Чуть ли не хорошим тоном у многих японцев, например, до недавнего времени считалось, а нередко замечается и теперь, для мужчин идти впереди жены, которая к тому же бывает навьючена тяжелыми вещами или несет на себе юного наследника. Возиться с вещами уважающий себя японец консервативных взглядов считает недостойным «истинного мужа».
Однажды почтенный с виду японец возмущался в моем присутствии тем, что токийские троллейбусы настолько переполнены, что «даже мужчинам не хватает сидячих мест»…
Строгое соблюдение канонов патриархального домостроя, жестокие имущественные барьеры, сугубая забота о своих предках и потомстве мужского начала, кастовый самурайский снобизм – таковы некоторые черты японского общества довоенных лет, до известной степени сохраняющие свое значение и по сей день.
Тени и свет
Приметы эстетики
Вглядываясь в своеобразный интерьер кабинета Охара, я постепенно обнаруживаю все новые для себя предметы – интегральные атрибуты японской самобытности. Мое внимание привлекает теперь свиток, занимающий часть стены в глубине комнаты, напротив книжных стеллажей. Это – «какэмоно», японское традиционное панно: удлиненный лист особой бумаги из рисовой соломки, с неровной, шершавой поверхностью, искусно наклеенный на легкую ткань или специальную эластичную бумагу; узкая сторона картины прикреплена к деревянному валику, который обычно украшается с обеих сторон тщательно отшлифованными костяными наконечниками или рукоятками из полированного черного либо красного дерева. Валик одновременно служит для свертывания картины, когда она хранится в специальных футлярах, и для удерживания ее своей тяжестью в развернутом виде, когда свиток вертикально вывешивается на стене.
На панно черной тушью нарисован ветхий старец – «древний годами японец». Он будто прислушивается к своим уходящим силам, к утекающей жизни, к своему умиранию. На его тонких губах змеится надменная усмешка. В очертаниях и в позе улавливается какое-то трагическое сходство между этим пергаментным человеком и высохшим, пожелтевшим растением.
С левой стороны вертикальной вязью – исполненная в скорописной манере лаконичная иероглифическая надпись, которую приближенно можно расшифровать как: «Мертвые живым глаза открывают». Еще левее – другая иероглифическая строка, сделанная уверенной рукой, сильным и очень выразительным почерком: «Подло поносить мертвого, беззащитного».
Изображение дряхлого старца на крайней грани жизни в древнем классическом стиле при помощи скупых, но чрезвычайно экспрессивных линий, в органическом сочетании и взаимосвязи с каллиграфическими надписями, отражает, как мне показалось, тонкий психологический рисунок, художественную композицию, проникнутую одним дыханием, одной мыслью.
На смену яркому солнцу с его щедрой теплотой как-то мгновенно пришли сумерки, холодные и сырые. Так же внезапно в воздухе за нашей стеклянной стеной появляются полумокрые снежные хлопья. Они грузно опускаются и покрывают серые кровли из тяжелой черепицы. Ветвистая крона сосны, которая высится у самого входа в наш дом, едва заметно изменяет свой вечный наряд. Зимой, говорят японцы, сосна кажется зеленее.
Рядом с сосной – другие деревья. На изнеженные, зябкие растения, особенно тропические пальмы и некоторые деревья, крайне чувствительные к холоду, надеты любопытные снопы из рисовой соломы. В таком «зимнем наряде» растения в Токио бережно сохраняются от стихийных сил и ненастья приблизительно с ноября по март.
Перед нами раскрывается редкостная в этих краях зимняя панорама Токио. Столь феноменальное преображение здесь происходит лишь иногда, накануне Нового года или в первые дни января.
– Поразительна одухотворенность картин японской природы! – не без гордости произносит Охара.
– Для полноты картины этой естественной живописи нужно лишь название, подпись, которая звучала бы поэтично, была меткой и выразительной.
– Со дэс нэ! Здесь тоже необходимо некоторое творческое воображение, художественный поиск. В сочетании с реализмом фантазия становится матерью искусств и всех их чудесных творений.
– Художника формирует не только любовь к природе, глубокая приверженность к таинствам родной земли, но вся сложная атмосфера переживаемого времени!
– Верно, но полнота быстротекущей жизни во многом зависит от способности человека впитывать земную красоту, все то прекрасное, что так щедро создает окружающая природа. Разве происходящие сейчас на наших глазах изменения в природе, своими путями отмечающие движение времени, не доставляют нам истинного удовольствия, эстетической радости?
