Вот таким образом развивались события на море. Ну а на суше перестрелки чередовались со стычками, и то Михаил, то его сын Феофил вместе с Ольвианом и Катакилом выходили на врага, нанося и получая смертоносные удары. Но нельзя было решить дела доблестью и силой в регулярном строю и честном бою, ведь был Михаил много слабее и не в состоянии противостоять конному и хорошо снаряженному войску противника.
17 . В разгар этих событий болгарский царь Мортагон (уже успела распространиться по вселенной молва, возвещающая, что сидит в осаде ромейский царь) тайно отправил к царю послов, по собственной воле обещал прислать ему союзное войско и предложил большую помощь. Однако Михаил то ли по правде постыдился и пожалел соплеменников, то ли поскупился на деньги (а по сравнению с другими царями он щедростью не отличался) и решение его похвалил, но от содействия отказался и ответил, что не примет его помощи, чего бы не сделал мятежник. Несмотря на это, Мортагон, который любил войны и радовался добыче, которую они приносят, стремясь укрепить и упрочить тридцатилетний мир, заключенный предшествующим императором Львом, снарядился против войска узурпатора, нагло вторгся в ромейские пределы и встал лагерем в местечке под названием Кидукт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
14 . Похоже такое было у него на уме, но вот, когда, дав себе на подготовку несколько дней, Фома высмотрел с некоего наблюдательного пункта, что укрепил Михаил на кровле храма Богоматери боевое знамя, что оттуда испрашивает он и вымаливает силу против врага, что сын его Феофил обходит вместе со священным сословием по окружности весь город, неся животворное древо креста и платье всесвятейшей матери Христа и Бога нашего, потерял всякую надежду, преобразился, словно хамелеон, и стал думать, как бы не пришлось ему сражаться с силами не только зримыми, но и незримыми. Он не знал, что делать, но, продолжая [30] надеяться на свое огромное войско, решил положить конец сомнениям боевой схваткой. На рассвете следующего дня он подал сигнал к сражению, вывел своих мужей, сыну поручил вести бой по окружности сухопутных стен, а сам с множеством воинов и орудий, коими хотел испытать крепость городских стен, принялся штурмовать влахернские башни. Он приставил лестницы нужной высоты, придвинул с одной стороны черепахи, с другой — бараны, отовсюду осыпал стены стрелами и камнями и решил, нападая со всех сторон, всеми способами вселить ужас в горожан и взять город. Не оставил он в покое и морские стены, но, окружив их со всех сторон флотом, приказал пускать в дело без разбору (а это то же самое, что я без смысла!) стрелы, огонь и четырехногие гелеполы. Потому-то и пропала впустую вся мощь стольких собравшихся там мужей. Что же до флота, то внезапно поднялся встречный ветер, погнал его и рассеял в разные стороны — буря была ужаснейшая! А на суше защитники мужественно сражались и густым дождем стрел, пускаемых с башен, мешали врагу пользоваться лестницами, а его машины или вовсе не достигали стен (а это вовсе меняло дело и говорило об отсутствии у врага военного опыта), если же и доходили, то оказывались весьма слабы, для настоящего боя негодны и не могли ни стен сокрушить, ни даже воинов согнать с башни. Когда же выяснилось, что события развиваются не так, как возвестила я разнесла прежде молва, но все оказалось менее страшным и словно направлялось и исполнялось умом весьма недалеким, осажденный город сразу воспрял духом, пустил в дело далеко разящие стрелы, чем и заставил врага отойти подальше от стен, бросить множество машин и задуматься над собственным спасением. Так как осада развивалась вопреки планам Фомы и сопротивление оказалось упорнее, чем он ожидал, а, с другой стороны, и время года уже давало о себе знать жестокой непогодой (наступила зима, а Фракия среди других областей — холодная), Фома отвел войска и расположился на зиму.
