После занятий мы снова встретились с мосье Полем. Разговор сперва был не из приятных, пришлось выяснять отношения, не очень-то легко сразу выбросить из головы такой насильственный экзамен. Перепалка кончилась тем, что он назвал меня "une petite moqueuse et sans-coeur"* и удалился.
______________
* Насмешницей и бессердечной (фр.).
Я не хотела, чтоб он уходил совсем, я желала только, чтобы он почувствовал, что происшествия, подобные сегодняшнему, не вызывают во мне живой благодарности, а потому я обрадовалась, увидев, как он возится в саду. Вот он подошел к стеклянной двери. Я тоже подошла. Поговорили о растущих вблизи цветах. Наконец, мосье отложил лопату. Потом возобновил беседу, поговорил о том о сем и перешел к вещам, для меня интересным.
Понимая, что нынче он заслужил обвинения в несдержанности, мосье Поль чуть ли не извинялся. Он чуть ли не раскаивался во всегдашней своей вспыльчивости, но намекнул на то, что заслуживает снисхождения.
- Правда, - сказал он, - от вас я вряд ли могу его ожидать, мисс Люси. Вы не знаете ни меня, ни положения моего, ни моей истории.
Его история. Я тотчас ухватилась за это слово и принялась развивать идею.
- Нет, мосье, - возразила я. - Разумеется, как говорите вы, я не знаю ни истории вашей, ни ваших жертв, ни ваших печалей, испытаний и привязанностей. Ах нет! Я ничего о вас не знаю. Вы для меня совершенный незнакомец.
- Nein?* - пробормотал он, удивленно подняв брови.
______________
* Что? (фр.)
- Знаете, мосье, я ведь вижу вас только в классе - строгим, требовательным, придирчивым, повелительным. В городе я слышу о вас, как о человеке решительном и своевольном, скором на выдумку, склонном руководить, недоступном убежденью. Вы ничем не связаны, значит, и душа ваша свободна. На шее у вас нет никакой обузы, стало быть, и обязанности вас не тяготят. Мы все, с кем вы сталкиваетесь, для вас лишь машины, и вы швыряете нас туда-сюда, не спрашивая наших пожеланий. Отдыхать вы любите на людях, в ярком свете свечей. Эта школа и тот колледж - фабрика для вас, где вы обрабатываете сырье, называемое учениками. Я не знаю даже, где вы живете. Можно легко предположить, что у вас вовсе нет дома и вы в нем не нуждаетесь.
- Таков ваш приговор, - сказал он. - Я не ожидал иного. Я для вас и не христианин и не мужчина. Вы полагаете меня лишенным религии и привязанностей, свободным от семьи и от друзей, не руководимым ни верой, ни правилами. Что ж, хорошо, мадемуазель. Такова наша награда на земле.
- Вы философ, мосье, и притом из циников (тут я бросила взгляд на его сюртучок, и он тотчас принялся отряхивать ветхий рукав), ибо презираете слабости человечества, особенно стремление к роскоши, и обходитесь без ее утех.
- Et vous, Mademoiselle? Vous etes proprette et douillette, et affreusement insensible, par-dessus le marche*.
______________
* А вы, мадемуазель? Вы чистюля и неженка, и чудовищно бесчувственны к тому же (фр.).
- Но ведь должны же вы где-нибудь жить, мосье? Скажите мне, где вы живете? И какой содержите вы штат прислуги?
Отчаянно выпятив нижнюю губу и тем выражая наивысшее презрение к моему вопросу, он выпалил:
- Je vis dans un trou!* Я живу в берлоге, мисс, в пещере, куда вы и носика своего не сунете. Однажды, позорно постыдясь истины, я говорил вам о каком-то своем "кабинете". Так знайте же, у меня нет иного обиталища, кроме этого кабинета. Там и гостиная моя и спальня. Что же касаемо до "штата прислуги" (подражая моему голосу), слуг у меня числом десять. Les voila**.
______________
* Я живу в норе! (фр.)
** Вот они (фр.).
И он, поднеся их к самым моим глазам, мрачно расправил обе свои пятерни.
- Я сам чищу себе башмаки, - продолжал он свирепо. - Я сам чищу сюртук...
