— Привет, — отозвался я.
Подумаешь, если постараться, то все получится. В конце концов, я неплохой актер. Я умею, когда надо, выглядеть очаровательным. Я видел, что они почувствовали себя свободней, напряжение спало, на лицах появились улыбки. Я понял, что они не растерзают меня.
Парень, который поздоровался первым, — видимо, прирожденный лидер, — подал мне руку и представился:
— Родерик Ходж из «Рэнди Дейли Стар». Редактор отдела критики.
Ему было под сорок, но подавал он себя в молодежной манере: длинные волосы, студенческий жаргон. Он выглядел напористым, но без жестокости и цинизма, свойственных для журналистов с большим стажем.
Я пожал ему руку и дружелюбно улыбнулся. Я понял, что лучше, если он будет на моей стороне.
— Господа, — сказал я, — если вы не торопитесь, мы можем сесть и поговорить. Спрашивайте, сколько хотите. Сначала можете все вместе, а потом поговорим по отдельности. Думаю, так будет лучше, не так ли?
Они были согласны, никто никуда не торопился. Лед был сломан, и воцарилась дружеская атмосфера.
Как всегда, сначала пошли вопросы личного характера.
По их подсчетам, мне должно быть тридцать три года, это верно?
— Разумеется.
Женат ли я? Да. Счастлив ли в браке? Да. Это первый брак или второй? Первый. А у жены? Первый.
Потом спрашивали, сколько у меня детей, какого возраста и как их зовут, сколько комнат в моем доме и сколько он стоит. Сколько у меня машин, собак, лошадей, яхт? Сколько я зарабатываю за год? Сколько мне заплатили за съемки в «Скалах»?
Сколько я даю жене на туалеты? Считаю ли я, что место женщины в доме?
— В сердце мужчины, — ответил я, что очень понравилось журналистке из дамского еженедельника.
— Почему вы не живете там, где иностранцы не платят налоги?
— Потому, что люблю Англию. Дорогое удовольствие? Очень. Миллионер ли я? Пока еще нет. Может быть, когда-нибудь, и то на бумаге, если акции пойдут в гору. Если вы такой богатый, то почему продолжаете работать? Чтобы хватало денег на налоги, ответил я.
Уэнкинс заказал всем кофе, виски и сырные палочки. Дамы и господа из прессы лили скотч в кофе и постанывали от удовольствия. Пил и я — каждый напиток с каждым. С трудом объяснил официанту, что не люблю, когда в бокале воды в десять раз больше, чем спиртного. Как я заметил, в Южной Африке существует правило наполнять стаканы до края; жаркая страна, необходимо больше жидкости, но еще прохладно, зачем же портить виски?
Уэнкинс взглянул на мой бокал.
— Я сейчас принесу воды.
— Спасибо, не нужно.
— Правда?
Он куда-то исчез и через минуту появился с унылым бородачом, державшим в руке микрофон на длинном шнуре. Похоже, у этого парня нет ни капли юмора, подумал я. Интервью действительно было скучным до предела. Однако бородач заверил, что мои ответы просто великолепны и что они именно то, что так необходимо для пятиминутной передачи, которую он ведет по субботним вечерам. Он взял у меня микрофон, пожал мне руку и исчез за грудой аппаратуры, установленной в углу.
Я должен был дать еще одно интервью для женской программы, но возникли какие-то технические неполадки.
Я переходил от группы к группе, присаживался на подлокотники кресел, диваны и отвечал на вопросы.
Через некоторое время выпивка взяла свое, и журналисты перешли к более серьезным вопросам.
— Ваши впечатления о Южной Африке?
— Она мне нравится, — ответил я.
А что я думаю о здешней внутриполитической ситуации? Ничего не могу сказать. Я прилетел только вчера. Трудно составить какое-либо мнение за один день.
Мне заявили, что многие приезжают уже с готовым мнением, на что я ответил, что, по-моему, это неразумно.
