А два все-таки – ох…
– Ну, во-первых, поздравляю вас обоих с прекрасным решением, дай бог, все удастся. И сколько прибавки?
На счет три: раз, два…
– Полторы.
Зачем я сказала «полторы»???
Молчит, смотрит на меня. Скажи же мне что-нибудь, зараза, ну!
– Бо, я подумала, что у меня все-таки уже имя какое-никакое, вон на свадьбе что было; ты не видел, да, а у меня один фотограф даже цветочек на память попросил и говорит: «Всю жизнь хотел котом быть…» Короче, есть имя кое-какое и вон как прекрасно «Дженни в цирке» пошла, я никогда, ты знаешь, не просила, хотя уже полтора года… Может, можно? Ну, то есть, если нельзя – ты скажи, это о'кей, сейчас рынок и все такое, но нам бы хотелось очень, потому что…
– Послушай, у меня есть другой план.
Ой.
– Пойми, дорогая, одну вещь: ты права и неправа. У тебя есть имя, очень хорошее, и актриса ты прекрасная, и вообще хорошая девочка, я очень доволен тобой все эти полтора года, ты молодец. Но тебе сейчас кажется, что впереди все – звездный путь. А на самом деле я тебе объясню кое-что: на этом рынке, нашем, динамика страшная. Тебе имя Астрид Линдгрен говорит что-нибудь?
– Нет.
– О! А три года назад на всех обложках была, красотка, натуралка, как ты, такая, знаешь, белая девочка… Снималась у Сандрика, ты знаешь, о ком я, мы дружим уже лет сколько… Ты думаешь, произошло что? Ни-че-го. Просто – динамика, все любят новые попки, пришли, понимаешь, всякие Вупи Накамура, потеснили стареньких. Быстро все. Это подружка твоя Фелли Ковальски пять лет уже цветет – так ей сам бог велел, это мы понимаем, и специфика у нее популярная, это тоже важно. А зоусы, детка, такое дело – сегодня модно, завтра – фиг, и ты не стала играть хуже, и я не стал продюсировать хуже, и Рафик не стал хуже снимать – а тиражи бум! – и на полу.
…Иди ты со своими сказками. Где мне теперь деньги брать, ты мне скажи? У меня вон сердце «бум!», а ты вещаешь. У Фельки нельзя просить – у нее же нет ничего, все просаживает, вчера звонит: заберите у меня диванчик. Это почему??? – а я новый купила, по вэвэ увидела и – ох, ну тааакой хорошенький! У мамы просить тоже никак – она хочет после пенсии слетать в Нью-Баден на год, один перелет двадцать тысяч, плюс в ее возрасте три месяца подготовки к лунному климату, плюс полгода там – все и уйдет, что накоплено, еще мне надо помнить, что ей будет на пенсию трудно жить… Ну, справимся. Но с ребенком что делать? Просить маму ссуду взять? Ну только же не вом-бинг! Но тогда – два года?..
– …тебя пиарить. Едва ли не ежедневно. И ты помни: я не могу класть деньги на пиар в таких количествах, мне неоткуда будет тебе зарплату брать, что без прибавки, что с прибавкой. Поэтому: ты должна сама давать поводы. Сама себя пиарить, поводы давать, понимаешь? Вот смотри: «Пеппер» был – прекрасный пиар, свадьба твоя, как ты правильно заметила, была прекрасный пиар, надо не тянуть со следующим поводом, все время что-то делать.
При чем тут сейчас пиар?
