Эбнер наклонился, поднял
камень, развязал веревку и развернул записку, исполненную на оберточной
бумаге, которой обычно пользуются в магазинах.
Глаза его забегали по коряво написанным слова. "Уезжай, пока тебя
самого не убили!" Это походило не столько на угрозу, сколько на искреннее и
даже доброе предупреждение, и скорее всего, подумал Эбнер, автором этого
послания являлся не кто иной, как Тобиас Уотелей. Он раздраженно швырнул
записку на стол.
Мысли его продолжали пребывать в полнейшем беспорядке, однако он все
же решил, что причин для поспешного бегства пока нет. Он останется - не
только чтобы убедиться в том, что его догадка в отношении постигшей Люка
Лэнга участи оказалась верной - как будто услышанное им по телефону
оставляло для этого какие-то сомнения, - но и чтобы предпринять решающую и
последнюю попытку разобраться в той загадке, которую оставил после себя его
дед.
Эбнер потушил лампу и прошел к кровати, после чего, как был, не
раздеваясь, вытянулся на покрывале.
Сон, однако, не шел. Он лежал, блуждая по лабиринту своих мыслей, в
очередной раз силясь уловить хоть какой-то смысл в том ворохе информации,
которую успел к этому времени получить, и, как и прежде, пытаясь отыскать
тот главный факт, который стал бы ключом к пониманию всех остальных. Он был
уверен в том, что таковой действительно существует; более того. он был
уверен в том, что факт этот лежит прямо у него перед глазами, и он только
не замечает его, или не может правильно истолковать.
Так он пролежал почти полчаса, когда расслышал сквозь пульсирующий хор
лягушек и козодоев, что в водах Мискатоника что-то или кто-то плещется,
причем звук этот явно приближался, словно на берег накатывала какая-то
большая волна. Он сел в кровати и прислушался. Звук тотчас же смолк, но его
место сразу занял другой - такой, от которого у него мурашки поползли по
спине и который мог означать лишь одно - кто-то пытался вскарабкаться по
мельничному колесу.
Эбнер неслышно соскользнул с кровати и вышел из комнаты.
Со стороны запертой комнаты послышался приглушенный, тяжелый падающий
звук, похожий на шлепок, а затем раздалось какое-то странное, задыхающееся
то ли хныканье, то ли всхлипывание, показавшееся ему особенно ужасным, как
если бы где-то далеко-далеко невидимый ребенок звал на помощь. Через
секунду опять все стихло, причем ему показалось, что прекратился и
казавшийся нескончаемым гвалт лягушек.
Он вернулся на кухню и зажег лампу.
Окруженный желтоватым сиянием светильника, Эбнер стал медленно
подниматься по лестнице, приближаясь к двери запертой комнаты. Шагал он
тихо, стараясь не издать ни малейшего звука.
Подойдя к двери, снова прислушался и поначалу вообще ничего не услышал
- но затем ушей его достиг какой-то шорох.
В комнате определенно кто-то находился, причем существо это {дышало}!
Постаравшись отбросить возникший было страх, Эбнер решительно вставил
ключ, повернул его и, широко распахнув дверь, поднял лампу над головой.
Потрясение и ужас сковали все его тело.
Прямо поверх скомканного покрывала, лежавшего на давно покинутой
кровати, сидело чудовищное, кожистое "нечто", которое не было ни человеком,
ни лягушкой, и жадно пожирало окровавленный кусок мяса. Кровь вытекала из
омерзительного жабьего рта и падала на искривленные, перепончатые лапы. У
этого чудовища были длинные, мускулистые конечности, выраставшие из
дьявольского тела наподобие лягушачьих лап, и заканчивались почти
настоящими человеческими кистями, разве что с перепонками между пальцами...
Зловещая немая сцена продолжалась какую-то секунду, а затем неведомое
существо, издав леденящее душу рычание - {ех-йа-йа-йа-йахааах-нгх' ааа-х'
йух, х' йух..}, поднялось, выпрямилось и бросилось на Эбнера.
Реакция молодого человека была мгновенной, как если бы в глубине
сердца он давно ожидал, что может произойти нечто подобное. Он размахнулся
и что было силы швырнул массивную керосиновую лампу прямо в устремившуюся
на него тварь.
Пламя окутало существо, которое на долю секунды замерло на месте, но
тут же принялось отчаянно пытаться сбросить с себя огонь. Огонь же не
только лизал жуткого монстра, но также перекинулся на покрывало у него за
спиной, распространился и на пол под ногами существа. В тот же миг тембр
его голоса резко изменился, превратившись из низкого, гортанного рычания в
пронзительный, протяжный вой: - {Ма-ма-мама-ма-аа-ма-аа-ма-ааа!"}
Эбнер выскочил из комнаты, захлопнул дверь у себя за спиной и бросился
вниз.
Летя по ступеням, едва не падая, он с безумно бьющимся сердцем
пронесся через комнаты первого этажа и наконец выбежал из дома. Все так же
спотыкаясь, добежал до машины, почти ничего не соображая и не замечая
вокруг себя, наполовину ослепленный от застилавшего глаза пота, повернул
ключ зажигания и помчался, не разбирая дороги, лишь бы оказаться подальше
от этого Богом проклятого места, над которым уже начал виться дым пожара, а
вгрызавшиеся в иссохшее дерево постройки языки пламени стали взметаться в
темное небо.
Он гнал как одержимый - через Данвич, через крытый мост, - полуприкрыв
глаза, словно желая навсегда отсечь от себя видение того, что предстало
перед его взором несколько минут назад. Темные, мглистые холмы словно
пытались дотянуться до него своими невидимыми щупальцами, а в спину ударял
зловещий и одновременно поддразнивающий вихрь лягушачьей какофонии.
Но ничто не могло стереть из его сознания этот действительно безумный
финал, это внезапно открывшееся ему инфернальное знание, которое хищным
зверем вгрызлось в его разум... Ключ, который он держал все это время в
своих руках, сам не догадываясь об этом; то самое знание, которое
гнездилось где-то в закоулках его памяти, равно как и таилось в записках,
оставленных ему Лютером Уотелеем... Куски сырого мяса, которые, как он по
своей детской наивности полагал, должны были быть приготовлены в комнате
тети Сари (ведь никто же не станет есть {сырое мясо!}); упоминание
загадочного "Р.", который после своего отсутствия "вернулся снова" -
возвратился в тот единственный дом, который он когда-либо знал в своей
жизни...
Эти казавшиеся бессвязными в записках деда упоминания исчезнувших
коров, овец, останков других животных... Зловещие и столь ясные теперь
намеки Лютера насчет размера Р., "пропорционального кол-ву пищи", и того,
что "его надо держать на строгой диете и сохранять поддающийся контролю
размер" - как людей Иннсмаута! Разумеется, после смерти Сары - его матери -
он уменьшился почти до ничтожных размеров, тогда как Лютер надеялся, что
голодное заточение в запертой комнате иссушит его тело и тем самым
окончательно погубит, убьет...
И все же у старика, похоже, оставались еще какие-то сомнения, и потому
он послал внуку тот самый свой прощальный призыв убить в запертой комнате
"все живое", - ту самую тварь, которую Эбнер, сам того не желая, освободил,
когда сломал раму и распахнул ставни, а она, оказавшись на свободе,
бросилась самостоятельно добывать себе пищу и стала вновь увеличиваться в
размерах, питаясь поначалу рыбой из Мискатоника, затем мелкими животный,
потом домашней стотиной, а под конец добралась и до живых людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14