Он уже открыл дверцу машины – открыл медленно, словно ждал чего-то, и Рябов точно знал, чего он ждет, этот гордец Улыбин, который приехал к нему в столь необычную минуту и так и не решился сказать что-то особенно важное.
– А ты, собственно, чего приезжал? – хрипло спросил Рябов, поглаживая багажник «Москвича» по шершавой краске.
– Так просто. Повидать. И еще сказать, что вчера вызывал председатель…-Он умолк, но на этот раз и Рябов не торопил с расспросом.– Предложил вместо тебя взять команду в серии с канадцами.
– И что же ты ему ответил? – сдавленно, с трудом преодолевая какое-то внутреннее сопротивление, спросил Рябов.
– Я отказался. Пытался объяснить, что это глупо – в канун серий снимать тренера, лучше всех понимающего, что надо команде. Но он, по-моему, потерял контроль над собой. Даже не представляю, на чем вы могли так схлестнуться? Что ты ему завтра скажешь?
– Скажу, что Улыбин абсолютно прав. И тем не менее добавлю: пошел к дальней бабушке со своим хоккеем! Мне все осточертело. Уже не мальчик играть в бирюльки. И еще скажу, что лучшего тренера, чем Улыбин, после меня, конечно, ему трудно будет найти в данной ситуации. И тут председатель прав…
Алексей криво усмехнулся. И Рябов с силой хлопнул дверью «Москвича», как бы прощаясь. Круто повернувшись, пошел к калитке. Он шел уже по дорожке, стараясь не думать ни о чем, но невольно прислушивался к натужному реву старенького улыбинского «Москвича», неуклюже разворачивавшегося в тесном переулке.
14
В тот день Рябов появился в команде непривычно поздно: до выхода на лед оставалось минут десять. Ему ужасно не хотелось вообще ехать на базу – необъяснимое ощущение чего-то надвигающегося, гнетущего, пакостного делало безвольным и останавливало, как подсечка на комбинированных съемках. Пока ставил машину, прикинул, что все-таки успеет переодеться и тренировка начнется вовремя. Казалось, он переборол настроение. Когда вошел в раздевалку, эту минутную бодрость как рукой сняло: ребята сидели на лавках и не думали одеваться. Только Улыбин, теперешний лидер «кормильцев», демонстративно ковырялся в сумке, то доставая из нее какие-то вещи, то снова запихивая их назад.
– Что это значит? – громким, почти сорвавшимся на крик, голосом спросил Рябов, оглядывая опущенные лица ребят.
Правда, смущенными выглядели не все. Например, повернувшийся к нему Улыбин глядел дерзко, ухмыляясь.
– Чтобы через пять минут были на льду! – приказал Рябов и, открыв свой шкафчик, достал тренировочный костюм, шерстяные носки, шапочку, перчатки, коньки…
– Не будем мы тренироваться, Борис Александрович! – так же насмешливо за его спиной произнес Улыбин.
– Это мнение команды или капитана Улыбина? – нахохлившись, будто бойцовый петух, обернулся к нему Рябов.
Но Улыбин выдержал свирепый взгляд тренера и спокойно отпарировал:
– Это мнение команды. И старшему тренеру, как большому педагогу, следовало бы догадаться, что если до начала тренировки остается, -он посмотрел на часы, – три минуты, а команда не начинала раздеваться – это не случайно!
– Вот как? Забастовка? – взвизгнул Рябов.
И сразу же мысль: самое худшее, что он может сделать в сложившейся обстановке, – сорваться на скандал, не удержать себя в рамках дозволенного.
Словно почувствовав, что Рябову не по себе, Рябову, привыкшему диктовать всем – от мала до велика, Рябову, распоряжавшемуся в команде не только составом и жизнью вне спорта, Улыбин устало сказал, чего никогда бы не позволил себе раньше:
– Глупости это, Борис Александрович!