- Нет, мосье, чего вы не делаете, того не делаете, - в скобках заметила я. - Это слишком очевидно.
- Je fais mon lit et mon menage*; я добываю себе обед в ресторане; ужин мой сам о себе печется; дни мои полны трудов и не согреты любовью, длинны и одиноки мои ночи. Я свиреп, бородат, я монах. И ни одна живая душа на всем белом свете не любит меня, разве старые сердца, усталые, подобно моему собственному, да еще несколько существ, бедных, страждущих, нищих и духом и кошельком, не принадлежащих миру сему, но которым, не будем спорить с Писанием, завещано царствие небесное395.
______________
* Я стелю постель и веду хозяйство (фр.).
- Ах, мосье, я же знаю!
- Что знаете вы? Многое, истинно верю, но только не меня, Люси!
- Я знаю, что в Нижнем городе у вас есть милый старый дом подле милого старого сквера - отчего вам там не жить?
- Nein? - пробормотал он снова.
- Мне там очень понравилось, мосье. Крылечко, серые плиты перед ним и позади деревья - настоящие, не кустики какие-то - темные, высокие, старые. Будуар один чего стоит! Эту комнату вам следует сделать своим кабинетом. Там так торжественно и покойно.
Он возвел на меня взгляд, слегка покраснел и усмехнулся.
- Откуда вы знаете? Кто вам рассказал? - спросил он.
- Никто не рассказывал. Как вы думаете, мосье, быть может, мне это приснилось?
- Откуда же мне догадаться? Разве могу я проникнуть в сны женщины, а тем паче в грезы наяву?
- Пусть это мне приснилось, но тогда мне приснились и люди, не только дом. Я видела священника, старого, согбенного, седого, и служанку - тоже старую и нарядную, и даму, великолепную, но странную, ростом она мне едва ли по плечо, а роскоши ее достало бы выкупить князя. Платье на ней сверкало лазурью, шаль стоила тысячу франков, я сроду не видывала эдаких узоров; зато самое ее будто сломали надвое и снова сложили. Она будто давно пережила отпущенный ей срок, и ей остались одни лишь труды и скорби. Она стала неприветливой, почти злобной. И кто-то, кажется, взялся покоить ее старость, кто-то отпустил ей долги ее, яко же и ему отпустятся долги его395. Эти трое поселились вместе, госпожа, священник и служанка, - все старые, все слабые, все они пригрелись под одним теплым крылышком.
Он прикрыл рукой глаза и лоб, но губы были видны, и на них играло то выражение, которое я любила.
- Я вижу, вы выведали мои секреты, - сказал он. - Но каким же образом?
И я ему про все рассказала - про поручение мадам Бек, про задержавшую меня грозу, неприветливость хозяйки и любезность священника.
- Покуда я пережидала дождь, отец Силас помог мне коротать время своей повестью, - сказала я.
- Повестью? О чем вы? Отец Силас вовсе не сочинитель.
- Вам ее пересказать?
- Да. Начинайте с самого начала. Дайте-ка я послушаю французскую речь мисс Люси - можете стараться, можете и не очень, мне не важно, - все равно вы не скупясь уснастите ее варварскими оборотами и щедро приправите островными интонациями.
- Вам не придется насладиться всей пространной повестью и зрелищем рассказчика, увязнувшего на полуслове. Но извольте название - "Ученик священника".
- Ба! - воскликнул он, и смуглый румянец снова залил его щеки. - Худшей темы добрый старик подыскать не мог. Это его слабое место. Так что же "ученик священника"?
- О! Чего я только про него не услышала!
- Хотелось бы знать, что именно.
- Ну, про юность ученика и зрелые годы, про скупость его, неблагодарность, черствость, непостоянство. Ох, мосье, какой он скверный, плохой, этот ученик! Жестокий, злопамятный, мстительный, себялюбивый!
- Et puis?* - спросил он, берясь за сигару.
______________
* А еще? (фр.)
- Et puis, - подхватила я, - претерпел бедствия, которым никто не сочувствовал, сносил их так, что ни в ком не вызывал уважения, страдал от обид так, что никто его не жалел, и, наконец, осыпал своего врага горящими угольями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152