Прежде он никогда не катался на настоящих коньках.
Старший брат как-то сделал ему полозы – в палки вбил железные пластины. Борька крутил их к валенкам и гонял по снеговым укатанным дорогам, держась длинным проволочным крюком за «аннушку».
Прикручивая настоящие коньки, все боялся, что Вовик передумает. По глазам приятеля видел, что тот готов отобрать свои коньки, но, видно, слово, данное матери, а может быть, и страх перед неизведанным льдом удерживали. Борька, охваченный страхом, что останется без коньков, когда так близок к осуществлению заветной мечты, не думал, каков лед. Он бойко соскочил с берега на скользкую гладь, привычно уперся носками, чтобы оттолкнуться, но Вовкины коньки, в отличие от прямых острых углов самодельных, провернулись, и он грохнулся под хохот стоявшего на берегу и завидовавшего Вовика. Стыд подхлестнул Борьку, и он, вскочив, сделал два размашистых шага. В следующее мгновение холод обжег его с ног до головы. Последнее, что он успел сделать, – судорожно хватить показавшегося ему невероятно горячим воздуха. Испуганный Вовка с криком бросился бежать, а Борька, бултыхаясь, хватался за ломкие пластины льда, ставшего вдруг белым и скользким до неуловимости. Будто рыба, выброшенная на берег, хватал открытым ртом воздух, но не мог никак вздохнуть, потому как холод сдавил грудь и тяжелыми гирями повис на руках и ногах. В отчаянии перевернулся и неожиданно почувствовал под ногами землю. Когда встал, воды оказалось едва выше пояса.
Он самостоятельно выбрался на берег и замер, поскольку холод стал еще нестерпимее и не давал нагнуться, чтобы снять коньки – не портить же их, цокая по камням?! Подскочили незнакомые люди. За их спинами мелькало растерянное лицо Вовика. С трудом опустившись на землю, Борька начал отворачивать коньки. Закоченевшие пальцы слушались плохо, мокрая веревка скользила под рукой. Кто-то помог распутать ее, и Вовка, подхватив коньки, прижал их к себе, продолжая с испугом смотреть на мокрого приятеля.
– Тебе, пацан, далеко идти? – спросил мужчина.– Надо в тепло и быстрее.
– Ту-т-т…– стуча зубами, просипел Борька и глазами показал на дом.– Бли-зко.
– Тогда дуй домой. Пусть мамка разотрет, а то заболеешь.
Борька, будто оттолкнувшись от земли, медленно, потом все ускоряя шаги, двинулся к дому. У подъезда он уже бежал. Он не боялся наказания: мать вернется с работы только вечером. Нашарив ключ от комнаты под ковриком в коридоре их многонаселенной коммунальной квартиры, он проскользнул к себе, стараясь, чтобы не увидели соседки и не рассказали матери.
В комнате, куда через минуту заглянул Вовик, успевший уже отнести коньки домой, «утопленник» разделся догола. Сверкая синими ягодицами, принялся над тазом выкручивать одежду.
– Ну-ка, помоги! – бросил он приятелю. Вдвоем они довольно быстро выжали все. Опасность представляли собой только мокрые валенки, которые, если не сушить над печью, конечно же до прихода матери сами не высохнут.
– Говорил тебе – страшно! А ты… «Я ходил! Я ходил!» Вот и доходился, – бурчал Вовик.
– Скажи лучше, не проболтался ли мамке, герой? Ну, купнулся! А что, вода холоднее, чем в Клязьме, когда весной купаться начинаем?
– Зима ведь…
– Какая зима, когда снега еще нет… А коньки у тебя мировые! – протянул Борька.
– Ты прокатиться не успел! – удивился Вовик.– Я и рта не открыл, а ты уже бултыхнулся.
– Все равно мировые. А рот ты закрыл уже во дворе. Бросил друга! Эх!
Борьке вдруг стало страшно, он представил, чем могло кончиться купание, если бы на месте провала оказалось глубоко, как, скажем, у противоположного высокого берега, где летом устраиваются кормушки для уток и лебедей.
