Слишком долго она надзирала за господином Эйвоном, за Бертом, и просто з и а л а: он должен был поступить вот так.
Господин такой-то оказался пожилым джентльменом — лет пятидесяти с хвостиком; благожелательный, спокойный. Амалия показала ему фотографию Эйвона, подумав при этом, что надо бы вынуть ее из дорогой кожаной рамки. Джентльмен покачал головой.
— Не узнаю, не было такого человека, мэм.
— Вы уверены?
— Не на сто процентов. Но вы же знаете, это заграничный рейс — я проверял паспорта.
— И вы смотрите на фотографии? — спросила Амалия с некоторым удивлением.
Американцы не любят документов. Не любят, когда у них спрашивают документы, воспринимая это как покушение на личную свободу, и — сочувствуя тем, с кого их спрашивают, — не любят особо рассматривать презренные бумажонки.
— Мельком, — признался джентльмен. — Основное внимание уделяется другим авуарам.
"Ишь, какое слово, — подумала Амалия. — Надо будет посмотреть в словаре». И попросила:
— Может быть, разрешите его описать? Шесть футов четыре дюйма, прямые плечи, волосы… светлый шатен, возраст — сорок лет на вид… Да! Вы должны были заметить его руки, толстые такие пальцы, сильные. Кожаная куртка, по всей видимости… Крупный такой господин. Приметный,
Джентльмен за стойкой покачал головой и хмыкнул. Потом сказал:
— Припоминаю. Такой господин был. Да, появился перед концом регистрации. Да, толстые пальцы, припоминаю, мэм. Но он был без усов, я бы запомнил усы.
— Вы уверены, что запомнили бы?
— Не на сто процентов, — снова сказал тот. — Видите ли, мэм, регистрация — это достаточно сложная процедура. Мы заполняем посадочный талон, багажные квитанции, бирки — именные бирки…
Амалия терпеливо кивала,
— …Проверяем паспорт, отправляем багаж. Сверяем имя со списком… — Он взглянул на сержанта Эйно, маячившего неподалеку, и договорил все-таки:
— Со списком нежелательных лиц. Так что, мэм, этого человека я, кажется, припоминаю, но насчет усов… Не могу заявить с уверенностью.
— Не помните, на какое место вы его посадили, сэр?
— Место, место, место… Да. Он не спрашивал никакого особого места… конечно, он последним прошел в зал ожидания… место… По-моему, двадцать второй ряд, место «ди». Нет! Я дал ему место у окна, «эй», потому что он не спрашивал, он уважал мое время. Двадцать второй ряд.
— Огромнейшее вам спасибо, сэр, — сказала Амалия и чуть не бегом рванула к девушке со списками пассажиров.
Джон и Карл — видимо, уже недоумевая, — переместились следом. Девушка со списками была славненькая.
Светлая блондинка, волосы не крашены, почти без макияжа; лицо скандинавского типа, вздернутый нос. Добропорядочная особа. Отметив все это, Амалия сказала:
— Милая девушка, извините за беспокойство, извините… Не посмотрите еще раз в список — кому было назначено место двадцать два «эй»? Не сочтите за труд… Рейс на Торонто, что мы уже смотрели.
Барышня кротко переключила свой компьютер, пощелкала некоторое время клавишами и проговорила:
— Двадцать второй ряд, место «эй», господин Джошуа Тэкер, «короткий билет». — Увидев, что рыжая дама не понимает насчет билета, объяснила; — Билет без пересадки и не обратный.
Тогда Амалия решила рискнуть и попросила:
— Пожалуйста, мисс, я могу попросить вас об одолжении?.. Если вас будут спрашивать об этом пассажире, не говорите, что я уже им интересовалась. Видите ли, он в опасности. Скорее всего, им могут заинтересоваться преступники, которые разыскивают его. Я вас очень прошу.
