днем Ганс возил его и Дебору по Вене.
Если Губер за ними следит, говорил Джэсон Деборе, то он убедится, что они заняты невинными развлечениями, но ей казалось, что Джэсон пытается внушить ей мысль, будто Вена может стать для них гостеприимным домом; и хотя осмотр памятников старины подчас доставлял ей удовольствие, страхи и сомнения не покидали ее.
Близкое соприкосновение с миром Моцарта, казалось Джэсону, должно оказать на них свое благотворное действие. Возможно, в свое время и он достигнет успехов на поприще музыки. Он молод, впереди у него целая жизнь, а Вена – колыбель прекрасной музыки, которую он жаждал послушать. И Джэсон упражнялся в игре на фортепьяно и усиленно занимался композицией. Но когда он закончил сонату для фортепьяно, проиграл ее Деборе и захотел узнать ее мнение, она растерялась, не зная что ответить.
Разноречивые чувства долга, любви и нежелание его обидеть заставляли ее молчать. Новое сочинение Джэсона показалось ей явным подражанием Моцарту.
– Хочу услыхать от тебя одну правду. Моцарт довлеет надо мной, я знаю. Но я старался уйти от его влияния.
– Мне нечего сказать.
– Твое молчание красноречивее слов.
Джэсон чувствовал, что приходит к горькому выводу: никогда между ним и Деборой не будет настоящего душевного единения, для нее он прежде всего муж и любовник, а не музыкант. Бесполезно убеждать ее в обратном.
Он встал и решительно закрыл крышку фортепьяно.
– Прости меня, – она видела как сильно он раздражен и чувствовала приближение ссоры, – но к чему тебя обманывать?
– Я не нуждаюсь в жалости. – Лучше он сыграет свою сонату Эрнесту. На Эрнеста, по крайней мере, можно положиться и обрести у него желанную поддержку.
Знакомство с Веной, прекрасным городом, таящим массу соблазнов, доставляло им куда больше удовольствия. Они осмотрели Шёнбрунн и Гофбург, восторгаясь барочным великолепием этих дворцов. Посетили Бургтеатр, где впервые увидели свет оперы Моцарта, и театр „У Вены“, где была поставлена „Волшебная флейта“, и Джэсон пытался воссоздать в своем воображении атмосферу того времени.
Вена была гораздо меньше Лондона и плотнее населена. В то время как Лондон разрастался во все стороны, Вена, казалось, росла только вовнутрь. Джэсону это нравилось, а на Дебору темные узкие, кривые улочки производили гнетущее впечатление: ей казалось, будто вокруг нее крепостные стены, но она покорно следовала за Джэсоном, – ведь для него все это было неотъемлемой частью его поисков правды.
По совету Эрнеста они посетили маленький домик на Шулерштрассе, где Моцарт сочинил „Свадьбу Фигаро“ и где композитор провел свои самые счастливые дни, и Дом тевтонских рыцарей на Зингерштрассе, 7, где Моцарт бросил смелый вызов князю Колоредо, архиепископу Зальцбургскому. Джэсон прошел пешком по Блутгассе до Дома тевтонских рыцарей. Этот путь, без сомнения, не раз проделывал сам Моцарт.
Он представлял себе, как Моцарт прислоняется к желтой оштукатуренной стене старого дома на Блутгассе – узкому проходу, который никак не назовешь улицей, – чтобы наскоро набросать тему, внезапно родившуюся у него в голове, а прохожие в изумлении глядят на него, – что делает этот странный человек? А затем, отряхнув пыль с камзола, Моцарт с удовлетворенным видом идет дальше, к Зингер-штрассе, 7, к месту его унижений и побед.
Джэсон рассказывал Деборе обо всем, что приходило ему в голову, и радовался, когда она внимательно слушала и согласно кивала в ответ. Его догадки ее мало интересовали, но она решила избегать всяких пререканий. От долгого хождения пешком у нее болели ноги, и она рада была вернуться домой на Петерсплац.
