- Дайте попробовать, - обратилась она к Грэму, который отставил чашу подальше на полку.
Миссис Бреттон и доктор Хоум были увлечены беседой. От доктора Джона не укрылось ни одно ее па. Он следил за танцем, и танец ему нравился. Не говоря уж о мягкости и грации движений, отрадных для его жадного до красоты взгляда, его пленяло, что она так свободно чувствует себя у его матери, и самому ему оттого делалось легко и весело; он увидел в ней прежнего ребенка, почти прежнюю подругу детских игр. Мне интересно было, как он с ней заговорит; я пока еще не слышала их разговора; и первые же слова его доказали, что нынешняя ее ребяческая простота воскресила былые времена у него в памяти.
- Ваша светлость желает глоточек?
- Кажется, я достаточно ясно выразилась.
- Никоим образом не соглашусь на подобный шаг. Прошу прощенья, но я буду тверд.
- Почему? Я же здорова. У меня ключица снова не сломается, плечо не вывихнется. Это вино?
- Нет. Но и не роса.
- А я и не хочу росы; я не люблю росу. А что это?
- Эль. Крепкий эль. Рождественский. Его сварили, надо думать, еще когда я родился.
- Любопытно. И хорош он?
- Превосходен.
Тут он снял чашу, снова угостился, лукавым взглядом выразил полное свое удовлетворение и торжественно поместил чашу обратно на полку.
- Хоть бы попробовать дали, - протянула Полина. - Я никогда не пробовала рождественского эля. Сладкий он?
- Убийственно сладкий.
Она все смотрела на чашу, словно ребенок, клянчащий запретное лакомство. Наконец доктор смягчился, снял чашу и доставил себе удовольствие поить Полли из собственных рук; глаза его, всегда живо отображающие приятные чувства, сияя, подтвердили, что он и впрямь доволен; и он длил свое удовольствие, норовя наклонить чашу таким образом, чтобы питье лишь по каплям стекало с края к жадным розовым губам.
- Еще чуточку, еще чуточку, - молила она, нетерпеливо стуча по его руке пальчиком. - Пахнет пряностями и сахаром, а я никак их не распробую, вы так неудобно руку держите, скупец!
Он уступил ей, строго шепнув при этом:
- Только не говорите Люси и моей матушке. Они меня не похвалят.
- Да и я тоже, - ответила она, вдруг переменяя тон и манеру, будто добрый глоток питья подействовал на нее как напиток, снявший чары волшебника. - И ничего в нем нет сладкого. Горький, горячий - я просто опомниться не могу! Мне и хотелось-то его только оттого, что вы запрещали. Покорно благодарю, больше не надо!
И с поклоном небрежным, но столь же изящным, как ее танец, она упорхнула от него прочь, к отцу.
Думаю, она сказала правду - в ней продолжал жить семилетний ребенок.
Грэм проводил ее взглядом растерянным, недоуменным; глаза его часто останавливались на ней в продолжение вечера, но она, казалось, его не замечала.
Когда мы спускались пить чай в гостиную, она взяла отца под руку; и дальше она от него не отходила, она ловила каждое его слово. Он и миссис Бреттон говорили больше других членов нашего тесного кружка, а Полина была самой благодарной слушательницей и вставляла только просьбы повторить ту или иную подробность.
- А где вы тогда были, папа? А что вы сказали? Нет, вы рас скажите миссис Бреттон, как все вышло, - то и дело понукал она отца.
Теперь она уже не уступала порывам брызжущего веселья; детская веселость выдохлась; она сделалась задумчива, нежна, послушна. Одно удовольствие было смотреть, как она прощается на ночь; Грэму она поклонилась с большим достоинством; в легкой улыбке, спокойных жестах сказалась графиня, и ему ничего не оставалось, как тоже спокойно поклониться в ответ. Я видела, что ему трудно свести воедино пляшущего бесенка и эту светскую даму.
Наутро, когда все мы собрались за завтраком, дрожа после холодных омовений, миссис Бреттон объявила, что ни под каким видом никого нынче от себя не отпустит.