– …так: я тебе даю ссуду неофициально, не через фирму, потому что иначе тебе налоги и все такое, и вы делаете ребеночка – ну, когда захотите и как получится, я не специалист, но тебе же еще какой-то срок там, да – дестерилизация, и я читал, вообще может получиться не сразу? – ну, в общем, делаете как получится. А отдавать мне будете потихоньку, по штуке в месяц – потянете вы? Я думаю, если да – то всем будет хорошо, вам не ждать, а мне выгода просто – ты прости, что я так прямо, но ты же понимаешь; мне выгода, что пиар, Вупи Накамура беременна, все такое, – если ты, конечно, не против, потому что мне не только хочется вам помочь – мне хочется держать тебя на плаву и так самому себе тоже помогать держаться на плаву, а как же. Короче: я бы дал двадцать тысяч, вы бы возвращали со следующего месяца по штуке, и ты бы согласилась а) на пиар, что беременна – если, дай бог и как только, конечно, а б) сниматься беременной. Осторожно, конечно, и не дай бог противопоказания – я не знаю, такое бывает? – но очень бы хорошо. Сначала просто чтобы тебя на площадке не терять – а потом уже с животом, потому что было бы прекрасно. Ты же знаешь, сейчас под беременных только морфируются. И так все это редко. А мы бы много сделали, и тиражи бы прекрасные были, и все такое. И тогда, я думаю, вы бы могли даже не двадцать отдавать, а, скажем, десять. Я бы дал двадцать, а вы бы возвращали десять. Остальное окупим. Ровно по сроку беременности, вот как. Чтобы ты – как родишь – уже без долгов, деньги-то нужны будут? Ну, как тебе?
Не-ве-ро-ят-но.
Глава 71
«Надо полагать, что это самое бессмысленное письмо в моей жизни. Я сохраню его в файлик отдельный, аккуратно так, потому что у этого письма нет ни адреса, ни адресата; даже имя, по которому я сейчас обращусь к тебе, больше не существует; но я понимаю сейчас, что я обязан написать тебе, потому что ты была со мной, когда мне было очень плохо; если теперь, когда мне хорошо, я не расскажу об этом тебе, все будет как-то совсем некрасиво. Поэтому я все-таки пишу тебе письмо – как если бы, скажем, у твоего комма испортился экран и мы не могли бы поговорить по-человечески, и я был бы вынужден писать тебе письма, как много лет назад, в дни нашей студенческой юности, когда ты уезжала к родителям, а я оставался в городе и писал тебе письма, неизменно начинающиеся со слов:
Маленькая Кшися!
Как твои дела?
Так вот:
Маленькая Кшися!
Как твои дела?
Я сейчас дома, по вэвэ бегают Саманта Джерроб и Гиллом Ней, я вообще последнее время обрел вкус к кино и теперь стараюсь заполнять дырки в образовании, иногда – по два фильма за вечер. Потрясающе: когда много смотришь, начинаешь чувствовать какие-то общие вещи, линии, какие-то ссылки, какую-то цельную жизнь мира кино. На работе, в отличие от всей этой прекрасной феерии, я вижу только собственный кабинет, зато дома я вижу красивые новые вещи на месте тех, которые принадлежали Руди. Кстати, Руди принадлежала наша кофеварка, и пришлось купить новую. Машина – зверь. Я в порядке. Еще не настолько, чтобы шляться по ночным клубам в поисках правильного мальчика, с которым можно будет начать жизнь сначала, но уже достаточно, чтобы думать о правильном мальчике с удовольствием. К сожалению, маленькая Кшися, я знаю, что правильные мальчики не водятся в ночных клубах. Они встречаются тебе так: ты идешь по парку, вернее, ты бежишь по парку больницы, потому что маме только что сделали простую операцию, – кажется, это был аппендикс или катаракта, сейчас не помню, – и буквально сбиваешь с ног молоденького практиканта с такими прекрасными синими глазами, и даже не извиняешься, а спрашиваешь, где палата, и он помогает тебе найтись, а потом пьет с тобой мерзкий больничный кофе, а потом живет с тобой семь лет, а потом встает и уходит. Вот сейчас, в данный момент, я торжественно клянусь тебе и себе, маленькая Кшися: это мое последнее воспоминание о Руди. Руди кончился. Началась жизнь. Собственно, и за этим я тебе тоже пишу. Я ставлю точку на Руди. Это не волевое решение, понимаешь? Я действительно так чувствую. Я чувствую себя освобожденным. Господи, какое счастье, что больше не будет ночных гуляний, когда я ехал умом, не зная, где он и с кем он, больше не будет его истерик, если я опаздывал домой, в свою очередь, больше не будет бесконечных и бесполезных разговоров… Кши, я не знаю, может, я обманываю себя, мне сначала было так плохо, но сейчас я начинаю понимать, что с уходом Руди с моих плеч упал огромный, тяжеленный чугунный крест, – и, кажется, я… счастлив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106
– Ну, во-первых, поздравляю вас обоих с прекрасным решением, дай бог, все удастся. И сколько прибавки?
