Виктор Гюго пишет: «Человек волен идти или не идти на тот. жуткий пик мысли, откуда виднеется мрак. Если он не идет туда, он останется в обычной жизни. Для внутреннего покоя это, несомненно, самое лучшее. Если же он идет на эту вершину, он уже захвачен увиденным вокруг себя. Чудеса чередой являются ему. Никому не дано безнаказанно видеть океан таинственного… Человек остерегается этой волнующей пропасти, зондирования неисследованного, самоустранения от привычной почвы и жизни, ощущения неосязаемого, взгляда в невидимое. Но он снова и снова возвращается к нему, касается его своим локтем, наклоняется над ним, делает шаг, другой и так проникает в непроницаемое, уходя в безграничное расширение бесчисленных свойств».
Замечательное это высказывание великого писателя начертано в качестве эпиграфа на первой странице моего пухлого рабочего путевого блокнота, с которым я никогда не расстаюсь.
Пять встреч с лосем
Начало апреля 1999 года… Крохотная деревенька в ближних окрестностях Москвы… Изба-пятистенка… Я сижу в той избе за обеденным столом и беседую с хозяйкой дома Анной Сергеевной Лошкаревой, одинокой пенсионеркой весьма преклонных лет. В ходе беседы выкладываю на стол свой пухлый путевой блокнот, раскрываю его на первой странице. Поглядывая краем глаза на страницу, цитирую вслух, почти наизусть высказывание Виктора Гюго, «привязываю» его к теме нашей беседы.
– Как красиво об океане таинственного здесь сказано! – надтреснутым старческим голосом произносит Анна Сергеевна, дослушав цитату до конца. – И как верно! Влекущая пропасть… Чудеса, являющиеся перед человеком чередой… Кстати, насчет чудес. Это как будто про меня, бедную, у Гюго написано.
Племянник Анны Сергеевны, москвич, привез ей из города в подарок несколько книг, одна из которых оказалась моей книгой про «чертовщину». Прочитав ее, Лошкарева послала письмо в издательство, где та книга вышла в свет. Письмо было адресовано на мое имя. Читатели нередко поступают таким образом, шлют мне свои весточки на адреса издательств, выпускающих мои скромные сочинения. Письмо Лошкаревой показалось мне настолько любопытным, что я не замедлил ответить на него. Написал Анне Сергеевне, что хотел бы повидаться с ней и вот нахально напрашиваюсь к ней в гости. Ответное ее приглашение в гости не замедлило долго ждать себя.
И вот сейчас мы с ней сидели в ее избе-пятистенке за круглым обеденным столом, накрытым по случаю моего приезда белоснежной скатертью. Попивали чай, откушивали очень вкусные домашние пирожки, начиненные клубничным вареньем, и вели неторопливый разговор.
Справа от стола, в так называемом красном углу комнаты висело несколько икон, потемневших от времени. Лошкарева была женщиной, глубоко и искренне верующей.
– Все то, о чем я написала вам в своем письме… – Анна Сергеевна смущенно засопела и вдруг размашисто перекрестилась. – Все это – чистая правда. Ей-богу!
– Верю, – сказал я. И, сказав такое, ничуть не покривил душой. Спрашивается, почему не должен был я верить ей? Женщина преклонного возраста, серьезная и деловитая, она не искала мимолетной дешевой славы, когда отправляла то свое письмецо мне. У нее, не сомневаюсь, и в мыслях не было использовать меня, писателя, в качестве рупора для рекламы «случая Лошкаревой», как я мысленно окрестил его, когда прочитал ее послание.
Анна Сергеевна просто сообщала в нем некоторые любопытные факты из своей личной жизни.
– Было все это на самом деле, было! – возвестила Лошкарева и часто-часто закивала в подтверждение своих слов.
Она сидела сгорбившись на стуле за обеденным столом напротив меня. Не вставая со стула, старушка повернулась к иконам, висевшим в углу комнаты. И, глядя на них, снова истово перекрестилась.
