Я на минутку выскочила, пришла посмотреть, как вы разместились, последнее слово явно почерпнуто из терминологии гостиничного бизнеса, не дай Бог, хватятся, как устроились в этой квартире, он хотел было увлечь ее в комнату, но Лидия высвободилась: Нет-нет, нельзя, и голос задрожал, и проявила волю, но это ведь только так говорится, ее бы воля — легла бы сейчас же на эту кровать, приняла этого человека, примостила его голову у себя на плече, больше ей ничего не надо, погладить бы только по волосам, приласкать, на что она никогда не могла решиться, вот чего бы хотела она, но ведь за стойкой отеля «Браганса» уже вопрошает Сальвадор: Где эту Лидию черти носят? — и, будто слыша это, она уже обежала весь дом, опытным глазом примечая всякую недостачу и нехватку: ни веника, ни швабры, ни совка, тряпки половой нет и чем пыль стирать — тоже, мыла ни миндального, ни стирального, ни щелока, ни пемзы, ни метелочки из перьев, ни подносика, ни туалетной бумаги, мужчины — прямо как дети малые: плывут на край света, путь в Индию открывают, а что у них под самым носом делается — не замечают. Да уж, чего тут вдосталь и в избытке — так это пыли и пуха, каких-то ниток, седых волос, которые роняли здесь поколение за поколением, ничего не замечая утомленными от жизни глазами, здесь даже паутина в углах состарилась и обветшала, отяжелела от пыли, умрет когда-нибудь и сам паучок, останется иссохшее тельце с поджатыми лапками лежать в своем воздушном гробике рядом с обратившимися в прах мошками и мушками, ибо своей судьбы никто не избегнет, никто на семя не пойдет — вот она, непреложная истина. Тут Лидия объявила, что в пятницу у нее выходной, и она придет делать уборку, принесет все, что нужно. Но как же, тебя, наверно, мать ждет? Ничего, я постараюсь ее предупредить, может, позвоню в соседнюю бакалею, а они передадут. Тебе деньги нужны? У меня есть, после сочтемся. Ну, вот еще, возьми, сто эскудо хватит? Да куда ж столько! Ну, хорошо, значит, в пятницу я тебя жду, мне только совестно, что ты будешь заниматься уборкой. Ой, да что вы — квартира в таком виде, что жить нельзя. Ну, я тебе что-нибудь подарю за это. Не надо мне ничего дарить, считайте, что я к вам нанялась в прислуги. Прислуга получает вознаграждение. Мне одна награда — вам угодить, и согласимся, что последняя реплика заслуживала поцелуя, каковой и был запечатлен Рикардо Рейсом на ее устах — да, наконец-то. Он уже взялся было за дверную ручку — вроде бы все обговорено, контракт подписан, но тут Лидия, захлебываясь словами, точно не в силах больше была держать их при себе и торопясь поскорее избавиться от них, сообщила новость: Ой, знаете, из Коимбры звонили, барышня Марсенда завтра приезжает, хотите, я ей скажу, где вы теперь живете? — на что Рикардо Рейс сказал так же торопливо и будто загодя приготовив ответ: Нет-нет, ни в коем случае никому не давай мой адрес, и Лидия, пребывая в счастливом заблуждении по поводу того, что ей одной доверена тайна, как на крыльях вылетела на лестницу, и, поскольку наконец-то приоткрылась дверь на первом шоке — соседям пришла наконец пора удовлетворить свое любопытство — крикнула наверх, словно подтверждая уговор о предоставлении услуг: Значит, до пятницы, сеньор доктор, приду, все у вас тут приберу-вымою, что следовало понимать так: Слышала, старая сплетница? я нанялась к новому жильцу в приходящие прислуги, слышала, вот и не воображай себе ничего другого, я с ним не ем и не сплю, и приветствовала ее очень учтиво: Добрый день, сеньора, но та ответила сквозь зубы и глядела недоверчиво, ибо не похожа эта попрыгунья на приходящую прислугу — обычно хмурую, отнюдь не порхающую, но еле волочащую ревматические, опутанные узлами вен ноги — проводила Лидию недобрым холодным взглядом, а выше этажом Рикардо Рейс уже закрыл дверь к себе и, уверившись в своем двуличии, пытается