В самом деле, дом так занесло, что и не выйти; снизу завалило все окна, а выглянув наружу, вы видели мутную мгу, нахмуренное небо и снег, гонимый безжалостным ветром. Хлопья уже не падали, но то, что успело насыпаться, ветер отрывал от земли, кружил, взметал и взвихрял множеством престранных фантомов.
Графиня поддержала миссис Бреттон.
- Папа никуда не пойдет, - сказала она, усаживаясь подле отцовского кресла. - Уж я за ним пригляжу. Ведь вы не пойдете в город, папа, не правда ли?
- Как сказать, - был ответ. - Если вы с миссис Бреттон будете ко мне милы, внимательны, будете всячески мне угождать, холить меня и нежить, я, возможно, и соглашусь посидеть часок-другой после завтрака и переждать, покуда уляжется этот ужасный ветер. Но сама видишь - завтрака мне не дают, а я просто умираю с голоду.
- Сейчас! Миссис Бреттон, вы, пожалуйста, налейте ему кофе, взмолилась Полина, а я снабжу графа всем прочим: он, только графом заделался, стал ужасно какой привередливый.
Она отрезала и намазала ломтик булочки.
- Ну вот, папа, теперь вы во всеоружии, - сказала она. - Это то же варенье, что было в Бреттоне, помните, вы еще говорили, что оно не хуже шотландского?
- А ваше сиятельство выпрашивали его для моего сына, помните? вставила миссис Бреттон. - Бывало, станете, рядом, тронете меня за рукав и шепнете: "Ну, пожалуйста, мэм, дайте Грэму сладкого - варенья, меда или джема!"
- Нет, мама, - перебил ее с хохотом сильно, впрочем, покрасневший доктор Джон. - Вряд ли это возможно: я же никогда не любил ни того, ни другого, ни третьего.
- Любил он это все или нет, а, Полина?
- Любил, - подтвердила Полли.
- Не краснейте, Джон, - приободрил его мистер Хоум. - Я и сам, признаюсь, до этих вещей большой охотник. А Полли умеет угодить друзьям в их простых нуждах; мое хорошее воспитание, не скрою. Полли, передай-ка мне кусочек вон того языка.
- Пожалуйста, папа. Но не забудьте, вам так угождают лишь на том условии, что вы остаетесь на "Террасе".
- Миссис Бреттон, - сказал граф. - Вот я решил избавиться от дочки, хочу отдать ее в школу. Не знаете ли тут школу хорошую?
- Это где Люси служит. У мадам Бек.
- Мисс Сноу служит в школе?
- Я учительница, - сказала я и обрадовалась, что мне представилась такая возможность. Я уже начинала чувствовать себя неловко. Миссис Бреттон и сын ее знали мои обстоятельства, но граф с дочерью их не знали. Их сердечное расположение ко мне могло перемениться при известии о том, каково мое место на общественной лестнице. Я сообщила о нем с готовностью; но тотчас в голове моей закружился рой нежданных и непрошеных мыслей, от которых я даже невольно вздохнула. Мистер Хоум минуты две не поднимал взгляда от тарелки и молчал; быть может, он не находил слов, быть может, полагал, что простая вежливость требует молчанья в ответ на откровение такого рода; всем известна пресловутая гордость шотландцев, и как бы ни был прост мистер Хоум во вкусах и обращении, я давно подозревала, что он не чужд этого национального свойства. Была ли то спесь? Или подлинное достоинство? Не берусь, однако, судить о нем так вольно. Сама я всегда наблюдала в нем лишь свойства самые благородные.
Он был склонен предаваться чувствам и размышленьям; чувства и размышления его овевались легким облачком грусти. Не всегда легким: при огорченьях и трудностях облачко тотчас сгущалось и делалось грозовою тучей. Он не много знал о Люси Сноу; да и то, что знал, понимал не вполне верно; заблужденья его на мой счет часто вызывали у меня улыбку;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152