15 . Когда первая улыбка весны побудила его воинство покинуть свои укрытия и логовища, решил Фома снова напасть на Константинополь с моря и с суши. Но уже застал он Михаила не в прежнем виде: царь успел собрать войско на суше и флот на море. С тем же снаряжением явился Фома на прежнее место — Влахернскую бухту. На рассвете он подал сигнал к бою и собрался сокрушить влахернскую стену, однако Михаил с высоты стены вступил в разговор с некоторыми из его воинов, предложил им свободу от наказаний, пообещал много благ, если только перейдут на его сторону и не пожелают марать себя кровью единоплеменников и братьев. Однако, произнося такие речи, он будто воду лил в дырявую бочку (это по пословице) и только прибавил дерзости врагу (это к нему-то обращаются с увещеваниями!) или, иными словами, и врага избавил от страха, и в себя вселил бодрость и силу. Затем неожиданно защитники высыпали из многих ворот, там, где их совсем и не ждали, вступили в бой, учинили великую резню и одержали блестящую победу. А на море одержана была победа еще большая, чем на суше. Когда царские триеры вышли в море и только еще собирались вступить в схватку, а мятежный флот лишь завязывал битву и метал камни, не знаю, что вдруг случилось [31] и какие страхи и волнения обуяли вдруг врага, только повернул он назад и поспешил к берегу. Одни из моряков переметнулись и перебежали к самодержцу, другие направились к своему сухопутному войску, во всяком случае оставаться и сражаться на море отказались решительно все. Вот так без труда был рассеян и обращен в ничто флот, который так и не совершил ничего, что было соразмерно огромному числу его кораблей в плывших на нем воинов.
16 . Видел упомянутый уже Григорий, сколь жалок мятежник и во что превратится со временем из-за своего пристрастия к попойкам и отсутствия разума, который больше, чем что другое, может принести победу, и потому взял часть своего отряда (предварительно снесся он с царем с помощью посланного царем студийского монаха), решил отделиться от остального войска и стал действовать в тылу у мятежника. Он угрожал и не давал покоя Фоме и этим зарабатывал прощение грехов себе, а также снисхождение к супруге и детям, которых держали в тюрьме после его перехода к мятежнику. Но не дошла весть об этом до императора, настолько отрезан он был от всех остальных, будь то кто-нибудь из близких или дальних, кто взял бы его сторону. Ну а Фома, который боялся, как бы вдруг не усилился Григорий, и в то же время хотел вселить страх в своих воинов, преследуя прежнюю цель, осаду с города не снял, но решил предупредить нападение с тыла, взял небольшое число воинов, способных, как он думал, сразиться с Григорием, победил его, настиг бегущего и убил. Он быстро возвращается к осаждающему город войску и рассылает повсюду письма с известием о победе (которой не было!), а также приказывает [32] быстро доставить ему флот от берегов Эллады, дабы вновь уже с большими силами напасть на наш берег. И вот триста пятьдесят кораблей, включая диеры и грузовые суда, отплыли с попутным ветром и причалили в гавани Вириды во Фракии. А в это время незаметно приблизился и напал на них царский огненосный флот, многие корабли были захвачены вместе с командой, иные сожжены могучей рукой, а те немногие, кто остался невредимым, мечтали только о том, как бы добраться до Влахернской бухты и соединиться с сухопутным войском. Так все и вышло. Вот таким образом развивались события на море. Ну а на суше перестрелки чередовались со стычками, и то Михаил, то его сын Феофил вместе с Ольвианом и Катакилом выходили на врага, нанося и получая смертоносные удары. Но нельзя было решить дела доблестью и силой в регулярном строю и честном бою, ведь был Михаил много слабее и не в состоянии противостоять конному и хорошо снаряженному войску противника.
17 . В разгар этих событий болгарский царь Мортагон (уже успела распространиться по вселенной молва, возвещающая, что сидит в осаде ромейский царь) тайно отправил к царю послов, по собственной воле обещал прислать ему союзное войско и предложил большую помощь. Однако Михаил то ли по правде постыдился и пожалел соплеменников, то ли поскупился на деньги (а по сравнению с другими царями он щедростью не отличался) и решение его похвалил, но от содействия отказался и ответил, что не примет его помощи, чего бы не сделал мятежник. Несмотря на это, Мортагон, который любил войны и радовался добыче, которую они приносят, стремясь укрепить и упрочить тридцатилетний мир, заключенный предшествующим императором Львом, снарядился против войска узурпатора, нагло вторгся в ромейские пределы и встал лагерем в местечке под названием Кидукт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77