проанализировать его: Нет-нет, ни в коем случае никому не давай мой адрес, сказал ты, а был бы настоящим мужчиной, то добавил бы: Марсенда и так его знает, я ей письмо послал, до востребования, чтобы отец не заподозрил. А захотел бы продолжить признания, сказал бы: Теперь я безвылазно засяду дома, буду выходить только пообедать, да и то — на скорую руку, и буду беспрестанно смотреть на часы, и ночью, и днем, и утром, все то время, что она проведет в Лиссабоне, но завтра, в понедельник, она наверняка не придет, поезд прибывает поздно вечером, но, быть может, появится во вторник, в среду, в четверг. Или в пятницу. Нет, в пятницу — нельзя, в пятницу здесь будет Лидия. Велика важность: каждой — и прислуге, и барышне из хорошей семьи — найдется место, они друг другу не помешают. Марсенда так подолгу в Лиссабоне не остается, она ведь приезжает только, чтобы показаться врачу, ну, конечно, у отца — свой интерес. Ага, а ты, ты-то чего ждешь от ее прихода, если, конечно, она придет? Ничего не жду, я просто хочу, чтобы она пришла. Ага, ты полагаешь, что барышня с подобным воспитанием, с теми строжайшими представлениями о приличиях и нравственности, которые привил ей папаша-нотариус, заглянет на огонек в холостую квартиру, к одинокому мужчине? одна? ты веришь, что такое бывает? Однажды я спросил ее, почему она хотела увидеться со мной, и она сказала, что не знает, и я считаю, что в подобных случаях этот ответ вселяет надежду. Один не знает, другой не ведает. Вроде того. В точности как Адам и Ева в раю. Преувеличиваешь: и здесь — не рай, и она — не Ева, да и я, как известно, — не Адам, Адам был лишь чуточку постарше Евы — всего на несколько часов или дней, не помню. Адам был мужчиной в полном смысле слова, и в полном смысле слова женщиной была Ева, они были разные, равные и необходимые друг другу, и каждый из нас — прежде всего мужчина, прежде всего женщина, всякий раз единственный в своем роде. Все так, но, насколько мне дано судить, в женщине по-прежнему куда больше от Евы, чем в мужчине — от Адама. Ты так считаешь на основании собственного опыта? Нет, потому, что нас всех больше устраивает, чтобы было именно так. Вижу, Фернандо, ты хочешь вернуться к началу. Я — не Фернандо. Ах, вот как.
Ужинать Рикардо Рейс не пошел. Выпил чаю с печеньем, сидя за большим столом, в обществе семи пустых стульев, под пятирожковой люстрой по две лампочки в каждом рожке, три печенья съел, одно оставил на блюде, осмотрелся и обнаружил, что в комплекте не хватает двух цифр, «четыре» и «шесть», первую быстро обнаружил в углах квадратной комнаты, а чтобы найти вторую, пришлось встать, поглядеть там и тут, в ходе осмотра обнаружилось «восемь» — восемь пустых стульев, и в конце концов решил, что и сам может стать «шестью», как и любым другим числом, ибо он, как уже было доказано, — бесчислен. С печально-иронической улыбкой он покачал головой, пробормотал: Похоже, я спятил, и отправился в спальню, а на улице шумела вода, та, что низвергалась с небес, и та, что неслась по сточным канавам, окаймляющим улицы. Из стопки еще не расставленных книг выдернул «The God of the labyrinth», уселся на стул, где прошлой ночью сидел Фернандо Пессоа, укрыл колени одеялом, взялся за чтение с начала, но, когда дошел до той страницы, на которой остановился в прошлый раз, почувствовал, что его клонит в сон. Он лег, с трудом прочитал еще две страницы и уснул на середине абзаца. Он не гасил верхний свет, но, проснувшись среди ночи, обнаружил, что лампа под потолком не горит, и подумал, что все-таки вставал с кровати, щелкал выключателем, кое-что умеем мы делать полубессознательно, тело само умеет устранять неудобства, потому нам и удается заснуть перед битвой, перед казнью, потому, в конце концов, мы и умираем, что не в силах более сносить режущий свет бытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120