Ну что ж, богачами мы не стали, но зарабатывали достаточно, чтобы
хватало на суп из моллюсков и красное вино, а также на поленья для камина.
Джейн ничего больше и не было нужно. Конечно, она хотела детей, но не
прямо сейчас, вот так сразу, а тогда, когда они сами естественным образом
появятся на свет.
За короткие месяцы нашей с Джейн жизни и работы в Грейнитхед я сделал
несколько важных для себя открытий. Прежде всего, я открыл, что любовь
действительно существует, и твердо убедился в том, что до сих пор я не
понимал и не знал этого.
Я открыл, что могут означать верность и взаимное уважение. Научился я
и терпимости. В то время отец Джейн относился ко мне как к какому-то
безымянному мелкому клерку, которого он вынужден развлекать на
торжественном приеме, и время от времени, хоть и с явной неохотой, угощал
меня рюмочкой домашнего бренди еще 1926 года изготовления, а мать Джейн
буквально содрогалась, когда я входил в комнату, и кривилась, едва я,
забывшись, переходил на выразительный сент-луисский говор. Относилась же
она ко мне с ледяной вежливостью, что было намного хуже, чем откровенная
враждебность. Она прилагала все возможные усилия, чтобы только со мной не
разговаривать. Например, она спрашивала у Джейн: "Будет ли твой муж пить
чай?", хотя я сидел тут же, рядом. Но Джейн с загоревшимися глазами
отвечала:
- Не знаю. Сама спроси. Я же не ясновидящая.
Причина была проста: я не учился в Гарварде, я жил не в Хьюниспорте,
даже не в Бек-Бей, к тому же я даже не относился ни к какому загородному
клубу. Когда Джейн еще была жива, они имели ко мне претензии, что я
испортил жизнь их ребенку, а когда она погибла, обвиняли меня, что я ее
убил. Они не винили водителя грузовика, который должен был уступить
дорогу, не винили механика, не проверившего тормоза. Они винили только
меня.
Как будто, прости меня, Боже, я сам себя не винил.
- Я уладил все денежные вопросы, - сказал мистер Бедфорд. - Я
заполнил форму номер 1040 и потребовал возмещения расходов на врачебную
помощь в госпитале, хотя было очевидно, что это бессмысленно. С этих
пор... гм... я буду передавать твои счета мистеру Роснеру, если ты ничего
не имеешь против.
Я кивнул. Естественно, Бедфорды желали как можно скорее избавиться от
меня, но, конечно же, так, чтобы это не выглядело излишней поспешностью
или отсутствием хороших манер.
- И еще одна мелочь, - продолжал мистер Бедфорд. - Миссис Бедфорд
желала бы оставить себе на память ожерелье из алмазов и жемчуга, которое
принадлежало Джейн. Она считает, что с твоей стороны это был бы прекрасный
жест.
Было очевидно, что эта просьба глубоко заботила мистера Бедфорда, ему
явно было неловко, но ясно было и то, что он не осмелился бы появиться
дома с пустыми руками. Он барабанил пальцами по краю стола и неожиданно
повернул голову в сторону, как будто это не он упомянул об ожерелье, а
кто-то иной...
- Учитывая при этом стоимость ожерелья... - небрежно бросил он.
- Джейн дала мне понять, что это семейная реликвия, - сказал я самым
мягким тоном, на который только был способен.
- Ну... да... это правда. Оно принадлежало нашей семье сто пятьдесят
лет. Его всегда передавали очередной миссис Бедфорд. Но поскольку у Джейн
не было детей...
- ...и к тому же она была всего-навсего миссис Трентон... - добавил
я, пытаясь за иронией скрыть горечь.
- Ну вот, - озабоченно буркнул мистер Бедфорд. Он шумно кашлянул.
Вероятнее всего, он не знал, как себя вести.
- Ну, хорошо, - сказал я. - Все для Бедфордов.
