Мы посмотрели на безлюдную заболоченную долину, на курящийся паром горячий источник, который впадал в озеро по соседству с косой.
А епископ тем временем уже развернул свои припасы и настаивал, чтобы мы ели его печенье и превосходные фрукты. Мы еще не успели опомниться от смущения, когда святой отец с тревогой в голосе добавил, что, закусив, мы сразу должны отправляться обратно, дескать, ночью озеро опасно из-за бегемотов. Мы ответили, что собираемся ночевать на острове. Ни в коем случае! При всей учтивости епископа Луки было очевидно, что ему не терпится нас спровадить.
– А пергаментные рукописи? Можно их посмотреть? Рядом с епископом стоял высокий худощавый человек с орлиным носом, острой бородкой и проницательными глазами. Они посовещались и кивнули. Можно, только поскорей, сейчас нас проводят в церковь, а оттуда к лодкам.
Епископ быстро, но сердечно попрощался с нами, и так же быстро нам представили нашего проводника. Это был высокий спутник епископа, по имени Брю Мачинью, верховный вождь всех лаки, обитающих на пяти островах озера Звай, общим числом две с половиной тысячи. Следом за Брю, сопровождаемые вереницей его подданных, мы, тяжело дыша, затрусили вверх по склону между валунами и кактусоподобными деревьями. Подъем продолжался не один километр, наконец мы, совершенно измотанные, шатаясь на ходу, ступили на вершину острова. Отсюда открывался великолепный вид на озеро, соседние острова, дальний берег и горы. Прямо под нами, метрах в трехстах над озером, вырисовывались круглые соломенные крыши небольшой деревушки, прилепившейся на уступах склона. На самой вершине стоял сине-зеленого цвета квадратный домик издосок. Брю объяснил нам, что это новый монастырь и временная обитель епископа Луки.
Монах впустил нас в домик, и мы увидели на пыльной полке беспорядочную груду пожелтевших старинных рукописей и пергаментных книг. Брю гордо сообщил, что все это привезли с собой прадеды, пришедшие с севера много сотен лет назад. Я протянул руку наугад и вытащил огромную книгу длиной в полметра, с изумительно разрисованными страницами из кожи козлят. Картинки изображали древних патриархов в красочных облачениях и с крохотными ногами. Текст – черная с красными завитушками вязь непонятных эфиопских письмен – тоже смотрелся как произведение искусства. В любой библиотеке мира такая книга хранилась бы под стеклом в ряду самых дорогих реликвий.
Монах извлек откуда-то два огромных серебряных блюда с гравированным изображением апостолов – старинные изделия, также доставленные на остров предками. В эту минуту осмотр был прерван, нам напомнили, что пора бежать дальше, к причалу, скоро стемнеет. А мы хотели переночевать на Девра Зионе и всячески тянули время. Нельзя ли послать на другой берег шафат за продуктами и спальными мешками для нас? Это исключено. Никто из лаки не согласится возвращаться в темноте. Мы должны переночевать у галла, а завтра утром можем приехать опять.
Меня разбирало любопытство. Что тут такое происходит, почему никто из посторонних, кроме епископа Луки, не должен ночевать на острове? Начало смеркаться. Я шепнул несколько слов кинооператору и, когда все ринулись вниз по склону, незаметно спрятался за большим камнем. Вскоре вся компания исчезла и воцарилась тишина. Только ветер шелестел в листве, оттеняя мое одиночество. Я чувствовал себя так, словно сидел на крыше Африки. Вот наши лодки отчалили и пошли навстречу тени, ползущей но равнине. Озеро поглотило солнце, и поверхность воды превратилась в раскаленный металл. Медленно остывая, она стала темно-синей, потом почернела, а ночь уже катила дальше, через леса, горы и долы туда, где кончается земля.
Африка ночью... Исчезли во мраке круглые крыши, ничего не видно, только слышны какие-то странные звуки, сплетение тирольских трелей с религиозным песнопением. Было так темно, что я не рисковал трогаться с места. Лучше уж буду сидеть здесь, воспринимая мир на слух и на запах. Летучая мышь? Трава шуршит... Вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Это был вождь Брю. Он молча взял меня под руку и повел, будто слепого, по невидимой тропе
между огромными валунами и каменными террасами. Мы шли молчком, все равно мы не поняли бы друг друга без переводчика, На всем острове не было человека, с которым я мог бы объясниться.
Вождь знал тут каждый камень и следил в оба, чтобы со мной ничего не случилось.
Мы миновали первые хижины, прошли через две-три террасы и очутились перед домом собраний, который заметно выделялся своими размерами. Из низенькой двери падал наружу свет. Так вот откуда доносилось странное пение! Брю подвел меня к старейшинам, сидевшим на колодах и скамеечках у двери.
