черт! – и сразу прихожу в себя, и встаю, недовольная собой, хреновой такой Дюймовочкой, и смотрю виновато на Бо – но Бо делает страшные глаза, машет руками – продолжайте, мол, продолжайте! – и я немедленно плюхаюсь обратно на зерно и продолжаю, но магия – нет больше магии, и я работаю, я вполне адекватно прикрываюсь ручками то там, то сям, глазки закатываю, вскрикиваю и морщусь, когда он в меня входит, немножко потыкавшись, сначала хватаюсь за живот, потом начинаю стонать погромче и поглубже, подпрыгивать, подмахивать, елозить в зерне попой, делая ямку поудобней, чтобы сесть, не мешая ему двигаться, и обнять за шею, и сажусь, и обнимаю его за шею, и вдруг слышу, как он шепчет мне в ухо: «Заинька, заинька, заинька», и поражаюсь снова, и даже отстраняюсь немножко, чтобы в глаза ему посмотреть – но глаза у него честно закрыты.
Глава 48
У этой девочки, положим, все хорошо, но как-то совсем уж безвольно поставлены брови; хочется все-таки ангела, а не слабоумное дитя. Кшися старается подвинуть левый джойстик совсем чуть-чуть, сначала получается слишком сильно – брови комично разъезжаются почти под прямым углом, но потом Кшисе удается аккуратными касаниями пальца пригнать их на нужное место, зафиксировать. Холо рефрешится – теперь, да, у девочки вполне задорный и вместе с тем совсем невинный вид. Кшися пытается придать прямоугольненькой фигурке ребенка чуть более женственные очертания, давит на джойстик, чтобы расширить бедра, – но в ответ получает только попискивание холографа.
– Ниии-наааа!
Из соседней комнаты выплывает дама-морфолог.
– А бедра пошире можно?
– Нельзя.
В принципе, пререкания с Ниной бесполезны, это мы уже наблюдали, когда так хотелось при прошлом морфе еще чуть-чуть потоньше сделать ножки тому прототипу, по которому Кшися слеплена сейчас, той хорошенькой и круглоглазой черноволосой штучке с остренькими чертами бесенка и едва заметной грудью, трогательно асимметричной, как и должно быть у двенадцатилетней девочки. Прошлый морф выбирал Дада, сообразуясь с собственными вкусами, – но уж сейчас никто лезть не посмеет. «Нина, а можно ножки постройней?» – «Нельзя». – «Ну что – нельзя, мне, между прочим, для работы нужно». – «Нельзя». – «На меня педофилы клевать не будут!» – «Нельзя». Ясное дело, почему нельзя: можно повредить собственный неморфируемый позвоночник, если изменить нагрузку на конечности; и с бедрами история, видимо, такая же – нельзя шире нарастить ткани, сохранив пропорциональную естественность фигуры, – надо менять кости таза, а это нарушает закон об охране здоровья сотрудников полиции, подвергающихся морфированию в служебных целях. Но так хочется, черт, ну вот чуть круглее попу; красиво же – при детском теле – такая женская возникает сразу походка, такое покачивание… Кшися представляет себя в крутящемся на холо теле (с нерасширенными бедрами) – и чувствует покалывания в паху.
Тяжело вздыхая, она на всякий случай еще раз спрашивает:
– Совсем никак нельзя?
– Нельзя.
Нина вообще недовольна ситуацией. Нина недовольна тем, что Кши всего полтора года назад проходила полный морф – и вот опять морф; Нина недовольна тем, что Кши полтора года назад меняла пигментацию волос – и вот опять меняет пигментацию волос; Нина недовольна тем, что Кши не делает постную мину типа ай-яй-яй, какая ужасная у меня работа, приходится опять делать такой вредный, такой нехороший полный морф с изменением пигментации – но вместо этого светится, сияет и подпрыгивает и уже десять минут скачет джойстиком по цветовой палитре:
– Нина! Вот такие волосы или помедовее?
Нина смотрит укоризненно и уплывает обратно, а Кшися решает все-таки помедовее, ну, не рыжие, но с такой слабой рыжиной, с отблеском таким; хочется надеяться, что холо не искажает цвета, а не то красить потом. Ну, вряд ли искажает.