Реплика Улыбина окончательно охладила Рябова и заставила взять себя в руки. Это уже не походило на отдельные, а в последнее время все чаще и чаще случавшиеся стычки. Конфликт, назревавший столь долго – Рябов чувствовал нарыв каждой клеточки кожи, – созрел, и теперь только умное хирургическое вмешательство способно было его обезболить.
– Тренироваться вы не хотите, тогда соблаговолите сказать, что же вам угодно? – как можно язвительнее, но в то же время спокойно сказал Рябов.
– Мы хотим поговорить начистоту обо всем, что нас волнует, – опять выступил вперед Улыбин.
– Ты и будешь уполномоченным на этих переговорах, или будут другие спикеры? – Рябов не скрывал своего холодного презрения.
– Спикерами будет вся команда.
– Ах, значит, митинг! Ну и отлично. Ставьте стол президиума, – вдруг решительно приказал Рябов, – выбирайте председателя и секретаря. Секретаря обязательно – хочу, чтобы потом, когда вы будете читать все, что наговорите, вам было стыдно за свою глупость.
– Видите, Борис Александрович, мы еще и рта открыть не успели, а вы нас уже дураками обозвали, – виновато произнес вечно молчавший левый защитник Терехов.
«Если заговорил Терехов, – подумал Рябов, – значит, дело серьезное. Не один день сусло бродило. Чувствовал я, что-то неладно в команде, какие-то подкожные дебаты. Как только меня увидят-сразу умолкают! Сначала думал, стесняются, а оказывается – не очень! Просто таились…»
Понимая, что разговор все равно кому-то надо вести, а кроме него, некому, он поставил кресло в самый центр комнаты и сел.
– А где Григорий Львович? – спросил он, хотя прекрасно видел, что второго тренера в раздевалке нет.
– Мы его отпустили, – ответил Улыбин.– Он не нужен. Все равно ничего не решает… А у нас претензии к вам, Борис Александрович.
– Слушаю, – Рябов картинно развел руками, как бы сердечно приглашая высказаться.
Все молчали. Ему, Рябову, было знакомо это ощущение молчащего собрания. Ощущение шло еще откуда-то из детства, с пионерских сборов, когда вожатая предлагала обсудить насущную проблему. Одноклассники столько раз уже обсуждали ее по углам, что было стыдно начинать все снова на людях, знающих наперед, что ты скажешь. И тогда пионервожатая обращалась к собравшимся с призывом выступить. Но все упрямо молчали…
Молчала и команда. Рябов знал, кто будет говорить– Улыбин. Алексей молчал, чтобы собраться с мыслями и сделать вид, что не он тут зачинщик. А если говорит, так только потому, что надо же кому-то начинать. Первым заговорил Улыбин:
– Так больше продолжаться не может. Атмосфера в команде такова, что завтра-послезавтра все полетит к черту. От наших с таким трудом набранных в чемпионате очков не останется и следа.– Улыбин набрал полные легкие воздуха, словно собирался нырнуть поглубже.– На мой взгляд, решить надо три проблемы. Две из них – не новые. О них много раз говорилось, но старший тренер считает ниже своего достоинства прислушиваться к мнению команды. Впрочем, это уже третья проблема.
Улыбин горячился, а Рябов, наоборот, успокоился, вынул из кармана куртки традиционный блокнот, принялся писать, будто все, что говорилось в комнате, его не касается.
– Проблема первая – проблема старичков. Считаю, что уже не игровые их качества, а традиция да отношение как к любимчикам держат их в составе. Это сказывается на игровой мощи команды. Мне уже надоело волочить на себе ярмо за вторую тройку. Если третья еще зеленая, а вторая уже старая, то что же – прикажете играть только первой? В то время, когда на скамейке сидят куда более сильные ребята, наша пенсионная тройка играет… Пусть меня ребята простят, я имею право это говорить, поскольку сам посидел достаточно, дожидаясь, когда освободится место…– Он сделал паузу, и она придала еще большую значимость сказанному– все посмотрели на Рябова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82