Ребенка Иван оставил жить, потому что не обратил на него никакого внимания.
Для того, чтобы умереть, нужно сначала понять, что ты живешь.
Бензин оказался в сарае, в огромной, не меньше, чем на тонну, емкости. Иван разыскал в том же сарае с десяток канистр разной емкости, все их заполнил бензином и погрузил в УАЗик.
Потом, сообразив, что впереди – пески, нашел в доме две молочные фляги и наполнил их водой. Фляги он тоже поставил в машину.
Он забрал у убитых людей кое-какую, безразличную ему еду, приготовленную ими для себя. Им она все равно уже была не нужна.
Кажется, все.
Он был готов в путь.
Теперь Иван уже окончательно покидал Чечню.
Сожалений по этому поводу у него не было никаких.
Иван на основательно загруженной бензином и водой машине выехал из станицы, так и оставшейся для него навсегда безымянной.
Он углубился в пески Ногайской степи.
Через пять часов тряски по барханному бездорожью он выехал из Чечни и оказался в Дагестане, так и не встретив ни одной живой души.
Впереди были Кумские болота, калмыцкие Черные земли, ему приходилось переправляться через русла высохших степных речонок с почти отвесными берегами, объезжать зыбучие пески и соленые озерки.
На шоссе Астрахань – Элиста он выбрался где-то в районе Улан Эрге, где эта дорога пересекает Черноземельский канал. Он просто истосковался по асфальту после многодневного перехода по тряским пескам и степным кочкам. Когда УАЗик перешел на плавный и стремительный ход по асфальту шоссе, Иван чуть не заснул за рулем, убаюканный отсутствием необходимости быть постоянно настороже.
Впереди была Элиста, где он бросил машину и купил себе документы и приличную одежду. Впереди был многодневный сон в поезде, который повез Ивана сначала практически обратно параллельно тому пути, который он проделал на машине: сначала в Ставрополь, затем в Кропоткин, в Тихорецк, в Ростов, и только потом – на Москву.
Но это уже не имело для него особого значения, поскольку происходило не в Чечне.
Глава VI.
Лещинский лежал в ласкающе-горячей ароматной воде и страх, пропитавший его в Сосновом бору и заполнивший поры его тела, постепенно вымывался ароматизированной хвоей водой и покидал его. Лещинский вновь был логической машиной анализа.
Тело его почти висело в воде, опираясь на бортик ванны только верхней частью плеч и затылком. Руки и ноги были не вытянуты, а полусогнуты, так, что мышцы абсолютно не напрягались и были полностью расслаблены.
Тело не напоминало Лещинскому о себе ничем, его слово бы не было.
Он превратился в лишенный тела, автономный мозг, вся возможная мыслительная энергия которого была направлена на решение единственной задачи.
Той, которую задал ему Крестный.
Итак, исходные условия.
Внешнее вмешательство в деятельность слаженного и успешно работающего криминально-чиновничьего тандема Крестный-Лещинский.
Привыкший к объективному анализу Лещинский привык называть вещи своими именами. От этого они обретали плоть и кровь, переставая быть абстракциями газетных статей или вульгарными схемами кухонных разговоров.
Что мы имеем еще?
Рассуждая, Лещинский любил говорить о себе во множественном числе. Это было не столько гипертрофированное самомнение – типа «Мы, император всея Руси...», – хотя и от этого что-то было, сколько стремление избавиться от личностных интерпретаций и оценок, что повышало, на его взгляд, степень объективности анализа.
А еще мы имеем очень интересное обстоятельство.
Абсолютную невозможность утечки информации.
В себе Лещинский был уверен. О его контактах с Крестным знали только трое: он, Лещинский, сам Крестный и еще Господь Бог.
И в Крестном он был тоже уверен. Он человек умный. И даже очень умный. Стал бы он так нервничать и так наезжать на Лещинского, если бы чувствовал за собой вину. Явно, не стал бы.
Может быть, кто-то следит за Лещинским, и несмотря на все конспиративные предосторожности, принимаемые им перед встречей с Крестным, сумел сесть ему на хвост, зафиксировать его встречу с Крестным, а затем через уже через Крестного – выйти на того человека, который работал с Кроносовым, на ликвидатора?
Да нет, ерунда получается. Ведь такой расклад возможен только в том случае, если допустить, что Крестный по младенчески наивен в вопросах конспирации. А он в своем деле далеко не ребенок.
Наконец, еще одна возможность.
Наивен тот, на которого, как говорил Крестный, кто-то неизвестный охотился.
Тоже ерунда, поскольку полностью противоречит характеристике, данной ему Крестным.
Как он сказал?
«Тот, кто работал с Кроносовым, – припомнил Лещинский, – мне любого золота дороже.» И еще что-то – о том, что убить его очень сложно, сложнее, чем любого другого. То есть о его квалификации.