Риск был в том, что неизвестный господин Тэкер после такой просьбы должен был заинтересовать барышню, и она неизбежно запомнит этот разговор. Но девушка подняла на Амалию сине-серые скандинавские глаза и ответила:
— Конечно, мэм, если вы так говорите… Я не стану им помогать и сообщу вам, в полицию. Ведь вы из полиции?
— Колоссально! Ох, спасибо… Сообщите сержанту Эйно, хорошо?
— Карлу? Договорились.
У нее был какой-то акцент — не сразу разберешь какой. Они смотрели друг на друга и улыбались. Они были приятны друг другу. Амалия спросила:
— Вы из Швеции?
— Странно… Почему-то многие так думают, когда меня видят. Я из России. Русская. Вот Эйно — он скандинав. — Она улыбнулась сержанту, стоявшему поодаль, у большого окна. — Меня привезли, когда я была вот такая. — Она показала рукой: пониже ее рабочего стола.
"Года два тебе было, — подумала Амалия. — Странно, что сохранился акцент»,
Она запомнила фамилию регистраторши; фамилия была английская. «Видимо, замужем.. или отчим дал свое имя… да какое мне дело… Славная какая. Жаль — нельзя позвать ее в кафе, посидеть, потрепаться, выпить чего-нибудь вкусненького. Она на работе, и я на работе, черт бы побрал проклятые дела. Не хочу я возвращаться в Хоу-элл, что мне там теперь — стеречь толстомясую? Хотя ей не позавидуешь тоже… Почему-то мой драгоценный Ма-бен никак не распорядился…»
К стойке подплыла дама с детской коляской; Амалия последний раз взглянула на русскую и помахала рукой.
— До встречи!
— Всегда вам рада. До свиданья.
Амалия пошла к своим, и тут в ее сумочке запищал телефон.
Мабен приказывал проехать на завод, в главную контору, к старшему агенту ФБР Родригесу, который желает ее видеть.
— Постарайтесь получить побольше информации. Затем свяжетесь со мной. И попрошу впредь не своевольничать, мисс. Понятно?
Куда уж понятней, подумала она и пошла прощаться с сержантом Эйно. Сердечное было прощанье, ничего не скажешь, только жаль — принимал ее деловую карточку с рабочим телефоном, он думал вовсе не о делах, на личике его розовом было написано, о чем он думает. «Жаль, мой друг, что далеко живешь, а я сижу одна, как птичка в клетке», — пропела про себя Амалия и двинулась на стоянку, сопровождаемая своим адъютантом.
Уже совсем стемнело; самое темное время в году. Усевшись в холодную машину, Амалия открыла было рот, чтобы сказать: «А заедем-ка перекусить куда-нибудь», как Джон объявил:
— Амми, жрать охота до тошноты. Заедем куда перекусить?
В это время их верховный шеф, господин Клемент Гилберт, еще был в воздухе — где-то над прекрасным городом Филадельфией — и потому не мог активно участвовать в событиях. Он сидел в салоне-кабинете своего самолета (своего в буквальном смысле), один, и потому мог не заботиться о том, что написано у него на лице. Он снова был свиреп — как давеча в своем президентском кабинете, когда срывал галстук И бессмысленно катал и перекатывал в голове беседу с Президентом. В известном всему миру Овальном кабинете. Большая честь. Быть принятым Самим Президентом. «Вот дерьмо, — думал примерный американец, столп общества Клемент Гилберт. — Проклятое дерьмо, не система управления, а куча деталей, не соотносящихся друг с другом. Действительно, поговорили…»
Он вспоминал сахарную рожу Берри, советника Президента по промышленности, присутствовавшего при беседе. Сахарность эта была адресована, конечно же, не ему, а Хозяину. Боже, Иисус Спаситель, что же они бормотали! «Конечно же, конечно, я, — это Президент, — верю каждому вашему слову, Клем, как ни невероятно то, что вы рассказали. Да, да! Это невероятно, но гений американского народа всегда, всегда творил чудеса. Моя администрация готова помочь вам всячески, дорогой Клем, — да, конечно же, не только вам, но и всему народу Америки должно служить такое изобретение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Господин такой-то оказался пожилым джентльменом — лет пятидесяти с хвостиком; благожелательный, спокойный. Амалия показала ему фотографию Эйвона, подумав при этом, что надо бы вынуть ее из дорогой кожаной рамки. Джентльмен покачал головой.