В плошке с растительным маслом горел фитиль, и глиняная штукатурка стен была расписана множеством огромных колышущихся мужских силуэтов. В глубине помещения стояли в ряд молодые женщины в белых одеяниях, они кланялись и ритмично хлопали в ладоши, одна выводила голосом переливы, остальные что-то монотонно пели. В полумраке за этими нимфами я разглядел круглые кувшины, такие большие, что в каждом свободно поместилось бы два человека. Несмотря на тлеющие головешки в глиняном очаге, дым не скапливался под высоким потолком, который покоился на столбе с распорками вроде зонтичных спиц.
Вместе с самым почтенным старцем, этаким белобородым Моисеем из Библии, меня и Врю посадили на резные скамеечки в полукруге мужчин. По эфиопскому обычаю, перед нами поставили столик, накрытый конической плетеной крышкой. Под ней лежали в два слоя огромные, мягкие, словно губчатая резина, лепешки с кусочками жареной рыбы и горкой коричневатого порошка, после которого обычный перец показался бы сахаром. Оторвал кусок лепешки – макни в этот порошок. Но прежде чем началась общая трапеза, каждый ополоснул пальцы в миске с водой. Брю старательно выбирал для чужестранца самые лучшие куски. И молчаливый перебежчик сразу ощутил себя почетным гостем. Под звуки необычного женского хора виночерпий наполнил наши кружки сперва сладким кукурузным пивом, потом крепчайшим самогоном. Мужчины оживились, зазвучали торжественные монологи на языке лаки. Один я сидел, как немой. Тут я вспомнил, что у меня на плече висит магнитофон... Не успели женщины устроить перерыв, как откуда-то полились тирольские трели. И не один мужчина поперхнулся пивом: только приложишься к кружке, в это время раздается твой собственный голос! В первую минуту воцарилось полное смятение, но затем магнитофон стал гвоздем вечера. С ним я превратился в чревовещателя, свободно болтал на языке лаки и громко хохотал, как будто понимал все шутки, все, что пелось и говорилось в доме собраний.
Наконец старейший встал в знак того, что пора расходиться по домам. К выходу потянулась вереница поющих женщин, и тирольский хор стал распадаться на отдельные голоса в ночи, смолкающие по мере того, как их обладательницы исчезали в своих хижинах.
Вождь взял меня под руку и отвел к себе. Его лачуга была устроена в точности, как дом собраний, только поменьше. В тусклом свете коптилки я различил несколько фигур, они свернули и вынесли покрывала, освобождая для меня единственную кровать, такую же, как древнеегипетские кровати в Каирском музее, с сеткой из узких кожаных ремней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
А епископ тем временем уже развернул свои припасы и настаивал, чтобы мы ели его печенье и превосходные фрукты. Мы еще не успели опомниться от смущения, когда святой отец с тревогой в голосе добавил, что, закусив, мы сразу должны отправляться обратно, дескать, ночью озеро опасно из-за бегемотов. Мы ответили, что собираемся ночевать на острове. Ни в коем случае! При всей учтивости епископа Луки было очевидно, что ему не терпится нас спровадить.
– А пергаментные рукописи? Можно их посмотреть? Рядом с епископом стоял высокий худощавый человек с орлиным носом, острой бородкой и проницательными глазами. Они посовещались и кивнули. Можно, только поскорей, сейчас нас проводят в церковь, а оттуда к лодкам.
Епископ быстро, но сердечно попрощался с нами, и так же быстро нам представили нашего проводника. Это был высокий спутник епископа, по имени Брю Мачинью, верховный вождь всех лаки, обитающих на пяти островах озера Звай, общим числом две с половиной тысячи. Следом за Брю, сопровождаемые вереницей его подданных, мы, тяжело дыша, затрусили вверх по склону между валунами и кактусоподобными деревьями. Подъем продолжался не один километр, наконец мы, совершенно измотанные, шатаясь на ходу, ступили на вершину острова. Отсюда открывался великолепный вид на озеро, соседние острова, дальний берег и горы. Прямо под нами, метрах в трехстах над озером, вырисовывались круглые соломенные крыши небольшой деревушки, прилепившейся на уступах склона. На самой вершине стоял сине-зеленого цвета квадратный домик издосок. Брю объяснил нам, что это новый монастырь и временная обитель епископа Луки.
Монах впустил нас в домик, и мы увидели на пыльной полке беспорядочную груду пожелтевших старинных рукописей и пергаментных книг. Брю гордо сообщил, что все это привезли с собой прадеды, пришедшие с севера много сотен лет назад. Я протянул руку наугад и вытащил огромную книгу длиной в полметра, с изумительно разрисованными страницами из кожи козлят. Картинки изображали древних патриархов в красочных облачениях и с крохотными ногами. Текст – черная с красными завитушками вязь непонятных эфиопских письмен – тоже смотрелся как произведение искусства. В любой библиотеке мира такая книга хранилась бы под стеклом в ряду самых дорогих реликвий.