На счет три: раз, два…
– Полторы.
Зачем я сказала «полторы»???
Молчит, смотрит на меня. Скажи же мне что-нибудь, зараза, ну!
– Бо, я подумала, что у меня все-таки уже имя какое-никакое, вон на свадьбе что было; ты не видел, да, а у меня один фотограф даже цветочек на память попросил и говорит: «Всю жизнь хотел котом быть…» Короче, есть имя кое-какое и вон как прекрасно «Дженни в цирке» пошла, я никогда, ты знаешь, не просила, хотя уже полтора года… Может, можно? Ну, то есть, если нельзя – ты скажи, это о'кей, сейчас рынок и все такое, но нам бы хотелось очень, потому что…
– Послушай, у меня есть другой план.
Ой.
– Пойми, дорогая, одну вещь: ты права и неправа. У тебя есть имя, очень хорошее, и актриса ты прекрасная, и вообще хорошая девочка, я очень доволен тобой все эти полтора года, ты молодец. Но тебе сейчас кажется, что впереди все – звездный путь. А на самом деле я тебе объясню кое-что: на этом рынке, нашем, динамика страшная. Тебе имя Астрид Линдгрен говорит что-нибудь?
– Нет.
– О! А три года назад на всех обложках была, красотка, натуралка, как ты, такая, знаешь, белая девочка… Снималась у Сандрика, ты знаешь, о ком я, мы дружим уже лет сколько… Ты думаешь, произошло что? Ни-че-го. Просто – динамика, все любят новые попки, пришли, понимаешь, всякие Вупи Накамура, потеснили стареньких. Быстро все. Это подружка твоя Фелли Ковальски пять лет уже цветет – так ей сам бог велел, это мы понимаем, и специфика у нее популярная, это тоже важно. А зоусы, детка, такое дело – сегодня модно, завтра – фиг, и ты не стала играть хуже, и я не стал продюсировать хуже, и Рафик не стал хуже снимать – а тиражи бум! – и на полу.
…Иди ты со своими сказками. Где мне теперь деньги брать, ты мне скажи? У меня вон сердце «бум!», а ты вещаешь. У Фельки нельзя просить – у нее же нет ничего, все просаживает, вчера звонит: заберите у меня диванчик. Это почему??? – а я новый купила, по вэвэ увидела и – ох, ну тааакой хорошенький! У мамы просить тоже никак – она хочет после пенсии слетать в Нью-Баден на год, один перелет двадцать тысяч, плюс в ее возрасте три месяца подготовки к лунному климату, плюс полгода там – все и уйдет, что накоплено, еще мне надо помнить, что ей будет на пенсию трудно жить… Ну, справимся. Но с ребенком что делать? Просить маму ссуду взять? Ну только же не вом-бинг! Но тогда – два года?..
– …тебя пиарить. Едва ли не ежедневно. И ты помни: я не могу класть деньги на пиар в таких количествах, мне неоткуда будет тебе зарплату брать, что без прибавки, что с прибавкой. Поэтому: ты должна сама давать поводы. Сама себя пиарить, поводы давать, понимаешь? Вот смотри: «Пеппер» был – прекрасный пиар, свадьба твоя, как ты правильно заметила, была прекрасный пиар, надо не тянуть со следующим поводом, все время что-то делать.
При чем тут сейчас пиар?