Я с наслаждением проглотил последний кусочек вкуснейшего пирожка, запил его глотком горячего чая. Потом спросил:
– А когда все это в вашей жизни началось? Помните?
– Конечно, помню. Разве такое забудешь? Началась эта чертовщина четыре месяца назад. Как раз под Старый Новый год. Вечером двенадцатого января… Да я же вам все в своем письме описала! Вы все и так знаете.
_ Анна Сергеевна, дорогая, – мягким голосом проговорил я. – Одно дело – письмо. И совсем другое – задушевный разговор… Очень прошу вас, расскажите о происшедшем как можно подробнее, не упуская никаких деталей.
Вооружившись авторучкой, я пролистал свой путевой блокнот до ближайшей в нем чистой страницы и написал крупными буквами на ней «Случай А. С. Лошкаревой. Происшествие № 1 – первая встреча с лосем». Подчеркнул написанное, поднял взгляд на свою собеседницу, приготовился слушать и попутно быстро стенографировать услышанное. Я владею искусством стенографии.
– Нравятся вам мои пирожки? – поинтересовалась Анна Сергеевна, подслеповато щурясь.
– Очень нравятся. Во рту тают.
Лошкарева засуетилась. Обеими руками она сняла глубокую, перевернутую вверх дном тарелку с металлической эмалированной миски. Высившаяся в центре обеденного стола миска полнилась горячими, прямо из печки, пирожками. Два пирожка, подхваченные сухонькой старческой рукой, тут же перекочевали из миски в тарелку, стоявшую передо мной на столе.
– Дело было, значит, так, – начала свой рассказ Анна Сергеевна. – Вечером под Старый Новый год пошла я на закате с пустыми ведрами в руках к роднику за водой. Тут недалеко через поле идти до закраины леса. Там, на закраине, родник в овраге бьет… Спускаюсь в овраг, подхожу к роднику, а там, гляжу, лось топчется. Серьезная зверюга, крупная. Не малолетка. Явился, голубчик, из леса на водопой. Морозец тогда крепкий стоял. Все ручьи в окрестностях позамерзали, а широких речек в наших местах нет. Ну, вот он и пришел к роднику водицы попить… Вежливый оказался.
– Вежливый? В каком смысле?
– Стоял на месте и ждал, покуда я воду из родника в свои ведра набирала. Близко от меня стоял. Очень близко. И все, помню, ноздрями шевелил. Воздух в себя тянул. Внюхивал, чем от меня пахло… Лишь когда я с полными ведрами пошла прочь от родника по тропке, протоптанной в снегу, он к роднику шагнул. Я, помню, поднялась по склону оврага наверх и оглянулась. Вижу, наклонился лось над родником. Водицу пьет.
Я спросил:
– А дальше что было?
– Гляжу, топает по тропке через поле навстречу мне с пустыми ведрами в руках Марья, моя соседка. Ее дом – второй слева, если от моей избы – считать. Марья помоложе меня будет, но тоже баба… э-э… далеко не первой свежести. Остановились мы с ней, сойдясь на тропке, повстречавшись. Ведра на землю опустили, она – пустые, а я – полные. Потолковали о том о сем минут пять и разошлись. Я – к дому, а она – в обратном направлении, к роднику за водой.
– Ваша соседка тоже, наверное, увидела там того лося?
– Верно, тоже увидела.
Анна Сергеевна отхлебнула крохотный глоток чаю из своей чашки.
– Я – женщина одинокая. Муж мой давно помер. Одинокая, да не совсем, – молвила она. – У меня курицы живут. И хрюшка еще проживает, ненаглядная моя. Каждую весну поросится, умница!… Всем нам, курам, хрюшке да мне, двух ведер воды как раз на два дня хватает… Прошло два дня после того, как я повстречалась возле родника с лосем. Вода в ведрах на кухне кончилась, и я опять пошла на закате к роднику. Когда из избы выходила, еще подумала, помню:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100