Значит – не было утечки информации.
А вот сама информация у кого-то была.
Это первый вывод.
Небольшой, зато объективный, усмехнулся Лещинский.
Далее.
Информация о чем?
Прежде всего – о готовящемся третьем покушении на Кроносова.
Ну, тут не надо быть гением, достаточно и кухонного ума, чтобы сообразить – раз две попытки оказались неудачными, значит, должна быть третья.
Важнее другое. Кто-то знал не только о предстоящем терракте, но и о том, где и когда он состоится, о месте и времени его проведения.
С местом-то, пожалуй, проблем нет, место традиционное – дом родной. А вот как быть со временем?
Если Лещинский правильно понял слова Крестного, а ему казалось, что это именно так, человек, проводивший ликвидацию, работал один.
А это означает, что кроме него о времени проведения операции не знал вообще никто.
Даже Крестный.
Это уже хорошо. Просто отлично.
Поскольку означает возможность сделать второй вывод, уже поценнее первого.
Никто не располагал информацией о времени убийства банкира.
Первое следствие из этого вывода, именно первое, то есть самое важное, так как оно касается его, Лещинского, жизни, – он тоже не знал тактического рисунка ликвидации. И, естественно, не мог никому о нем сообщить.
Второе следствие – стороннее наблюдение велось не столько за ситуацией с Кроносовым, сколько за самим проводящем ее исполнителем. Только так можно было выйти на время ликвидации.
Не могли же случайно совпасть смерть Кроносова и попытка устранить человека, который его убил.
В случайности Лещинский не то чтобы не верил, он им скорее не доверял.
У него всегда возникало смутное подозрение, что его обманули, что всегда существует, на самом-то деле, тайная причина, полностью объясняющая произошедшее, придающая ему прозрачную закономерность целесообразности здравого смысла. Просто он еще не видит этой причины.
Даже когда ему однажды, еще в студенческие годы довелось выиграть трешник в спорт-лото, он все никак не мог поверить в случайность этого события. Ему нужно было найти рациональное объяснение своему выигрышу.
Он успокоился тогда только выстроив в своем воображении четкую схему изъятия выигрышного фонда устроителями лотереи – через планирование и распределение крупных выигрышей и строго дозированную, просчитанную случайность выигрышей мелких, необходимых для сохранения начальных условий игровой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Для того, чтобы умереть, нужно сначала понять, что ты живешь.
Бензин оказался в сарае, в огромной, не меньше, чем на тонну, емкости. Иван разыскал в том же сарае с десяток канистр разной емкости, все их заполнил бензином и погрузил в УАЗик.
Потом, сообразив, что впереди – пески, нашел в доме две молочные фляги и наполнил их водой. Фляги он тоже поставил в машину.
Он забрал у убитых людей кое-какую, безразличную ему еду, приготовленную ими для себя. Им она все равно уже была не нужна.
Кажется, все.
Он был готов в путь.
Теперь Иван уже окончательно покидал Чечню.
Сожалений по этому поводу у него не было никаких.
Иван на основательно загруженной бензином и водой машине выехал из станицы, так и оставшейся для него навсегда безымянной.
Он углубился в пески Ногайской степи.
Через пять часов тряски по барханному бездорожью он выехал из Чечни и оказался в Дагестане, так и не встретив ни одной живой души.
Впереди были Кумские болота, калмыцкие Черные земли, ему приходилось переправляться через русла высохших степных речонок с почти отвесными берегами, объезжать зыбучие пески и соленые озерки.
На шоссе Астрахань – Элиста он выбрался где-то в районе Улан Эрге, где эта дорога пересекает Черноземельский канал. Он просто истосковался по асфальту после многодневного перехода по тряским пескам и степным кочкам. Когда УАЗик перешел на плавный и стремительный ход по асфальту шоссе, Иван чуть не заснул за рулем, убаюканный отсутствием необходимости быть постоянно настороже.
Впереди была Элиста, где он бросил машину и купил себе документы и приличную одежду. Впереди был многодневный сон в поезде, который повез Ивана сначала практически обратно параллельно тому пути, который он проделал на машине: сначала в Ставрополь, затем в Кропоткин, в Тихорецк, в Ростов, и только потом – на Москву.
Но это уже не имело для него особого значения, поскольку происходило не в Чечне.
Глава VI.
Лещинский лежал в ласкающе-горячей ароматной воде и страх, пропитавший его в Сосновом бору и заполнивший поры его тела, постепенно вымывался ароматизированной хвоей водой и покидал его. Лещинский вновь был логической машиной анализа.
