В Барселону она приехала ночью — вышла на автовокзале и очутилась в мире, некогда ей привычном, — которого она так долго была лишена. Большие, залитые светом залы, кафе и магазинчики, светящиеся указатели, и толпы, толпы людей из всех стран мира. Будто ты в Нью-Йорке. Она ошалела, наша самоуверенная Амалия, озиралась по сторонам, как дикарка. Увидела крошечное кофейное заведение, забралась туда и вдруг обнаружила, что очень хочет есть. И хочет выпить чего-нибудь пристойного, прежде чем ехать в гостиницу.
Гостиница называлась «Барселонские графы» — если Амалия поняла правильно; в этом не было уверенности, потому что название могло быть не испанское, а каталонское. Амалия выбрала ее потому, что там на крыше имелся солярий, и с него — как значилось в буклете — был виден дом « La Fedrera », построенный самим Гауди.
Как ни странно, эта девчонка с Манхэттена знала, кто такой Гауди — великий архитектор, строивший свои дома и храмы только в Барселоне. А знала потому, что в отрочестве, когда отец ушел из дома и мать начала пить, нашла себе прибежище в библиотеке. Худенький рыжий подросток стал ходить в небольшую библиотеку по соседству, на Бродвее, а там работала на выдаче замечательная пожилая дама — тоже худая, подтянутая, как бегунья. Однажды она сказала: «Девочка, ты рождена для стиля модерн», и девочка захотела узнать, что такое стиль модерн, для которого она рождена, и стала брать альбомы, и даже книги, и героически их читала. Так и осталось у нее на всю жизнь пристрастие к модерну и к великому Гауди. Может быть, из-за этого она в решила ехать в Барселону.
Итак, она приехала в гостиницу, заплатила за трое суток вперед (поразившись дешевизне) и по мраморной лестнице в мавританском стиле проследовала в номер. Просторно, уютно — и чисто! Господи, как хорошо, когда чисто, подумала она и сейчас же залезла в ванну, с удовлетворением поглядывая на добрую дюжину полотенец, висевших на сушилке. Полежала в горячей воде с бодисаном, потом отмылась под душем и снова налила ванну. Полежала еще, вылезла, пустила в дело три полотенца, двумя щетками расчесала волосы, завернулась в сухую купальную простыню, прошлась по номеру туда-сюда; ковер под босыми ногами был приятно упругий и пушистый.
Но тут обнаружилось, что делать больше нечего. Есть не хотелось, выпивать в одиночестве — тоже. Внизу, под окном, была широкая улица, пустая по ночному времени — только редкие машины были видны, да какой-то памятник. Амалия подумала, что где-то — скорее всего, неподалеку — есть людные места, где тусуется молодежь и можно со вкусом развлечься; видит Бог, она это заслужила.
Подумала и внезапно ощутила себя неимоверно одинокой. Об этом пришлось поразмыслить, потому что всю свою сознательную жизнь она с легкостью переносила одиночество и с такою же легкостью знакомилась с людьми, когда этого хотелось. Но сейчас почему-то не хотелось. «Одичала ты, девушка, вот что, — сформулировала Амми. — Дикая стала с этими двумя анахоретами…»
Нет, она определенно не хотела назад, к Берту, но в то же время не хотела и никого незнакомого — ни для тусовки, ни, тем более, для постели. Вероятнее всего, захотелось нормальной жизни, такой, к какой она привыкла, — житья в Америке, в большом городе и работы в конторе, а не «на земле». И приятелей, парней с Манхэттена, и по вечерам — еды из китайского ресторанчика за углом, а еще — субботних поездок, одной или в компании, в какое-нибудь прекрасное место: их кругом полно, прекрасных мест, хоть в Коннектикуте, хоть в Вирджинии — где угодно…
"Черт побери! — подумала Амалия, — мне же полгода никто не звонил по телефону!»