И, несколько повременив, Охара сэнсэй высказывает свое суждение о возникновении эстетических представлений, их взаимосвязи с живой природой и трудовой деятельностью человека, как это отображено в иероглифической письменности.
– В японском языке употребляются такие, китайские по происхождению, слова, как «гэйдзюцу» (искусство), «сайгэй» (талантливость), «энгэй» (садовое искусство), «ногэй» (земледельческое искусство) и ряд подобных других, которые обозначают либо различные аспекты понятия «мастерство», либо различные виды или области мастерства. В этих словах есть один общий компонент – морфема «гэй»: именно этот компонент и несет на себе семантическую основу всех этих слов – понятие «мастерства», а иероглифический знак, которым это «гэй» обозначается, раскрывает как бы «образную этимологию» понятия «мастерства»: знак этот изображает человека, склонившегося в работе над каким-то растением. Таким образом, иероглиф наглядно показывает, что понятие «мастерство», «искусство» образовалось на почве трудовой деятельности человека.
Слушая Охара сэнсэй, я невольно останавливаюсь взором на небольших иероглифических свитках, висящих на стене. На одном из них изображены знаки скорописным, «травянистым» почерком: «Цветы с годами остаются цветами, а человек с годами превращается в старика». А на другом свитке читаю поэтические строки Кикаку (1660–1707), прославленного ученика великого Басе:
Яркий лунный свет!
На циновку тень свою
Бросила сосна.
– Не менее интересно, – продолжает Охара сэнсэй, – то, что представление о прекрасном возникло в сфере животноводства. Существенный интерес представляет, например, этимология иероглифа, взятого для слова «би» – «прекрасный», «художественный», «эстетический». Структурно знак «би», принадлежащий к числу иероглифов с логической композицией, образуется из двух компонентов – пиктограммы, имеющей значение «барана» или «овцы», и пиктограммы – «большой», «громадный» и т. д. Сочетание этих компонентов первоначально самим своим зрительным образом передавало понятие «большой баран», то есть незаурядный, необыкновенный, редкий экземпляр животного. Необычность его характеризовалась особыми достоинствами – отменным вкусом мяса, редкостной шерстью, красивым внешним видом. С дальнейшим развитием понятия о прекрасном возникают уже отвлеченные значения слова «би» – «изящный», «художественный», «эстетический» и т. п., но иероглиф остается прежний. Так конкретный, индивидуальный образ служит отправным пунктом для обобщения, возникновения абстрактных понятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114
Однажды почтенный с виду японец возмущался в моем присутствии тем, что токийские троллейбусы настолько переполнены, что «даже мужчинам не хватает сидячих мест»…
Строгое соблюдение канонов патриархального домостроя, жестокие имущественные барьеры, сугубая забота о своих предках и потомстве мужского начала, кастовый самурайский снобизм – таковы некоторые черты японского общества довоенных лет, до известной степени сохраняющие свое значение и по сей день.
Тени и свет
Приметы эстетики
Вглядываясь в своеобразный интерьер кабинета Охара, я постепенно обнаруживаю все новые для себя предметы – интегральные атрибуты японской самобытности. Мое внимание привлекает теперь свиток, занимающий часть стены в глубине комнаты, напротив книжных стеллажей. Это – «какэмоно», японское традиционное панно: удлиненный лист особой бумаги из рисовой соломки, с неровной, шершавой поверхностью, искусно наклеенный на легкую ткань или специальную эластичную бумагу; узкая сторона картины прикреплена к деревянному валику, который обычно украшается с обеих сторон тщательно отшлифованными костяными наконечниками или рукоятками из полированного черного либо красного дерева. Валик одновременно служит для свертывания картины, когда она хранится в специальных футлярах, и для удерживания ее своей тяжестью в развернутом виде, когда свиток вертикально вывешивается на стене.
На панно черной тушью нарисован ветхий старец – «древний годами японец». Он будто прислушивается к своим уходящим силам, к утекающей жизни, к своему умиранию. На его тонких губах змеится надменная усмешка. В очертаниях и в позе улавливается какое-то трагическое сходство между этим пергаментным человеком и высохшим, пожелтевшим растением.
С левой стороны вертикальной вязью – исполненная в скорописной манере лаконичная иероглифическая надпись, которую приближенно можно расшифровать как: «Мертвые живым глаза открывают». Еще левее – другая иероглифическая строка, сделанная уверенной рукой, сильным и очень выразительным почерком: «Подло поносить мертвого, беззащитного».