— Не узнаю, не было такого человека, мэм.
— Вы уверены?
— Не на сто процентов. Но вы же знаете, это заграничный рейс — я проверял паспорта.
— И вы смотрите на фотографии? — спросила Амалия с некоторым удивлением.
Американцы не любят документов. Не любят, когда у них спрашивают документы, воспринимая это как покушение на личную свободу, и — сочувствуя тем, с кого их спрашивают, — не любят особо рассматривать презренные бумажонки.
— Мельком, — признался джентльмен. — Основное внимание уделяется другим авуарам.
"Ишь, какое слово, — подумала Амалия. — Надо будет посмотреть в словаре». И попросила:
— Может быть, разрешите его описать? Шесть футов четыре дюйма, прямые плечи, волосы… светлый шатен, возраст — сорок лет на вид… Да! Вы должны были заметить его руки, толстые такие пальцы, сильные. Кожаная куртка, по всей видимости… Крупный такой господин. Приметный,
Джентльмен за стойкой покачал головой и хмыкнул. Потом сказал:
— Припоминаю. Такой господин был. Да, появился перед концом регистрации. Да, толстые пальцы, припоминаю, мэм. Но он был без усов, я бы запомнил усы.
— Вы уверены, что запомнили бы?
— Не на сто процентов, — снова сказал тот. — Видите ли, мэм, регистрация — это достаточно сложная процедура. Мы заполняем посадочный талон, багажные квитанции, бирки — именные бирки…
Амалия терпеливо кивала,
— …Проверяем паспорт, отправляем багаж. Сверяем имя со списком… — Он взглянул на сержанта Эйно, маячившего неподалеку, и договорил все-таки:
— Со списком нежелательных лиц. Так что, мэм, этого человека я, кажется, припоминаю, но насчет усов… Не могу заявить с уверенностью.
— Не помните, на какое место вы его посадили, сэр?
— Место, место, место… Да. Он не спрашивал никакого особого места… конечно, он последним прошел в зал ожидания… место… По-моему, двадцать второй ряд, место «ди». Нет! Я дал ему место у окна, «эй», потому что он не спрашивал, он уважал мое время. Двадцать второй ряд.
— Огромнейшее вам спасибо, сэр, — сказала Амалия и чуть не бегом рванула к девушке со списками пассажиров.
Джон и Карл — видимо, уже недоумевая, — переместились следом. Девушка со списками была славненькая.
Светлая блондинка, волосы не крашены, почти без макияжа; лицо скандинавского типа, вздернутый нос. Добропорядочная особа. Отметив все это, Амалия сказала:
— Милая девушка, извините за беспокойство, извините… Не посмотрите еще раз в список — кому было назначено место двадцать два «эй»? Не сочтите за труд… Рейс на Торонто, что мы уже смотрели.
Барышня кротко переключила свой компьютер, пощелкала некоторое время клавишами и проговорила:
— Двадцать второй ряд, место «эй», господин Джошуа Тэкер, «короткий билет». — Увидев, что рыжая дама не понимает насчет билета, объяснила; — Билет без пересадки и не обратный.
Тогда Амалия решила рискнуть и попросила:
— Пожалуйста, мисс, я могу попросить вас об одолжении?.. Если вас будут спрашивать об этом пассажире, не говорите, что я уже им интересовалась. Видите ли, он в опасности. Скорее всего, им могут заинтересоваться преступники, которые разыскивают его. Я вас очень прошу.
Риск был в том, что неизвестный господин Тэкер после такой просьбы должен был заинтересовать барышню, и она неизбежно запомнит этот разговор. Но девушка подняла на Амалию сине-серые скандинавские глаза и ответила:
— Конечно, мэм, если вы так говорите… Я не стану им помогать и сообщу вам, в полицию. Ведь вы из полиции?