Суд был двадцать пятого, и вечером того же дня Кшисечка прямо в здании суда попрощалась с большинством коллег, и с мамой, и с Зухи, который чуть не плакал – хотя его-то разрешили увидеть еще дважды, под страшным секретом, – на его день рождения через две недели и еще раз перед самым отъездом, через три месяца, – правда, прямо в госпитале, никуда не выходя. Дата транспортировки у Кшиси – двадцать шестое ноября, место назначения – город N в штате NN – хороший город, хороший штат, четыре часа разницы во времени, очередной паспорт (так скоро привыкнешь и к поддельным паспортам, и к именам новым, – по алфавиту, может, начнешь выбирать?), никаких, повторяем, сержант, – ни-ка-ких контактов с прошлой жизнью, вы понимаете, сержант? Орала на них в ярости и даже швырнула в Скиннера папкой – да что за ужас, какая транспортировка, вы что, одурели? Какая защита свидетелей, какое что, я полицейский или проститутка, донесшая на свой сайт и теперь дрожащая за собственную шкуру, – ой, найдут, ой, на клочки разорвут! Ну, новый морф, ну, новое имя, ну, другое отделение, может, даже другой город где-нибудь в том же штате, – ладно, это тоже не лучший вариант, но сносный – но ле-теть? Са-мо-ле-том? Да я полицейский или кто, да вы в своем уме или как? – но тут Скиннер швырнул в нее папкой обратно, выскочил из-за стола, схватил за локоть и начал орать в ответ: а много ли полицейских имеют внешность двенадцатилетней девочки? А часто ли они по случайности заняты темами борьбы с педофилией? А долго ли будут вычислять связь между таким агентом и пропавшей после свидетельства против «Андерэйдж оф Инносенс» сержантом Кшисей Лунь? А? А? Отвечайте, сержант; вы понимаете, что говорите? А? Да отвечайте же! И Кшисе, с самого начала, с момента прихода в кабинет прекрасно понимавшей, что отсылки от греха подальше не миновать, ничего не оставалось, как сесть на пол в кабинете начальника отдела по борьбе с нелегальной порнографией и разреветься по-детски в три ручья. И Скиннер тоже сел на пол и гладил ее по головке и говорил ей: «Ну детка… Ну тихо… Ты же понимала, что такое может случиться, правда?» – «Ууууууу! Ыыыыыыы!» – подвывала Кшися. – «Ыыыыыы! Ууууууу!» – и зверела при мысли, что – да, конечно, понимала все, но не верила же ни на секунду. Что за абсурд, – за эти годы свидетельствовала три раза! три! – никогда не приходилось прятаться, и вот на четвертый – пожалуйста, программа защиты свидетелей! Да это же ыыыыы! это же уууууууууууууущ! – завыть еще пуще и едва не высморкаться в Скиннеров дорогущий пиджак. Не увернулся, не попытался спасти костюмчик, но ладонь положил Кшисе на затылок, трепал короткие черные волосы, говорил терпеливо, как маленькому ребенку: «Потому что, деточка, от них цепочка пошла длинная, от твоего Хави… Не одна студия и не две, и не в студиях дело, а клиенты, клиенты… Нельзя, деточка, нельзя тебе оставаться; хочешь, я тебе дам досье этих клиентов почитать?» – «Уууууууууууууу! – говорила Кшися. – Ыыыыыыы-ыыыыыы!» – но умудрилась кивнуть сквозь слезы и сопли, и потом до шести утра читала досье и холодела, и в девять пришла к Скиннеру, спросила – когда? А дальше оставалось только улыбаться, улыбаться всем, позитивно себя вести – съездить к маме и позитивно пережить образовавшийся по получении известия ад, проводить у психотерапевта по два позитивных часа в день, прощаться тихонько – даже это тихонько – с друзьями, которые почему-то никак не хотели позитивно смотреть на предстоящую разлуку навсегда и верить в то, что всех гадов возьмут, Кши вернут и «навсегда» закончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
Глава 48
У этой девочки, положим, все хорошо, но как-то совсем уж безвольно поставлены брови; хочется все-таки ангела, а не слабоумное дитя. Кшися старается подвинуть левый джойстик совсем чуть-чуть, сначала получается слишком сильно – брови комично разъезжаются почти под прямым углом, но потом Кшисе удается аккуратными касаниями пальца пригнать их на нужное место, зафиксировать. Холо рефрешится – теперь, да, у девочки вполне задорный и вместе с тем совсем невинный вид. Кшися пытается придать прямоугольненькой фигурке ребенка чуть более женственные очертания, давит на джойстик, чтобы расширить бедра, – но в ответ получает только попискивание холографа.
– Ниии-наааа!
Из соседней комнаты выплывает дама-морфолог.
– А бедра пошире можно?
– Нельзя.
В принципе, пререкания с Ниной бесполезны, это мы уже наблюдали, когда так хотелось при прошлом морфе еще чуть-чуть потоньше сделать ножки тому прототипу, по которому Кшися слеплена сейчас, той хорошенькой и круглоглазой черноволосой штучке с остренькими чертами бесенка и едва заметной грудью, трогательно асимметричной, как и должно быть у двенадцатилетней девочки. Прошлый морф выбирал Дада, сообразуясь с собственными вкусами, – но уж сейчас никто лезть не посмеет. «Нина, а можно ножки постройней?» – «Нельзя». – «Ну что – нельзя, мне, между прочим, для работы нужно». – «Нельзя». – «На меня педофилы клевать не будут!» – «Нельзя». Ясное дело, почему нельзя: можно повредить собственный неморфируемый позвоночник, если изменить нагрузку на конечности; и с бедрами история, видимо, такая же – нельзя шире нарастить ткани, сохранив пропорциональную естественность фигуры, – надо менять кости таза, а это нарушает закон об охране здоровья сотрудников полиции, подвергающихся морфированию в служебных целях. Но так хочется, черт, ну вот чуть круглее попу; красиво же – при детском теле – такая женская возникает сразу походка, такое покачивание… Кшися представляет себя в крутящемся на холо теле (с нерасширенными бедрами) – и чувствует покалывания в паху.