Как-то вечером они сидели в саду – приближался ноябрь, заметно похолодало, хотя листья на деревьях еще не опали. Джэсон был в хорошем настроении. Он сказал:
– Дом наш прекрасно расположен. До любого места можно добраться пешком. А это так важно – узнать ту Вену, которую знал Моцарт. Я за эти дни многое себе уяснил.
Она не разделяла его мнения, но ответила: – Да, ты прав.
– И здесь безопаснее. В наше отсутствие никто в дом не заходит.
– Надеюсь, – услышав шаги Ганса, она замолчала; чем меньше он знает, тем лучше.
Ганс снял шляпу, что делал всякий раз в их присутствии и при упоминании имени Моцарта, и почтительно произнес:
– Господин Отис, я принес вам послание от господина Гроба – его кучер мне передал.
Джэсон прочел записку вслух:
„Бетховен готов вас принять. Я заеду за вами завтра днем и отвезу к нему. Рад сообщить, что он не только счастлив с вами познакомиться, но прямо с нетерпением ждет встречи“.
На следующий день они ехали к дому Бетховена на Иоганнесштрассе, и Джэсон по дороге не мог сдержать волнения. До Иоганнесштрассе было рукой подать, но Гроб настоял, чтобы они воспользовались каретой.
– Не удивляйтесь, если квартира Бетховена покажется вам неопрятной и запущенной, – говорил Гроб. – Всем известно, что экономки у него не уживаются. И он без конца меняет квартиры. Переезжает каждый год, иногда по несколько раз. Будьте осторожны в разговоре с ним. Самые невинные вопросы могут вызвать неожиданную бурю. Но не держитесь слишком робко или излишне подобострастно. Показывайте свое уважение, но явного восхищения и преклонения не проявляйте, он этого не любит. И запомните, когда дело дойдет до денег, торгуйтесь. Бетховен к этому готов.
Мыслимо ли торговаться с Бетховеном! В руках Джэсон сжимал сверток с бутылкой» самого лучшего вина, какое ему удалось купить. Он собирался преподнести его Бетховену; Эрнест сказал, что Бетховен неравнодушен к хорошему вину.
Чтобы избежать объяснений на бумаге в присутствии композитора, он приложил к подарку записку: тост за его здоровье. Эрнест предупредил, что Бетховен стесняется своей глухоты.
По дороге к дому Бетховена Джэсон все больше сознавал, как много зависит от того, удастся ли ему уговорить композитора принять заказ на ораторию. Только тогда им не будет грозить дальнейшая слежка Губера.
Прежде чем постучать в дверь, Гроб объявил:
– Господин Пикеринг только что переслал мне четыреста гульденов от имени бостонского Общества Генделя и Гайдна – плату за ораторию господину Бетховену. Господин Пикеринг пишет, что деньгами я должен распоряжаться по собственному усмотрению.
Не успели Джэсон с Деборой выразить свое удивление таким недоверием со стороны Пикеринга, как им отворил дверь молодой человек лет тридцати в синем модном сюртуке.
Гроб представил его как «господина Шиндлера».
Шиндлер ожидал их прихода, – он вручил Джэсону свою визитную карточку, на которой золотыми буквами было написано: «L'ami de Beethoven». И тут же повел гостей вверх по каменной винтовой лестнице на второй этаж, предупреждая на ходу:
– Бетховен не слышит даже крика, поэтому приготовьтесь писать. – Перед дверью комнаты Шиндлер вручил каждому по тетради и большому карандашу.
Деборе было непонятно их назначение. Но Гроб стал что-то писать, и Джэсон последовал его примеру:
«Уважаемый господин Бетховен, позвольте выразить вам благодарность за то, что вы согласились нас принять. Ваша симфония ля мажор произвела на меня глубочайшее впечатление, и я сочту за великое счастье познакомить с нею Бостон и всю Америку».