- Очень тебе обязан, - выдавил из себя мистер Бедфорд.
Я встал.
- Должен ли я еще что-нибудь подписать?
- Ничего. Ничего, благодарю, Джон. Все уже улажено. - Он тоже встал.
- Помни, если мы будем в состоянии тебе чем-то помочь... достаточно будет
позвонить нам.
Я кивнул. Наверно, я все же был неправ, питая такую антипатию к
Бедфордам. Да, я потерял молодую жену и еще не родившегося ребенка, но они
потеряли единственную дочь. Кого они могли винить в своем несчастье, если
не Бога и не самих себя?
Мы обменялись с мистером Бедфордом крепким рукопожатием, будто
генералы враждебных армий после подписания не слишком почетного мира. Я
направился к двери, когда неожиданно услышал женский голос, говорящий
совершенно естественным тоном:
- Джон?
Я резко обернулся. У меня волосы на голове от страха стали ежиком. Я
вытаращил глаза на мистера Бедфорда. Мистер Бедфорд в свою очередь
уставился на меня.
- Да? - бросил он. Потом наморщил лоб и спросил: - Что случилось? У
тебя такой вид, будто ты увидел привидение.
Я поднял руку, напряженно прислушиваясь.
- Вы слышали что-нибудь? Какой-то голос? Кто-то произнес мое имя?
- Голос? - повторил мистер Бедфорд. - Чей голос?
Я заколебался, ведь сейчас я слышал только уличный шум за окном и
стук пишущих машинок в соседних комнатах.
- Нет, - наконец выдавил я. - Видимо, мне что-то почудилось.
- Как ты себя чувствуешь? Может, тебе надо еще раз поговорить с
доктором Розеном?
- Нет, зачем же. Это ничего не значит, все в порядке, спасибо. Со
мной ничего не случилось.
- Это точно? Ты выглядишь не особенно хорошо. Едва ты вошел, я сразу
подумал, что выглядишь ты неважно.
- Просто бессонная ночь, - объяснил я, оправдываясь.
Мистер Бедфорд положил мне руку на плечо - не так, будто хотел
придать мне уверенности, а скорее так, будто сам должен был на что-то
опереться.
- Миссис Бедфорд будет очень благодарна за ожерелье, - заявил он.

3
Перед ленчем я выбрался на одинокую прогулку по салемскому парку
"Любимые девушки". Было холодно. Я поднял воротник плаща, а из моего рта
вылетал пар. Голые деревья застыли в немом ужасе перед зимой, как ведьмы
Салема, а трава была серебряной от росы. Я дошел до эстрады, покрытой
полукруглым куполом, и сел на каменные ступени. Неподалеку на лужайке
играли двое детей; они бегали, кувыркались, оставляя на траве зеленый
запутанный след. Двое детей, которые могли бы быть нашими: Натаниэль,
мальчик, умерший в лоне матери, - как же еще иначе назвать неродившегося
сына? - и Джессика, девочка, которая так и не была зачата.
Я все еще сидел на ступенях, когда подошла пожилая женщина в потертом
подпоясанном плаще и бесформенной вельветовой шляпке. Она несла раздутую
сумку и красный зонтик, который по непонятным причинам раскрыла и
поставила у ступеней. Она села примерно в паре футов от меня, хотя места
было предостаточно.
- Ну, наконец, - проворковала она, раскрывая коричневый бумажный
пакет и вынимая из него сандвич с колбасой.
Украдкой я присматривался к пожилой даме. Она, наверно, не была так
стара, как мне вначале казалось, ей было самое большее пятьдесят, может
быть пятьдесят пять. Но она была так бедно одета, а ее седые волосы -
настолько неухоженны, что я принял ее за семидесятилетнюю бабку. Она
начала есть сэндвич так изысканно и с таким вкусом, что я не мог оторвать
от нее глаз.
Мы так сидели почти двадцать минут на ступенях эстрады в Салеме в то
холодное мартовское утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98