Вовик покраснел.
– Знаешь, Борька, – сказал он, заворачивая продрогшего приятеля в суконное серое одеяло, лежавшее на диване, на котором спала мать.– А ты опять первым поезжай, когда лед хорошим станет, ладно?
– Я – что, я – готов. Хоть завтра!
– Думаешь, замерзнет? – с надеждой в голосе спросил Вовик.
– Какой мороз ночью будет. Да еще бы в старую прорубь не попасть…
– Не попадешь, – уверенно произнес Вовик.– Она теперь до снега приметной будет.
Борька стал блаженно отходить от холода, словно невидимые руки понесли его из комнаты холодной в теплую по-настоящему. И от этого перехода зубы его застучали еще громче, а дрожь жилистого длинного тела начала утихать.
– Знаешь, Вовка, я утром, когда лед смотреть выходил, гусей слышал. Ох как кричали они! Так…– он побулькал горлом, пытаясь изобразить гусиный крик, но изо рта вырвались лишь хрипы.– И увидел их, – Борька мечтательно закрыл глаза.– Летели низко, так низко и кричали… Была бы хорошая рогатка – можно бы сбить… Подранить, и чтобы жил гусь у нас…
– Съесть можно, – вдруг сказал Вовик, и Борьке ужасно захотелось есть. Но до обеда было еще далеко. И тем не менее осуждающе покачал головой.
– «Съесть»! – передразнил он.– «Съесть»! Подавишься такой птицей!
Он нахохлился и еще глубже забился в одеяльный куль. Ему и в голову не пришло, что гуся можно сварить или изжарить, хотя есть хотелось куда больше и чаще, чем Вовику, которого дома всегда ждала мама с сытным обедом. А вечером приезжал еще и Вовкин отец-его портфель обычно раздувался, словно в нем папа нес домой целого слона. Как-то Вовик признался, что отец приносит с работы продукты, и с тех пор Борьке при виде раздувшегося портфеля Вовкиного отца представлялись невероятно вкусные вещи, которых он никогда не видел и мог только вообразить. Однажды Вовкина мать посадила его обедать вместе с сыном. Борька наелся на целый день, а Вовкина мать сказала, что у них сегодня просто нечего есть…
– Ну, я пойду? – виновато спросил Вовик.– А ты сохни… Или хочешь – переоденься и ко мне айда!
– Не, не пойду, – упрямо сказал Борька.– Твоя мамка дознается, что случилось, и моей наябедничает. Потом порка будет!
Вовик пошел к двери, и Борька крикнул ему вслед:
– Дверь захлопни! И нашу и входную!
Он прямо в одеяле, как кукла, завалился на диван и притих. Сон навалился незаметно, но был он странным, цветным. Снился ему не черный лед со сверкающими коньками, а какие-то малоприметные на фоне серых облаков птицы. Летели они долго-долго, как того хотелось ему в жизни, и все никак не могли добраться до школьной красной крыши. Птицы эти становились то красными, то ярко-зелеными, то небесно-голубыми. И не кричали они. Так случается в кино, когда внезапно пропадает звук и люди становятся сразу же смешными со своими жестами, открываемыми ртами и неведомыми эмоциями.
Птицы же, летевшие над ним в цветном сне, были только прекраснее, чем в жизни. Борька лежал, не шевельнувшись, боясь пропустить рождение первого звука гусиного гогота.
11
Старая лопата с тяжелым черенком показалась ужасно неудобной, то ли от непривычки ею орудовать, то ли по причине общего настроения. Рябов начал злиться и, пытаясь нагрузить лопату на полный нож, вонзал ее в землю яростно, по самый черенок. Слежавшаяся за многие годы некопаная земля поддавалась туго, откалывалась с трудом, и если корни-щупальца от стоявших вдоль забора берез попадались под нож, то ком земли и вообще отвалить не удавалось. Тогда Рябов наваливался на черенок всем телом. Лопасть гнулась. Рябов чертыхался, вынимал лопату из земли и, перевернув, ногой выгибал ее обратно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82