Однажды вечером он вышел из каюты хмурый и сел за стол рядом с нами. Посмотрел на Карло, на Жоржа и сказал:
– Я слышал сквозь стену гнусные обвинения! Карло обозлился.
– Брось изображать профессора.
– Повкалывал бы лучше с наше, – подхватил Жорж. – А то ведь если и вызовешься подменить уставшего рулевого, так не раньше, чем за десять минут до смены.
И посыпались обвинения. В первом плавании трудяга Карло и беспечный Жорж не очень-то ладили, теперь же они стали закадычными друзьями и вот почему-то оба взъелись на нашего тихого профессора антропологии. Мол, он лежит в углу и психоанализирует других, которые работают. И это его дурацкая идея, чтобы мы опять взяли провиант и воду в кувшинах, вместо консервов и легких канистр с водой. Мы уже доказали, еще на «Ра I», что можно прожить без современной пищи, за каким чертом доказывать это второй раз. И уж если настоял на своем, уговорил нас снова взять больше ста тяжелых кувшинов, то мог бы хоть, как квартирмейстер, получше их привязать, чтобы они не побились, и не пришлось бы нам теперь отмерять воду.
– Кувшины не тяжелее канистр, и если на то пошло – кто вылил в море всю воду из бурдюков?
Разгорелась жаркая словесная перепалка, злые бранные слова давали выход накопившемуся раздражению и отбивали всем нам аппетит. Сидя на перекладине мачты, Сантьяго оборонялся, как мог, но в конце концов сник под сыпавшимися на него со всех сторон ударами.
– Карло, – сказал я. – Ты профессиональный альпинист, у тебя большой экспедиционный опыт. Как ты можешь требовать, чтобы профессор, преподаватель университета, не хуже тебя разбирался в узлах и выполнял тяжелую работу. Ты все равно что безгрешный священник, который требует от других, чтобы они все делали, как он.
Кажется, я не мог придумать худшего оскорбления. Карло медленно встал, весь побагровел и схватился рукой за голову.
– Я – священник?
На секунду он онемел и только глотал воздух. Потом повернулся от меня к Сантьяго и вдруг протянул ему мозолистую ладонь.
– Ладно, ребята, что было – забудем!
Все обменялись рукопожатиями через стол. Норман сбегал за губными гармониками для себя и Кея, Мадани принес свой марокканский барабан, и, когда я через два часа побрел в каюту, чтобы вздремнуть, на носу еще звучала разудалая музыка и песни всех частей света.
Прошлогоднее плавание на «Ра I» превратилось в чистый дрейф уже с первого дня, когда у нас сломались оба рулевых весла. Эксперимент был прекращен недалеко от крайнего в вестиндской цепочке острова Барбадос. На этот раз лодка не утратила своих мореходных качеств, и мы решили идти на тот самый остров, к которому природа собиралась привести нас годом раньше. Поэтому расстояние до финиша мы измеряли числом миль, отделяющих нас от Барбадоса. И с точки зрения попутного ветра и течения это был самый подходящий курс. Правда, рулевым доставалось тяжко, погрузневшая от воды ладья так и норовила развернуться боком.
Отстоишь ночную вахту, и до того измотан, что пальцы не разогнуть. А если лодка все-таки разворачивалась, так что паруй обстенивало и волны врывались на борт, Юрина парусина не выдерживала, и тогда на голову злосчастного рулевого сыпалась брань семи голых мореплавателей, которым приходилось, обвязавшись страховочной веревкой, выскакивать во тьму и по пояс в воде тянуть и дергать парус, шкоты, весла, спасать груз. Кое-кому стало невмоготу в одиночку нести ответственность ночной вахты, и мы удвоили число вахтенных, продлив ночное дежурство до трех часов.
Надо что-то придумать, чтобы не маяться так с этим громоздким рулевым устройством,
– Эх, если бы можно было подать вперед мачту, – начал я фантазировать однажды ночью, когда мы с Норманом вместе несли вахту на мостике. – Если парус вынести на самый нос, лодка будет сама собой управлять.
– А что, это мы можем, – радостно сказал Норман. И прямо с утра мы приступили к сложнейшей операции. Нам предстояло наклонить тяжеленную двуногую мачту вперед – тогда и парус переместится к носу.
Норман стесал наискось топором опорную плоскость обоих колен. Затем мы осторожно развязали все двенадцать вантов, которые крепили мачту к бортам ладьи. Теперь можно было наклонять 300-килограммовую махину, высотой десять метров. Мы подтянули к носу макушку мачты, а с ней и рею, и, когда опять закрепили ванты, парус, наполнившись ветром, изогнулся дугой впереди высокого форштевня. Рулить сразу стало легче.
С отличной скоростью «Ра II» продолжала идти на запад. И как только подводная часть папируса уравновесила дополнительный груз в виде морской воды на палубе, мы перестали погружаться. Это было в начале шестой недели нашего плавания. Правда, осадка уже увеличилась настолько, что даже в тихую погоду палуба была почти вровень с водой, а папирус вдоль задней стенки каюты начал обрастать морскими уточками.
И каждый день Мадани вылавливал из моря комки мазута.
В один дождливый и шквалистый день парус зацепился за форштевень и перекосил его еще больше, к тому же лопнул шов нижней шкаторины. После днища ладьи парус был для нас всего важнее, и, посовещавшись, мы решили пожертвовать высоким форштевнем. Карло оседлал нос и, не жалея сил, принялся пилить наше гордое судно. На всякий случай мы схватили нос тросом, чтобы вся лодка не рассыпалась, когда вместе с форштевнем будут обрезаны обе веревки, которыми связан корпус. Но индейцы верно говорили: веревку так плотно зажало в витках вокруг малой связки в середине, что мы при всем желании не могли ее вытащить.
Когда верхушка форштевня поддалась пиле вандалов, мы увидели что-то похожее на разрезанную луковицу, настолько сильно были сплющены разбухшие стебли папируса. «Ра II» сразу обрела более современный, строгий вид, и теперь через щели в передней стенке из каюты было видно ниже паруса всю линию горизонта. Ковчег приоткрыл ставни, чтобы легче было высматривать землю.
Через несколько дней мы решили, что крюк ахтерштевня тоже надо спилить. Все равно он, после того как укоротили нос, только мешал держать курс, выступая в роли косого паруса, и к тому же нам надо было избавиться от лишнего веса. Правда, мы не без тревоги перенесли конец тетивы с завитка вниз, на куцый и плоский, как у курицы, хвост, который остался после операции. Но никакие хирургические вмешательства не могли повлиять на поразительную прочность этого суденышка.
Один за другим члены экипажа, обвязавшись страховочным концом, ныряли под лодку и радостно докладывали тем, кто ждал своей очереди, что днище «Ра II» цело и невредимо, связки такие же крепкие и тугие, как прежде, ни один стебель, ни один виток не сместился, единственное изменение – все облепили, словно черно-белые грибочки, моллюски с колышащейся желтой бахромой жабер.
Нашу маленькую радиостанцию мы на этот раз вынимали из ящика гораздо реже, чем в первом плавании. Ведь родные теперь уже не должны так сильно беспокоиться, и не надо их дергать без нужды, достаточно короткого «все в порядке». Но под конец второго месяца, идя с хорошей скоростью, мы уже продвинулись так далеко, что смогли сообщить приблизительно время и место финиша. Ивон тотчас уложила чемодан и вылетела с детьми на Барбадос. Вскоре после этого Норман связался с одним барбадосским радиолюбителем, и мы услышали ее голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92