10 февраля 1855 года, будучи уже сильно простуженным, он решил пойти проститься
с уходившими на войну батальонами Семеновского и Преображенского полков.
Придворный доктор Мандт сказал:
— Ваше Императорское Величество, Вы так сильно простужены, что я
советовал бы Вам не выходить.
— Дорогой Мандт, — ответил Николай, — вы исполнили ваш долг, предупредив
меня, а я исполню свой, прощаясь с этими доблестными солдатами, которые
отбывают, чтобы защищать нас. — И простудился еще сильнее.
Умер Император Николай также мужественно, как и жил. Даже такой явный
недоброжелатель его, как еврей М. Цейтлин, и тот пишет в "Декабристах": "Умер он
изумительно. Приобщился Святых тайн. Простился со всеми, для каждого нашел слово
утешения, у всех попросил прощения. Все это сделал просто, неторопливо,
проникновенно".
Членам своей семьи присутствовавшим при кончине сказал:
"Прощайте мои дорогие, благодарю вас за все радости, за все счастье, вами
мне доставленное. Помните, что я вас очень любил".
Попросил наследника проститься за него с армией и гвардией. Просил
передать его последний привет доблестным защитникам Севастополя: "Скажите им,
что в другом мире я буду продолжать молиться за них. В последнем приказе
изданном от имени Николая I говорилось: "Я благодарю гвардию, которая спасла
Россию 14 декабря. Я вас любил от всего сердца. Я всегда старался улучшить ваше
положение. Если мне это не удалось, то потому что не хватало времени и средств".
"Мне хотелось, — сказал Николай Наследнику, — принять на себя все
трудное, все тяжкое, оставить тебе царство мирное, устроенное и счастливое.
Провидение судило иначе. Теперь иду молиться за Россию и за Вас. После России я
люблю вас больше всего на свете." Незадолго до смерти Императрица спросила
Николая I, хочет он или нет, чтобы были прочитаны полученные из Крыма письма от
сыновей Николая и Михаила. — "Нет, я теперь далек от всего этого", — ответил он.
Поступавшие донесения из армии приказал передавать Наследнику. Потом попросил
всех выйти из комнаты, сказав: "Теперь мне надо остаться одному, чтобы
подготовиться к последней минуте. Я вас позову, когда наступит время. После
того, как священник о. В. Бажанов прочитал отходную, император сказал
Наследнику: "Держи все, держи все"!
"Предсмертное хрипение, — пишет Тютчева, — становилось все сильнее,
дыхание с минуты на минуту делалось все труднее и прерывистее. Наконец, по лицу
пробежала судорога, голова откинулась назад. Думали, что это конец, и крик
отчаяния вырвался у присутствующих. Но Император открыл глаза, поднял их к небу,
улыбнулся, и все было кончено. При виде этой смерти, стойкой, благоговейной,
нужно было думать, что император давно предвидел ее и готовился к ней". "Никогда
за все время моей врачебной практики, — пишет в своих воспоминаниях придворный
доктор Мандт, присутствовавший при смерти Николая I, — я не видел, чтобы
кто-нибудь умирал так. Я считал просто невозможным, что кто-либо способен
владеть собой так, когда дух оставляет смертные останки. Что-то
сверхчеловеческое было в этом исполнении своих обязанностей до последнего
издыхания". "Государь лежал поперек комнаты на очень простой железной кровати, —
пишет Тютчева. — Голова покоилась на зеленой кожаной подушке, а вместо одеяла на
нем лежала солдатская шинель. Казалось, что смерть настигла его среди лишений
военного лагеря, а не в роскоши пышного дворца. Все, что окружало его, дышало
самой строгой простотой начиная с обстановки и кончая дырявым» туфлями у
подножия кровати.
Руки были скрещены на груди, лицо было обвязано белой повязкой. В эту
минуту когда смерть возвратила мягкость прекрасным чертам его лица, которые так
сильно изменились благодаря страданиям, подточившим императора и преждевременно
сокрушившим его, в эту минуту его лицо было красоты поистине сверхъестественной.
Черты казались высеченными из белого мрамора, тем не менее, сохранился еще
остаток жизни в очертаниях рта, глаз и лба, в том неземном выражении покоя и
завершенности, которое, казалось, говорило: "я знаю, я вижу, я обладаю", в том
выражении которое бывает у покойников и которое дает понять, что они уже далеко
от нас и что им открылась полнота истины".
XXXVIII
Известие о смерти Императора Николая I было встречено мировым масонством
и идейными последышами масонства — членами Ордена Русской Интеллигенции с
сатанинской радостью. Не имевший как Николай I "зимних глаз без теплоты, без
всякого милосердия" А. Герцен в таких "сердечных" тонах описывает свои
переживания в "Былое и Думы": "Не помня себя, бросился я с "Таймсом" в руке в
столовую; я искал детей, домашних, чтоб сообщить им великую новость, и со
слезами истинной радости на глазах подал им газету... Несколько лет свалилось у
меня с плеч долой, я это чувствовал. Оставаться в доме было невозможно. Тогда в
Ричмонде жил Энгельсон; я наскоро оделся и хотел идти к нему, но он предупредил
меня и был уже в передней. Мы бросились друг другу на шею и не могли ничего
сказать, кроме слов: "Ну, наконец-то он умер". Энгельсон, по своему обыкновению,
прыгал, перецеловал всех в доме, пел, плясал, и мы еще не успели прийти в себя,
как вдруг карета остановилась у моего подъезда и кто-то неистово дернул
колокольчик: трое поляков прискакали из Лондона в Твикнэм, не дожидаясь поезда
железной дороги, меня поздравить.
Я велел подать шампанского — никто не думал о том, что все это было часов
в одиннадцать или ранее.
Потом без всякой нужды мы поехали все в Лондон. На улицах, на бирже, в
трактирах только и речи было о смерти Николая, я не видел ни одного человека
который бы не легче дышал узнавши, что это бельмо снято с глаз человечества и не
радовался бы, что этот тяжелый тиран в ботфортах, наконец, зачислен по химии.
В воскресенье дом мой был полон с утра: французские, польские рефюжье,
немцы, итальянцы, даже английские знакомые приходили, уходили с сияющими лицами;
день был ясный, теплый; после обеда мы вышли в сад.
На берегу Темзы, — играли мальчишки, я подо. звал их к решетке и сказал
им, что мы празднуем смерть их и нашего врага, бросил им на пиво и конфекты
целую горсть мелкого серебра. "Ура! Ура! — кричали мальчишки". — Impernikel is
dead! Impernikel is dead! Гости стали им тоже бросать сикспенсы и трипенсы;
мальчишки принесли элю, пирогов, кексов, привели шарманку и принялись плясать...
После этого, пока я жил в Твикнэме, мальчишки всякий раз, когда встречали меня
на улице, снимали шапку и кричали: "Impernikel is dead! Yre!"
Имевший "зимние глаза" Николай I, если бы Герцен умер раньше его, никогда
бы не сказал и не написал по поводу его смерти такие непристойности, какие
написал по случаю его смерти кумир "сердобольной" русской интеллигенции
Александр Герцен. Никогда, конечно, не стал бы он бросать уличным мальчишкам
копейки, чтобы они услаждали его слух криками:
— Александр Герцен умер! Александр Герцен умер! Ура! Ура!
В России враги Николая I не осмелились обнаруживать свою радость столь
открыто, и скрывали ее. Вот как было встречено известие о смерти в самом
аристократическом клубе Петербурга — Английском клубе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33