Настолько позабыл он о долге, настолько в вакхическом своем безумии устремился ко всяческому беззаконию, так измывался над божественным, надругался над законами государства и природы. Собрав вокруг себя нечестивую компанию распутных, мерзких и отвратительных людей и оскорбляя священство царского величия, этот несчастный целые дни занимался пирушками, пьянками, любовным беспутством, срамными рассказами, а также возницами, лошадьми, колесницами и происходящими от них безумством и сумасбродством. И ради таких-то людей он безжалостно опустошал государственную казну! А что самое страшное, он издевался и выставлял на посмешище сами символы нашей веры, творя из окружавших его шутов и мимов некие подобия священнослужителей, и делал это для издевки, поношения и срама. Расскажу лишь о немногом, дабы из этого малого вы заключили об остальном.
21 . Что был он возничим и управлял колесницей, на которой восседал в платье возничего, состязался с соперниками в двойном забеге и в царственном городе, и во дворце, и за их пределами в царском обиталище мученика Мамы, что потратил на это громадные деньги, расходовал на зрелища войсковые средства, что утекало ромейское богатство от воинских полков на театральные игрища и болтовню, что расточались царские сокровища безмерно и беспутно на беспутные и нечестивые попойки и любовные забавы, всем хорошо известно, и говорить об этом я не буду. А вот как измывался он над божественным, как выбрал патриарха из числа своих мерзких и гнусных мужебаб, из них же назначил одиннадцать митрополитов, как бы дополнив собой это число до двенадцати, об этом я расскажу. Он провозгласил патриархом этого мерзейшего и проклятого Грила, украсил его богатыми шитыми золотом священническими одеждами, [105] возложил на него омофор, из этого сборища своих единомышленников одиннадцать возвел, как говорилось, в ранг митрополитов, себя же, двенадцатого, назначил архиепископом Колонии; каждому из них велел он под святыми одеяниями спрятать кифару, тихо наигрывать на ней и таким образом, паясничая и святотатствуя, совершал с ними священные таинства и службы, мерзейший вместе с мерзкими, проклятый вместе с нечестивыми. Когда творилась тайная молитва, вторили тихо ей кифары, когда же приходило время говорить священнику или пароду ему ответствовать, они сильней ударяли плектром по струнам, кифары звучали громче и слышалась отчетливая мелодия. В священные сосуды, украшенные драгоценными камнями и блеском жемчугов, изготовленные из серебра и золота, часто служащие для священных таинств, они помещали горчицу и уксус и с громким хохотом, срамными словами и отвратительным мерзким кривлянием передавали себе подобным. Хватит об этом.
22 . Когда как-то раз святейший патриарх Игнатий со всем своим клиром и свитой устроил процессию с молитвословием, которая вышла за город и в обычном порядке, исполняя священные гимны, направилась к одному Божьему храму, случилось так, что навстречу ему верхом на осле выехал облаченный в священнические одежды нечестивец и язычник, царский бунтариарх Грил вместе с нечестивейшими своими митрополитами, со всем своим балаганом, хором и сатировым строем. Ломаясь как на сцене, они горланили песни, не лучшие, чем их дела. Подъехав ближе, они вскинули на плечи свои плащи, еще сильней ударили по струнам кифар и под священную мелодию принялись в такт выкрикивать похабные слова и песни. При этом они плясали и били в кимвалы, будто на Пановых или сатировых оргиях, дразнили иереев и патриарха самозванцами и двигались в этом гаме и сраме. Божий патриарх, спросив и выяснив, кто они, от кого и по какому поводу собрались, разразился стенаниями, горько оплакал их главу и зачинщика и со слезами на глазах вознес Богу мольбы положить конец этим поношениям и наглости и рассеять по аду нечестивцев, дабы не оскорблялось благочестие и не осмеивались таинства и святыни. Затем с пением положенных молитв он продолжил путь.
23 . В другой раз этот безумный и сумасбродный царь придумал ради поношения славного патриарха Игнатия и измывательства над собственной матерью следующее представление. Он воссел в светлейшем Хрисотриклинии на царский трон, усадил рядом с собой под видом истинного патриарха мерзейшего Грила в священных одеждах, велел ему прикрыть свою поганую бороду головным покровом и начал воздавать почести как Божьему патриарху. Потом через одного своего евнуха — спальничего сообщил матери, что де святейший патриах Игнатий восседает здесь со мной и если хочешь сподобиться его благословения, приходи и вместе со мной его получишь. Эта благочестивая и благопочтенная женщина, питающая к тому же великую любовь и горячую веру в священнейшего Игнатия, услышав такое, поспешно явилась и, не смея от скромности поднять глаз (ни о чем дурном и подозрительном она не думала и никакого подвоха не ожидала), припала к ногам этого святого, как ей казалось, [106] иерея и просила помолиться за нее. А этот трижды негодяй немного приподнялся с кресла и, обратившись к ней спиной и испуская из мерзкого своего нутра ослиный звук, сказал: «Дабы не говорила ты, госпожа, будто и в этом не почтил я тебя». Царь рассмеялся, этот язычник из язычников захохотал во все горло, и они принялись болтать друг с другом, а вернее, в бессмыслии своем нести всякую околесицу. Царица распознала обман и розыгрыш, горько оплакала случившееся, осыпала сына проклятиями и в конце концов сказала ему, что смотри, злое чадо, отвел от тебя Бог руку свою, и дан тебе жалкий ум, дабы творил ты всякие несуразицы. Рекла она такие слова и удалилась, плакала и рвала на себе волосы. Таковы были выходки благородного царя, такое почтение и уважение питал он к вещам божественным и мужам священным.
24 . Такое и много всего еще худшего творилось ежедневно на всем протяжении его царствования, ибо не изменил царь своих привычек даже после приближения и возвышения Василия. Видя и слыша все это, Василий терзался, мучился и проклинал свою жизнь. Стремясь оказать царю всю возможную помощь и не упустить ничего, служащего его исправлению, он прежде всего с помощью третьих лиц попытался отвратить царя от дурного поведения и вернуть его на праведную стезю, а потом как-то из благородства мыслей и намерений и сам осмелился увещевать царя и сколь возможно попытаться удержать его от бесчинств и со смиренным и униженным видом сказать ему: «О царь мой и господин, было бы только справедливым, если бы я, сподобившийся от тебя стольких даров и благодеяний, наставил тебя в должном, посоветовал наилучшее, напомнил о полезном и спасительном. Знай, господин, ненавидят нас, ненавидят (он и себя к нему ради беспристрастности прибавил, хотя ни в одной из его нелепых проделок не участвовал) и проклинает нас и народ весь, и сенат, и Божьи иереи, и все нас поносят и ругают. Людской суд для нас ничто, а вот Божьего гнева, пока не испытали его на себе, надо бояться». Так он говорил, но только сеял зерно на камни, взывал к морю и пытался отмыть добела эфиопа. Так укоренилось в этом человеке зло, так глух он был ко всякому спасительному слову, и заткнул уши, как аспид, от заклинаний. Царь не только не переменился к лучшему, но возненавидел и отвернулся от Василия, вместе с пьяной свитой своей принялся поносить и измываться над его речами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77