Бетховен не слышал, как они вошли, хотя ожидал их прихода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Если Губер за ними следит, говорил Джэсон Деборе, то он убедится, что они заняты невинными развлечениями, но ей казалось, что Джэсон пытается внушить ей мысль, будто Вена может стать для них гостеприимным домом; и хотя осмотр памятников старины подчас доставлял ей удовольствие, страхи и сомнения не покидали ее.
Близкое соприкосновение с миром Моцарта, казалось Джэсону, должно оказать на них свое благотворное действие. Возможно, в свое время и он достигнет успехов на поприще музыки. Он молод, впереди у него целая жизнь, а Вена – колыбель прекрасной музыки, которую он жаждал послушать. И Джэсон упражнялся в игре на фортепьяно и усиленно занимался композицией. Но когда он закончил сонату для фортепьяно, проиграл ее Деборе и захотел узнать ее мнение, она растерялась, не зная что ответить.
Разноречивые чувства долга, любви и нежелание его обидеть заставляли ее молчать. Новое сочинение Джэсона показалось ей явным подражанием Моцарту.
– Хочу услыхать от тебя одну правду. Моцарт довлеет надо мной, я знаю. Но я старался уйти от его влияния.
– Мне нечего сказать.
– Твое молчание красноречивее слов.
Джэсон чувствовал, что приходит к горькому выводу: никогда между ним и Деборой не будет настоящего душевного единения, для нее он прежде всего муж и любовник, а не музыкант. Бесполезно убеждать ее в обратном.
Он встал и решительно закрыл крышку фортепьяно.
– Прости меня, – она видела как сильно он раздражен и чувствовала приближение ссоры, – но к чему тебя обманывать?
– Я не нуждаюсь в жалости. – Лучше он сыграет свою сонату Эрнесту. На Эрнеста, по крайней мере, можно положиться и обрести у него желанную поддержку.
Знакомство с Веной, прекрасным городом, таящим массу соблазнов, доставляло им куда больше удовольствия. Они осмотрели Шёнбрунн и Гофбург, восторгаясь барочным великолепием этих дворцов. Посетили Бургтеатр, где впервые увидели свет оперы Моцарта, и театр „У Вены“, где была поставлена „Волшебная флейта“, и Джэсон пытался воссоздать в своем воображении атмосферу того времени.
Вена была гораздо меньше Лондона и плотнее населена. В то время как Лондон разрастался во все стороны, Вена, казалось, росла только вовнутрь. Джэсону это нравилось, а на Дебору темные узкие, кривые улочки производили гнетущее впечатление: ей казалось, будто вокруг нее крепостные стены, но она покорно следовала за Джэсоном, – ведь для него все это было неотъемлемой частью его поисков правды.
По совету Эрнеста они посетили маленький домик на Шулерштрассе, где Моцарт сочинил „Свадьбу Фигаро“ и где композитор провел свои самые счастливые дни, и Дом тевтонских рыцарей на Зингерштрассе, 7, где Моцарт бросил смелый вызов князю Колоредо, архиепископу Зальцбургскому. Джэсон прошел пешком по Блутгассе до Дома тевтонских рыцарей. Этот путь, без сомнения, не раз проделывал сам Моцарт.
Он представлял себе, как Моцарт прислоняется к желтой оштукатуренной стене старого дома на Блутгассе – узкому проходу, который никак не назовешь улицей, – чтобы наскоро набросать тему, внезапно родившуюся у него в голове, а прохожие в изумлении глядят на него, – что делает этот странный человек? А затем, отряхнув пыль с камзола, Моцарт с удовлетворенным видом идет дальше, к Зингер-штрассе, 7, к месту его унижений и побед.
Джэсон рассказывал Деборе обо всем, что приходило ему в голову, и радовался, когда она внимательно слушала и согласно кивала в ответ. Его догадки ее мало интересовали, но она решила избегать всяких пререканий. От долгого хождения пешком у нее болели ноги, и она рада была вернуться домой на Петерсплац.