Тело его почти висело в воде, опираясь на бортик ванны только верхней частью плеч и затылком. Руки и ноги были не вытянуты, а полусогнуты, так, что мышцы абсолютно не напрягались и были полностью расслаблены.
Тело не напоминало Лещинскому о себе ничем, его слово бы не было.
Он превратился в лишенный тела, автономный мозг, вся возможная мыслительная энергия которого была направлена на решение единственной задачи.
Той, которую задал ему Крестный.
Итак, исходные условия.
Внешнее вмешательство в деятельность слаженного и успешно работающего криминально-чиновничьего тандема Крестный-Лещинский.
Привыкший к объективному анализу Лещинский привык называть вещи своими именами. От этого они обретали плоть и кровь, переставая быть абстракциями газетных статей или вульгарными схемами кухонных разговоров.
Что мы имеем еще?
Рассуждая, Лещинский любил говорить о себе во множественном числе. Это было не столько гипертрофированное самомнение – типа «Мы, император всея Руси...», – хотя и от этого что-то было, сколько стремление избавиться от личностных интерпретаций и оценок, что повышало, на его взгляд, степень объективности анализа.
А еще мы имеем очень интересное обстоятельство.
Абсолютную невозможность утечки информации.
В себе Лещинский был уверен. О его контактах с Крестным знали только трое: он, Лещинский, сам Крестный и еще Господь Бог.
И в Крестном он был тоже уверен. Он человек умный. И даже очень умный. Стал бы он так нервничать и так наезжать на Лещинского, если бы чувствовал за собой вину. Явно, не стал бы.
Может быть, кто-то следит за Лещинским, и несмотря на все конспиративные предосторожности, принимаемые им перед встречей с Крестным, сумел сесть ему на хвост, зафиксировать его встречу с Крестным, а затем через уже через Крестного – выйти на того человека, который работал с Кроносовым, на ликвидатора?
Да нет, ерунда получается. Ведь такой расклад возможен только в том случае, если допустить, что Крестный по младенчески наивен в вопросах конспирации. А он в своем деле далеко не ребенок.
Наконец, еще одна возможность.
Наивен тот, на которого, как говорил Крестный, кто-то неизвестный охотился.
Тоже ерунда, поскольку полностью противоречит характеристике, данной ему Крестным.
Как он сказал?
«Тот, кто работал с Кроносовым, – припомнил Лещинский, – мне любого золота дороже.» И еще что-то – о том, что убить его очень сложно, сложнее, чем любого другого. То есть о его квалификации.
Значит – не было утечки информации.
А вот сама информация у кого-то была.
Это первый вывод.
Небольшой, зато объективный, усмехнулся Лещинский.
Далее.
Информация о чем?
Прежде всего – о готовящемся третьем покушении на Кроносова.
Ну, тут не надо быть гением, достаточно и кухонного ума, чтобы сообразить – раз две попытки оказались неудачными, значит, должна быть третья.
Важнее другое. Кто-то знал не только о предстоящем терракте, но и о том, где и когда он состоится, о месте и времени его проведения.
С местом-то, пожалуй, проблем нет, место традиционное – дом родной. А вот как быть со временем?
Если Лещинский правильно понял слова Крестного, а ему казалось, что это именно так, человек, проводивший ликвидацию, работал один.
А это означает, что кроме него о времени проведения операции не знал вообще никто.
Даже Крестный.
Это уже хорошо. Просто отлично.
Поскольку означает возможность сделать второй вывод, уже поценнее первого.
Никто не располагал информацией о времени убийства банкира.
Первое следствие из этого вывода, именно первое, то есть самое важное, так как оно касается его, Лещинского, жизни, – он тоже не знал тактического рисунка ликвидации. И, естественно, не мог никому о нем сообщить.
Второе следствие – стороннее наблюдение велось не столько за ситуацией с Кроносовым, сколько за самим проводящем ее исполнителем. Только так можно было выйти на время ликвидации.
Не могли же случайно совпасть смерть Кроносова и попытка устранить человека, который его убил.
В случайности Лещинский не то чтобы не верил, он им скорее не доверял.
У него всегда возникало смутное подозрение, что его обманули, что всегда существует, на самом-то деле, тайная причина, полностью объясняющая произошедшее, придающая ему прозрачную закономерность целесообразности здравого смысла. Просто он еще не видит этой причины.
Даже когда ему однажды, еще в студенческие годы довелось выиграть трешник в спорт-лото, он все никак не мог поверить в случайность этого события. Ему нужно было найти рациональное объяснение своему выигрышу.
Он успокоился тогда только выстроив в своем воображении четкую схему изъятия выигрышного фонда устроителями лотереи – через планирование и распределение крупных выигрышей и строго дозированную, просчитанную случайность выигрышей мелких, необходимых для сохранения начальных условий игровой ситуации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46