– …так: я тебе даю ссуду неофициально, не через фирму, потому что иначе тебе налоги и все такое, и вы делаете ребеночка – ну, когда захотите и как получится, я не специалист, но тебе же еще какой-то срок там, да – дестерилизация, и я читал, вообще может получиться не сразу? – ну, в общем, делаете как получится. А отдавать мне будете потихоньку, по штуке в месяц – потянете вы? Я думаю, если да – то всем будет хорошо, вам не ждать, а мне выгода просто – ты прости, что я так прямо, но ты же понимаешь; мне выгода, что пиар, Вупи Накамура беременна, все такое, – если ты, конечно, не против, потому что мне не только хочется вам помочь – мне хочется держать тебя на плаву и так самому себе тоже помогать держаться на плаву, а как же. Короче: я бы дал двадцать тысяч, вы бы возвращали со следующего месяца по штуке, и ты бы согласилась а) на пиар, что беременна – если, дай бог и как только, конечно, а б) сниматься беременной. Осторожно, конечно, и не дай бог противопоказания – я не знаю, такое бывает? – но очень бы хорошо. Сначала просто чтобы тебя на площадке не терять – а потом уже с животом, потому что было бы прекрасно. Ты же знаешь, сейчас под беременных только морфируются. И так все это редко. А мы бы много сделали, и тиражи бы прекрасные были, и все такое. И тогда, я думаю, вы бы могли даже не двадцать отдавать, а, скажем, десять. Я бы дал двадцать, а вы бы возвращали десять. Остальное окупим. Ровно по сроку беременности, вот как. Чтобы ты – как родишь – уже без долгов, деньги-то нужны будут? Ну, как тебе?
Не-ве-ро-ят-но.
Глава 71
«Надо полагать, что это самое бессмысленное письмо в моей жизни. Я сохраню его в файлик отдельный, аккуратно так, потому что у этого письма нет ни адреса, ни адресата; даже имя, по которому я сейчас обращусь к тебе, больше не существует; но я понимаю сейчас, что я обязан написать тебе, потому что ты была со мной, когда мне было очень плохо; если теперь, когда мне хорошо, я не расскажу об этом тебе, все будет как-то совсем некрасиво. Поэтому я все-таки пишу тебе письмо – как если бы, скажем, у твоего комма испортился экран и мы не могли бы поговорить по-человечески, и я был бы вынужден писать тебе письма, как много лет назад, в дни нашей студенческой юности, когда ты уезжала к родителям, а я оставался в городе и писал тебе письма, неизменно начинающиеся со слов:
Маленькая Кшися!
Как твои дела?
Так вот:
Маленькая Кшися!
Как твои дела?
Я сейчас дома, по вэвэ бегают Саманта Джерроб и Гиллом Ней, я вообще последнее время обрел вкус к кино и теперь стараюсь заполнять дырки в образовании, иногда – по два фильма за вечер. Потрясающе: когда много смотришь, начинаешь чувствовать какие-то общие вещи, линии, какие-то ссылки, какую-то цельную жизнь мира кино. На работе, в отличие от всей этой прекрасной феерии, я вижу только собственный кабинет, зато дома я вижу красивые новые вещи на месте тех, которые принадлежали Руди. Кстати, Руди принадлежала наша кофеварка, и пришлось купить новую. Машина – зверь. Я в порядке. Еще не настолько, чтобы шляться по ночным клубам в поисках правильного мальчика, с которым можно будет начать жизнь сначала, но уже достаточно, чтобы думать о правильном мальчике с удовольствием. К сожалению, маленькая Кшися, я знаю, что правильные мальчики не водятся в ночных клубах. Они встречаются тебе так: ты идешь по парку, вернее, ты бежишь по парку больницы, потому что маме только что сделали простую операцию, – кажется, это был аппендикс или катаракта, сейчас не помню, – и буквально сбиваешь с ног молоденького практиканта с такими прекрасными синими глазами, и даже не извиняешься, а спрашиваешь, где палата, и он помогает тебе найтись, а потом пьет с тобой мерзкий больничный кофе, а потом живет с тобой семь лет, а потом встает и уходит. Вот сейчас, в данный момент, я торжественно клянусь тебе и себе, маленькая Кшися: это мое последнее воспоминание о Руди. Руди кончился. Началась жизнь. Собственно, и за этим я тебе тоже пишу. Я ставлю точку на Руди. Это не волевое решение, понимаешь? Я действительно так чувствую. Я чувствую себя освобожденным. Господи, какое счастье, что больше не будет ночных гуляний, когда я ехал умом, не зная, где он и с кем он, больше не будет его истерик, если я опаздывал домой, в свою очередь, больше не будет бесконечных и бесполезных разговоров… Кши, я не знаю, может, я обманываю себя, мне сначала было так плохо, но сейчас я начинаю понимать, что с уходом Руди с моих плеч упал огромный, тяжеленный чугунный крест, – и, кажется, я… счастлив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106