Как-то вечером они сидели в саду – приближался ноябрь, заметно похолодало, хотя листья на деревьях еще не опали. Джэсон был в хорошем настроении. Он сказал:
– Дом наш прекрасно расположен. До любого места можно добраться пешком. А это так важно – узнать ту Вену, которую знал Моцарт. Я за эти дни многое себе уяснил.
Она не разделяла его мнения, но ответила: – Да, ты прав.
– И здесь безопаснее. В наше отсутствие никто в дом не заходит.
– Надеюсь, – услышав шаги Ганса, она замолчала; чем меньше он знает, тем лучше.
Ганс снял шляпу, что делал всякий раз в их присутствии и при упоминании имени Моцарта, и почтительно произнес:
– Господин Отис, я принес вам послание от господина Гроба – его кучер мне передал.
Джэсон прочел записку вслух:
„Бетховен готов вас принять. Я заеду за вами завтра днем и отвезу к нему. Рад сообщить, что он не только счастлив с вами познакомиться, но прямо с нетерпением ждет встречи“.
На следующий день они ехали к дому Бетховена на Иоганнесштрассе, и Джэсон по дороге не мог сдержать волнения. До Иоганнесштрассе было рукой подать, но Гроб настоял, чтобы они воспользовались каретой.
– Не удивляйтесь, если квартира Бетховена покажется вам неопрятной и запущенной, – говорил Гроб. – Всем известно, что экономки у него не уживаются. И он без конца меняет квартиры. Переезжает каждый год, иногда по несколько раз. Будьте осторожны в разговоре с ним. Самые невинные вопросы могут вызвать неожиданную бурю. Но не держитесь слишком робко или излишне подобострастно. Показывайте свое уважение, но явного восхищения и преклонения не проявляйте, он этого не любит. И запомните, когда дело дойдет до денег, торгуйтесь. Бетховен к этому готов.
Мыслимо ли торговаться с Бетховеном! В руках Джэсон сжимал сверток с бутылкой» самого лучшего вина, какое ему удалось купить. Он собирался преподнести его Бетховену; Эрнест сказал, что Бетховен неравнодушен к хорошему вину.
Чтобы избежать объяснений на бумаге в присутствии композитора, он приложил к подарку записку: тост за его здоровье. Эрнест предупредил, что Бетховен стесняется своей глухоты.
По дороге к дому Бетховена Джэсон все больше сознавал, как много зависит от того, удастся ли ему уговорить композитора принять заказ на ораторию. Только тогда им не будет грозить дальнейшая слежка Губера.
Прежде чем постучать в дверь, Гроб объявил:
– Господин Пикеринг только что переслал мне четыреста гульденов от имени бостонского Общества Генделя и Гайдна – плату за ораторию господину Бетховену. Господин Пикеринг пишет, что деньгами я должен распоряжаться по собственному усмотрению.
Не успели Джэсон с Деборой выразить свое удивление таким недоверием со стороны Пикеринга, как им отворил дверь молодой человек лет тридцати в синем модном сюртуке.
Гроб представил его как «господина Шиндлера».
Шиндлер ожидал их прихода, – он вручил Джэсону свою визитную карточку, на которой золотыми буквами было написано: «L'ami de Beethoven». И тут же повел гостей вверх по каменной винтовой лестнице на второй этаж, предупреждая на ходу:
– Бетховен не слышит даже крика, поэтому приготовьтесь писать. – Перед дверью комнаты Шиндлер вручил каждому по тетради и большому карандашу.
Деборе было непонятно их назначение. Но Гроб стал что-то писать, и Джэсон последовал его примеру:
«Уважаемый господин Бетховен, позвольте выразить вам благодарность за то, что вы согласились нас принять. Ваша симфония ля мажор произвела на меня глубочайшее впечатление, и я сочту за великое счастье познакомить с нею Бостон и всю Америку».
Бетховен не слышал, как они вошли, хотя ожидал их прихода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99