— Колоссально! Ох, спасибо… Сообщите сержанту Эйно, хорошо?
— Карлу? Договорились.
У нее был какой-то акцент — не сразу разберешь какой. Они смотрели друг на друга и улыбались. Они были приятны друг другу. Амалия спросила:
— Вы из Швеции?
— Странно… Почему-то многие так думают, когда меня видят. Я из России. Русская. Вот Эйно — он скандинав. — Она улыбнулась сержанту, стоявшему поодаль, у большого окна. — Меня привезли, когда я была вот такая. — Она показала рукой: пониже ее рабочего стола.
"Года два тебе было, — подумала Амалия. — Странно, что сохранился акцент»,
Она запомнила фамилию регистраторши; фамилия была английская. «Видимо, замужем.. или отчим дал свое имя… да какое мне дело… Славная какая. Жаль — нельзя позвать ее в кафе, посидеть, потрепаться, выпить чего-нибудь вкусненького. Она на работе, и я на работе, черт бы побрал проклятые дела. Не хочу я возвращаться в Хоу-элл, что мне там теперь — стеречь толстомясую? Хотя ей не позавидуешь тоже… Почему-то мой драгоценный Ма-бен никак не распорядился…»
К стойке подплыла дама с детской коляской; Амалия последний раз взглянула на русскую и помахала рукой.
— До встречи!
— Всегда вам рада. До свиданья.
Амалия пошла к своим, и тут в ее сумочке запищал телефон.
Мабен приказывал проехать на завод, в главную контору, к старшему агенту ФБР Родригесу, который желает ее видеть.
— Постарайтесь получить побольше информации. Затем свяжетесь со мной. И попрошу впредь не своевольничать, мисс. Понятно?
Куда уж понятней, подумала она и пошла прощаться с сержантом Эйно. Сердечное было прощанье, ничего не скажешь, только жаль — принимал ее деловую карточку с рабочим телефоном, он думал вовсе не о делах, на личике его розовом было написано, о чем он думает. «Жаль, мой друг, что далеко живешь, а я сижу одна, как птичка в клетке», — пропела про себя Амалия и двинулась на стоянку, сопровождаемая своим адъютантом.
Уже совсем стемнело; самое темное время в году. Усевшись в холодную машину, Амалия открыла было рот, чтобы сказать: «А заедем-ка перекусить куда-нибудь», как Джон объявил:
— Амми, жрать охота до тошноты. Заедем куда перекусить?
В это время их верховный шеф, господин Клемент Гилберт, еще был в воздухе — где-то над прекрасным городом Филадельфией — и потому не мог активно участвовать в событиях. Он сидел в салоне-кабинете своего самолета (своего в буквальном смысле), один, и потому мог не заботиться о том, что написано у него на лице. Он снова был свиреп — как давеча в своем президентском кабинете, когда срывал галстук И бессмысленно катал и перекатывал в голове беседу с Президентом. В известном всему миру Овальном кабинете. Большая честь. Быть принятым Самим Президентом. «Вот дерьмо, — думал примерный американец, столп общества Клемент Гилберт. — Проклятое дерьмо, не система управления, а куча деталей, не соотносящихся друг с другом. Действительно, поговорили…»
Он вспоминал сахарную рожу Берри, советника Президента по промышленности, присутствовавшего при беседе. Сахарность эта была адресована, конечно же, не ему, а Хозяину. Боже, Иисус Спаситель, что же они бормотали! «Конечно же, конечно, я, — это Президент, — верю каждому вашему слову, Клем, как ни невероятно то, что вы рассказали. Да, да! Это невероятно, но гений американского народа всегда, всегда творил чудеса. Моя администрация готова помочь вам всячески, дорогой Клем, — да, конечно же, не только вам, но и всему народу Америки должно служить такое изобретение!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84