Изображение дряхлого старца на крайней грани жизни в древнем классическом стиле при помощи скупых, но чрезвычайно экспрессивных линий, в органическом сочетании и взаимосвязи с каллиграфическими надписями, отражает, как мне показалось, тонкий психологический рисунок, художественную композицию, проникнутую одним дыханием, одной мыслью.
На смену яркому солнцу с его щедрой теплотой как-то мгновенно пришли сумерки, холодные и сырые. Так же внезапно в воздухе за нашей стеклянной стеной появляются полумокрые снежные хлопья. Они грузно опускаются и покрывают серые кровли из тяжелой черепицы. Ветвистая крона сосны, которая высится у самого входа в наш дом, едва заметно изменяет свой вечный наряд. Зимой, говорят японцы, сосна кажется зеленее.
Рядом с сосной – другие деревья. На изнеженные, зябкие растения, особенно тропические пальмы и некоторые деревья, крайне чувствительные к холоду, надеты любопытные снопы из рисовой соломы. В таком «зимнем наряде» растения в Токио бережно сохраняются от стихийных сил и ненастья приблизительно с ноября по март.
Перед нами раскрывается редкостная в этих краях зимняя панорама Токио. Столь феноменальное преображение здесь происходит лишь иногда, накануне Нового года или в первые дни января.
– Поразительна одухотворенность картин японской природы! – не без гордости произносит Охара.
– Для полноты картины этой естественной живописи нужно лишь название, подпись, которая звучала бы поэтично, была меткой и выразительной.
– Со дэс нэ! Здесь тоже необходимо некоторое творческое воображение, художественный поиск. В сочетании с реализмом фантазия становится матерью искусств и всех их чудесных творений.
– Художника формирует не только любовь к природе, глубокая приверженность к таинствам родной земли, но вся сложная атмосфера переживаемого времени!
– Верно, но полнота быстротекущей жизни во многом зависит от способности человека впитывать земную красоту, все то прекрасное, что так щедро создает окружающая природа. Разве происходящие сейчас на наших глазах изменения в природе, своими путями отмечающие движение времени, не доставляют нам истинного удовольствия, эстетической радости?
И, несколько повременив, Охара сэнсэй высказывает свое суждение о возникновении эстетических представлений, их взаимосвязи с живой природой и трудовой деятельностью человека, как это отображено в иероглифической письменности.
– В японском языке употребляются такие, китайские по происхождению, слова, как «гэйдзюцу» (искусство), «сайгэй» (талантливость), «энгэй» (садовое искусство), «ногэй» (земледельческое искусство) и ряд подобных других, которые обозначают либо различные аспекты понятия «мастерство», либо различные виды или области мастерства. В этих словах есть один общий компонент – морфема «гэй»: именно этот компонент и несет на себе семантическую основу всех этих слов – понятие «мастерства», а иероглифический знак, которым это «гэй» обозначается, раскрывает как бы «образную этимологию» понятия «мастерства»: знак этот изображает человека, склонившегося в работе над каким-то растением. Таким образом, иероглиф наглядно показывает, что понятие «мастерство», «искусство» образовалось на почве трудовой деятельности человека.
Слушая Охара сэнсэй, я невольно останавливаюсь взором на небольших иероглифических свитках, висящих на стене. На одном из них изображены знаки скорописным, «травянистым» почерком: «Цветы с годами остаются цветами, а человек с годами превращается в старика». А на другом свитке читаю поэтические строки Кикаку (1660–1707), прославленного ученика великого Басе:
Яркий лунный свет!
На циновку тень свою
Бросила сосна.
– Не менее интересно, – продолжает Охара сэнсэй, – то, что представление о прекрасном возникло в сфере животноводства. Существенный интерес представляет, например, этимология иероглифа, взятого для слова «би» – «прекрасный», «художественный», «эстетический». Структурно знак «би», принадлежащий к числу иероглифов с логической композицией, образуется из двух компонентов – пиктограммы, имеющей значение «барана» или «овцы», и пиктограммы – «большой», «громадный» и т. д. Сочетание этих компонентов первоначально самим своим зрительным образом передавало понятие «большой баран», то есть незаурядный, необыкновенный, редкий экземпляр животного. Необычность его характеризовалась особыми достоинствами – отменным вкусом мяса, редкостной шерстью, красивым внешним видом. С дальнейшим развитием понятия о прекрасном возникают уже отвлеченные значения слова «би» – «изящный», «художественный», «эстетический» и т. п., но иероглиф остается прежний. Так конкретный, индивидуальный образ служит отправным пунктом для обобщения, возникновения абстрактных понятий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114