И стало необходимо сейчас же услышать в трубке знакомый голос. Она подошла к телефонному аппарату — рядом с ним лежал информационный буклетик, — нашла инструкцию, как звонить за рубеж, вызвала Нью-Йорк. Очень хорошо, но какой номер вызвать в столице мира? Там сейчас семь вечера, добрые люди едут домой с работы.. И вдруг, импульсивно, отщелкала номер своего бывшего шефа, господина Мабена. Секретный номер, для своих.
Пи-пи-у-у, — запела трубка, и сейчас же знакомый голос проскрипел:
— Мабен,
— Добрый вечер, господин Мабен, это… Он перебил ее, буркнув:
— Узнал. Вы в прежней компании?
— Да, сэр, — пролепетала Амалия. Принял за кого-то другого, решила она. — Это…
— Я вас узнал, — отрезал Мабен. — Имею для вас информацию. Вот и влипла, подумала она и села.
— Возможно, вам известно, — скрипел голос в трубке, — что Лентини… Вы расслышали имя? Лен-ти-ни.
— Да.
— С его людьми произошел неприятный инцидент в марте, в Голландии..
— Вот как.
— Весьма неприятный. Сейчас он в Испании, лично. У меня всё, прощайте — В трубке опять запищало — отбой.
Амалия подобрала ноги, ощутив, что по полу тянет от кондиционера. Разумеется, она знала, кто такой Лентини: еще работая в ФБР {откуда ее и сманил в «Джи Си» Мабен), прочитала обширную ориентировку на старого гангстера, а память у нее была профессиональная. Джовашш Лентини по кличке Папа, 1933, уроженец Сицилии, имеет дом на Лонг-Айленде, активный участник гангстерской войны 1961 года, глава «семейства», занимающегося всем самым дрянным, что только есть на свете. Наркотики, игорные дома, оружие. Имеет обширную сеть исполнителей. Прикрытие, торговый дом, импортирующий одежду из Юго-Восточной Азии. Сильные связи в полиции Нью-Йорка. Пользуется огромным авторитетом в преступном мире Нью-Йорка. Практически никогда не выезжает из города, посещает такую-то церковь, и так далее…
— Вот оно что, — пробормотала она и внезапно ощутила, что замерзла вся, не только ноги. — Понятно, понятно…
Действительно, ей все было понятно, даже то, почему Мабен был краток, как телеграф, — боялся, что ее телефон запеленгуют. Но каков старик — узнал ее по голосу, с четырех слов! «Значит, это были бандиты Лентини, — думала Амалия, роясь в сумке и натягивая на себя чистые брюки. — А, черт, волосы мокрые, как водоросли, отпустила гриву… Вот оно что… Не латиноамериканцы, как она подумала тогда, а итальянцы, конечно же! Тот, смуглый и кривоногий, что вышел из коричневого вэна, и тот, что выпал из синего „БМВ“, курчавой головой вперед. „Практически никогда не выезжает из города“. И прибыл в Испанию — надо же! Высокая честь, ничего не скажешь… Когда он родился, моих родителей еще и в проекте не было».
Она пробежала в ванную, забрала крем и зубную щетку, купленные два часа назад. Стоя перед зеркалом, надела рубаху, вот чего у нее не было целых полгода — приличного зеркала. А девочка ничего, и плечи, в титечки… Ладно, поехали!
Внизу Амалия сказала портье, что, если ее будут спрашивать, она вернется через два-три часа, и вышла на улицу. Не стала брать такси из стоявших рядом, между двумя гостиницами. Свернула за угол, на бульвар Благодарения, — впереди, на углу следующего квартала, возник дом работы Гауди. Он был искусно подсвечен и снял, как огромная волна, вставшая дыбом под луной, — он был, как волна, и он был прекрасен и нелеп, и ни на что не похож, потому что не бывает каменных волн, — местами гладкий, местами крапчатый, с прекрасными и нелепыми огромными завитушками поверху. «Жаль, что приходится уезжать от тебя, — сказала ему Амалня. — Но я еще вернусь».
Она прошла еще один квартал, взяла такси у очередной гостиницы и поехала в аэропорт:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84