Монах извлек откуда-то два огромных серебряных блюда с гравированным изображением апостолов – старинные изделия, также доставленные на остров предками. В эту минуту осмотр был прерван, нам напомнили, что пора бежать дальше, к причалу, скоро стемнеет. А мы хотели переночевать на Девра Зионе и всячески тянули время. Нельзя ли послать на другой берег шафат за продуктами и спальными мешками для нас? Это исключено. Никто из лаки не согласится возвращаться в темноте. Мы должны переночевать у галла, а завтра утром можем приехать опять.
Меня разбирало любопытство. Что тут такое происходит, почему никто из посторонних, кроме епископа Луки, не должен ночевать на острове? Начало смеркаться. Я шепнул несколько слов кинооператору и, когда все ринулись вниз по склону, незаметно спрятался за большим камнем. Вскоре вся компания исчезла и воцарилась тишина. Только ветер шелестел в листве, оттеняя мое одиночество. Я чувствовал себя так, словно сидел на крыше Африки. Вот наши лодки отчалили и пошли навстречу тени, ползущей но равнине. Озеро поглотило солнце, и поверхность воды превратилась в раскаленный металл. Медленно остывая, она стала темно-синей, потом почернела, а ночь уже катила дальше, через леса, горы и долы туда, где кончается земля.
Африка ночью... Исчезли во мраке круглые крыши, ничего не видно, только слышны какие-то странные звуки, сплетение тирольских трелей с религиозным песнопением. Было так темно, что я не рисковал трогаться с места. Лучше уж буду сидеть здесь, воспринимая мир на слух и на запах. Летучая мышь? Трава шуршит... Вдруг на плечо мне легла чья-то рука. Это был вождь Брю. Он молча взял меня под руку и повел, будто слепого, по невидимой тропе
между огромными валунами и каменными террасами. Мы шли молчком, все равно мы не поняли бы друг друга без переводчика, На всем острове не было человека, с которым я мог бы объясниться.
Вождь знал тут каждый камень и следил в оба, чтобы со мной ничего не случилось.
Мы миновали первые хижины, прошли через две-три террасы и очутились перед домом собраний, который заметно выделялся своими размерами. Из низенькой двери падал наружу свет. Так вот откуда доносилось странное пение! Брю подвел меня к старейшинам, сидевшим на колодах и скамеечках у двери.
В плошке с растительным маслом горел фитиль, и глиняная штукатурка стен была расписана множеством огромных колышущихся мужских силуэтов. В глубине помещения стояли в ряд молодые женщины в белых одеяниях, они кланялись и ритмично хлопали в ладоши, одна выводила голосом переливы, остальные что-то монотонно пели. В полумраке за этими нимфами я разглядел круглые кувшины, такие большие, что в каждом свободно поместилось бы два человека. Несмотря на тлеющие головешки в глиняном очаге, дым не скапливался под высоким потолком, который покоился на столбе с распорками вроде зонтичных спиц.
Вместе с самым почтенным старцем, этаким белобородым Моисеем из Библии, меня и Врю посадили на резные скамеечки в полукруге мужчин. По эфиопскому обычаю, перед нами поставили столик, накрытый конической плетеной крышкой. Под ней лежали в два слоя огромные, мягкие, словно губчатая резина, лепешки с кусочками жареной рыбы и горкой коричневатого порошка, после которого обычный перец показался бы сахаром. Оторвал кусок лепешки – макни в этот порошок. Но прежде чем началась общая трапеза, каждый ополоснул пальцы в миске с водой. Брю старательно выбирал для чужестранца самые лучшие куски. И молчаливый перебежчик сразу ощутил себя почетным гостем. Под звуки необычного женского хора виночерпий наполнил наши кружки сперва сладким кукурузным пивом, потом крепчайшим самогоном. Мужчины оживились, зазвучали торжественные монологи на языке лаки. Один я сидел, как немой. Тут я вспомнил, что у меня на плече висит магнитофон... Не успели женщины устроить перерыв, как откуда-то полились тирольские трели. И не один мужчина поперхнулся пивом: только приложишься к кружке, в это время раздается твой собственный голос! В первую минуту воцарилось полное смятение, но затем магнитофон стал гвоздем вечера. С ним я превратился в чревовещателя, свободно болтал на языке лаки и громко хохотал, как будто понимал все шутки, все, что пелось и говорилось в доме собраний.
Наконец старейший встал в знак того, что пора расходиться по домам. К выходу потянулась вереница поющих женщин, и тирольский хор стал распадаться на отдельные голоса в ночи, смолкающие по мере того, как их обладательницы исчезали в своих хижинах.
Вождь взял меня под руку и отвел к себе. Его лачуга была устроена в точности, как дом собраний, только поменьше. В тусклом свете коптилки я различил несколько фигур, они свернули и вынесли покрывала, освобождая для меня единственную кровать, такую же, как древнеегипетские кровати в Каирском музее, с сеткой из узких кожаных ремней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92