Тяжело вздыхая, она на всякий случай еще раз спрашивает:
– Совсем никак нельзя?
– Нельзя.
Нина вообще недовольна ситуацией. Нина недовольна тем, что Кши всего полтора года назад проходила полный морф – и вот опять морф; Нина недовольна тем, что Кши полтора года назад меняла пигментацию волос – и вот опять меняет пигментацию волос; Нина недовольна тем, что Кши не делает постную мину типа ай-яй-яй, какая ужасная у меня работа, приходится опять делать такой вредный, такой нехороший полный морф с изменением пигментации – но вместо этого светится, сияет и подпрыгивает и уже десять минут скачет джойстиком по цветовой палитре:
– Нина! Вот такие волосы или помедовее?
Нина смотрит укоризненно и уплывает обратно, а Кшися решает все-таки помедовее, ну, не рыжие, но с такой слабой рыжиной, с отблеском таким; хочется надеяться, что холо не искажает цвета, а не то красить потом. Ну, вряд ли искажает.
Суд был двадцать пятого, и вечером того же дня Кшисечка прямо в здании суда попрощалась с большинством коллег, и с мамой, и с Зухи, который чуть не плакал – хотя его-то разрешили увидеть еще дважды, под страшным секретом, – на его день рождения через две недели и еще раз перед самым отъездом, через три месяца, – правда, прямо в госпитале, никуда не выходя. Дата транспортировки у Кшиси – двадцать шестое ноября, место назначения – город N в штате NN – хороший город, хороший штат, четыре часа разницы во времени, очередной паспорт (так скоро привыкнешь и к поддельным паспортам, и к именам новым, – по алфавиту, может, начнешь выбирать?), никаких, повторяем, сержант, – ни-ка-ких контактов с прошлой жизнью, вы понимаете, сержант? Орала на них в ярости и даже швырнула в Скиннера папкой – да что за ужас, какая транспортировка, вы что, одурели? Какая защита свидетелей, какое что, я полицейский или проститутка, донесшая на свой сайт и теперь дрожащая за собственную шкуру, – ой, найдут, ой, на клочки разорвут! Ну, новый морф, ну, новое имя, ну, другое отделение, может, даже другой город где-нибудь в том же штате, – ладно, это тоже не лучший вариант, но сносный – но ле-теть? Са-мо-ле-том? Да я полицейский или кто, да вы в своем уме или как? – но тут Скиннер швырнул в нее папкой обратно, выскочил из-за стола, схватил за локоть и начал орать в ответ: а много ли полицейских имеют внешность двенадцатилетней девочки? А часто ли они по случайности заняты темами борьбы с педофилией? А долго ли будут вычислять связь между таким агентом и пропавшей после свидетельства против «Андерэйдж оф Инносенс» сержантом Кшисей Лунь? А? А? Отвечайте, сержант; вы понимаете, что говорите? А? Да отвечайте же! И Кшисе, с самого начала, с момента прихода в кабинет прекрасно понимавшей, что отсылки от греха подальше не миновать, ничего не оставалось, как сесть на пол в кабинете начальника отдела по борьбе с нелегальной порнографией и разреветься по-детски в три ручья. И Скиннер тоже сел на пол и гладил ее по головке и говорил ей: «Ну детка… Ну тихо… Ты же понимала, что такое может случиться, правда?» – «Ууууууу! Ыыыыыыы!» – подвывала Кшися. – «Ыыыыыы! Ууууууу!» – и зверела при мысли, что – да, конечно, понимала все, но не верила же ни на секунду. Что за абсурд, – за эти годы свидетельствовала три раза! три! – никогда не приходилось прятаться, и вот на четвертый – пожалуйста, программа защиты свидетелей! Да это же ыыыыы! это же уууууууууууууущ! – завыть еще пуще и едва не высморкаться в Скиннеров дорогущий пиджак. Не увернулся, не попытался спасти костюмчик, но ладонь положил Кшисе на затылок, трепал короткие черные волосы, говорил терпеливо, как маленькому ребенку: «Потому что, деточка, от них цепочка пошла длинная, от твоего Хави… Не одна студия и не две, и не в студиях дело, а клиенты, клиенты… Нельзя, деточка, нельзя тебе оставаться; хочешь, я тебе дам досье этих клиентов почитать?» – «Уууууууууууууу! – говорила Кшися. – Ыыыыыыы-ыыыыыы!» – но умудрилась кивнуть сквозь слезы и сопли, и потом до шести утра читала досье и холодела, и в девять пришла к Скиннеру, спросила – когда? А дальше оставалось только улыбаться, улыбаться всем, позитивно себя вести – съездить к маме и позитивно пережить образовавшийся по получении известия ад, проводить у психотерапевта по два позитивных часа в день, прощаться тихонько – даже это тихонько – с друзьями, которые почему-то никак не хотели позитивно смотреть на предстоящую разлуку навсегда и верить в то, что всех гадов возьмут, Кши вернут и «навсегда» закончится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106