А что я могу сказать о проблеме расовой дискриминации? Я ответил довольно сдержанно, что считаю всякую дискриминацию несправедливой и достойной осуждения, и что, хотя я знаю людей, имеющих предрассудки в отношении женщин, евреев, аборигенов Австралии, краснокожих индейцев, у меня есть приятель в Найроби, который сидит без ангажемента только потому, что он белый.
Кроме этого, я попросил, чтобы мне не задавали вопросов о гражданских и политических правах, разве что они захотят, чтобы я изложил разницу в программах консерваторов и лейбористов. Мне ответили, что такого желания не испытывают.
Правда ли, что вы начинали как каскадер? Пожалуй, что так, ответил я. Я ездил на лошадях в разных фильмах, от «Робин Гуда» и «Битвы у Босфора» до «Атаки легкой кавалерийской бригады». В один прекрасный день режиссер предложил мне сказать несколько слов, получилось неплохо, так все и началось. Довольно романтическая история, но что поделаешь? Иногда такое бывает.
А потом? Потом я сыграл маленькую роль в фильме того же режиссера. Сколько мне было? Двадцать два. Я только что женился, жил в Хаммерсмите. Питался, в основном, фасолью по-бретонски и три года занимался дикцией в вечерней драматической школе.
Я был примерно в центре зала, когда за моей спиной открылась дверь. Клиффорд Уэнкинс двинулся навстречу вошедшему.
— Сюда нельзя, — заговорил он решительным тоном. — Это частный прием. Зал заказан. Нет, извините, нельзя... Я вам говорю, это частный прием...
Уэнкинс явно проигрывал битву, что не удивляло.
Кто-то хлопнул меня по спине, и я услышал знакомый трубный глас:
— Линк, дорогуша, как поживаешь? Скажи ему, что я твой знакомый, а то он меня не хочет пускать.
— Пропустите этого господина, — сказал я Уэнкинсу. — Я хорошо его знаю. Это наш оператор.
Конрад поднял брови.
— Ведущий оператор, дорогуша.
— Приношу свои извинения, — сказал я иронически. — Выпьешь чего-нибудь? Виски?
Уэнкинс отказался от боевых действий и пошел за выпивкой.
Конрад оглядел зал, в котором клубами плавал табачный дым. Везде стояли бокалы, пустые и недопитые. Журналисты болтали, разбившись на группы. Атмосфера была непринужденной.
— Боже мой! — усмехнулся он. — Не верю глазам своим! Чтобы Эдвард Линкольн согласился на пресс-конференцию, да еще в Иоганнесбурге! Я сказал, что это ерунда, когда мне сказали. Тогда мне сказали, чтобы я шел в самый шикарный зал в «Рэндфонтейне». Я пришел.
Он хохотал так, что закашлялся.
— Закрой рот, — буркнул я.
Он обвел зал рукой.
— Они хоть понимают, какое им выпало счастье? Отдают себе в этом отчет?
— Конрад, уймись, черт побери!
— Дорогуша! — Конрад не желал униматься. — Я и не думал, что ты способен на такие номера! Так сказать, за кадром... Дикие звери кормятся с рук... Неслыханно! То-то удивится Эван, когда узнает!
— Вряд ли, — усмехнулся я. — Он за тысячи миль отсюда.
— Ничего подобного, дорогуша, Эван здесь, в Иоганнесбурге. Можно сказать, через дорогу.
— Каким образом?
— Мы приехали в воскресенье. — Конрад наконец успокоился и вытер глаза. — Пойдем, перекусим, дорогуша, я тебе все расскажу.
Я посмотрел на часы. Была половина первого.
— Хорошо, через пару минут. Я должен еще наговорить интервью для телевидения. У них испортился микрофон, его пошли менять.
Родерик Ходж уже торопился ко мне, ведя за ручку забавную барышню. Туг подошел и Уэнкинс с выпивкой для Конрада.
Ведущая телепрограммы для женщин не отличалась красотой, но выглядела очень эффектно: худенькая, кудрявая, шерстяное платье в оранжево-коричневую клетку и огромные солнечные очки в желтой оправе. Конрад окинул ее волчьим взглядом художника, знающего толк в цветовых эффектах, и заявил, что за последнее время мы сделали вместе четыре фильма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38