И устроили. Всей России устроили. Маяковский сам помогал (в меру своих силёнок, конечно) карусель раскручивать. Поэтому его не просто вышвырнуло и расплющило о стену, а он сам себе могилу вырыл, сам себя в неё закопал. С русским языком шутки плохи. И как он уже к середине 20-х вытянулся, как «вырос» и «воспитался»:
Если ты порвал подряд
книжицу и мячик,
Октябрята говорят:
плоховатый мальчик.
…
Этот чистит валенки,
моет сам галоши.
Он хотя и маленький,
но вполне хороший.
Это уже человека два часа дубьём «учили» и он урок наизусть рассказывает. С дрожью в голосе от обиды, с напряжением, внутренне плача. С юродством педалируя на недавно ещё оспариваемые постулаты, проворачивая их с подчёркнутой примитивизацией: «Да, нехорошо бить стёкла, я больше не буду, простите меня, пожалуйста». А ведь только что вроде какой замах-то был:
Шар земной порву как мяч,
Валенки надену
И галошей лоскутки
Разотру об стену.
Или уже не пародия, а сами стихи Маяковского:
Я думал – ты всесильный Божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.
Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте пёрышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!
И вдруг «Что такое хорошо и что такое плохо». (414). Это ведь юродство, а вовсе не детский стишок. То же – предсмертная поэма «Хорошо»:
Розовые лица.
Револьвер жёлт.
Моя милиция
Меня бережёт.
Жезлом правит,
чтоб вправо шёл.
Пойду направо.
Очень хорошо.
Ему сказали в 1930: «Чтоб ты сдох!» Маяковский: «Очень хорошо». И застрелился. Хотел, как известно, написать и поэму «Плохо». Не успел. То есть, в общем, и написал. Очень коротко и ясно.
Биография Маяковского настолько позорно элементарна, настолько вульгарно нравоучительна, что это в конце концов убийственно смешно. Как будто этот человек и был задуман как ходячая сентенция, как персонаж дешёвой нравоучительной брошюрки, печатаемой «для народа» синодальной типографией. Жизнь его это какое-то религиозное «окно РОСТА». Если хотите, он даже трогателен: эх ты, замахнулся-то не на «крохотного божика», а на великий архетип, на свои русские сны.
Все темы Маяковского – физиологический эротизм, кощунство, гимн кулаку, эпатаж – темы эти не русские (не литературные). Даже можно точнее сказать – еврейские. Маяковский очень поверхностно и нелепо стал притворяться евреем. Это такой поэтический Розанов (кстати, их друг от друга била дрожь), к сожалению, очень вульгарный. Что естественно, так как в поэзии форма является содержанием (а содержание – формой, «темой»). Поэт беззащитен, и у него нет панциря, нет раковины.
Маяковский писал:
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!
Маяковский вывернулся еврейскими губами, то есть начал очень неестественно, вымученно. Губы это нерусская часть лица. Где вы на иконе видели губы? Даже не вспомнишь сразу, какие: цвет, форма? Русские: глаза, лоб (чело-век). Ну, отчасти, нос, но это уже сниженный образ, скорее предмет шуток и насмешек. А губ вообще нет. Это нечто «ниже пояса». У Маяковского же на каждой странице губы, губы. Зубы, язык. Он какой-то весь антирусский. Не «не», а именно «анти». То есть в некотором смысле даже ненормально национален. И всё творчество его – пародия основных русских тем.
Вот пушкинско-достоевское:
Мы все глядим в Наполеоны;
Двуногих тварей миллионы
Для нас орудие одно…
У Маяковского доводится до восторженного хохочущего абсурда:
уйду я,
солнце моноклем
вставлю в широко растопыренный глаз.
Невероятно себя нарядив,
пойду по земле,
чтоб нравился и жёгся,
а впереди на цепочке
Наполеона поведу, как мопса.
Тема масонской «красной кувалды»:
Выньте, гулящие, руки из брюк –
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук –
пришёл чтоб и бился лбом бы!
(Заставь дурака…) А вот тема толстовского «покаяния»:
В христиан зубов резцы
вонзая,
львы вздымали рык.
Вы думаете – Нерон?
Это я,
Маяковский Владимир…
Маяковский
еретикам
в подземелье Севильи
дыбой выворачивал суставы.
Простите, простите меня!
…
Люди!
Дорогие!
Христа ради,
ради Христа,
простите меня!
Нет,
не подыму искажённого тоской лица!
Всех окаяннее, пока не расколется,
буду лоб разбивать в покаянии!
…
Радуйтесь!
Сам казнится
единственный людоед.
Разумеется, не прошёл Маяковский и мимо сладенького, мимо прогрессивных мармеладовых:
Как трактир, мне страшен ваш страшный суд!
Меня одного сквозь горящие здания проститутки,
как святыню, на руках понесут
и покажут Богу в своё оправдание.
Здесь же тема глумления и дубоватых оговорок, наивно принимаемых литературоведами за иронию. Иронии Маяковский был лишён напрочь, но постоянно заходился и промахивался в самопародию, совершенно не предусмотренную. Маяковский это болезнь, разрушение речи, тем, идей.
Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
ставлю nihil.
Но разрушение это по форме и содержанию именно русское. И совпавшее с разрушением самой России. И, разумеется, не просто совпавшее, а совпавшее микрокосмически, как порождённое, отразившее и совпадшее России. И под более низким углом: Маяковский был, как и вся Россия, отравлен иудаизмом, униженно-женски влюбился в иудаизм. Тоже ведь пародия некой основной темы:
на цепь нацарапаю имя Лилино
и цепь исцелую во мраке каторги
…
Губы дала.
Как ты груба ими.
Прикоснулся и остыл.
Будто целую покаянными губами
в холодных скалах высеченный монастырь.
…
И видением вставал унесённый от тебя лик,
глазами вызарила ты на ковре его,
будто вымечтал какой-то новый Бялик
ослепительную царицу Сиона евреева.
Интересно последнее предреволюционное стихотворение Маяковского. В сущности это завещание, ведь после Февраля он не написал ни одной новой строчки. В лучшем случае это были удачные вариации. Даже форма ростовских частушек сложилась до революции. Стихотворение и называется как завещание: «России». Вот его начало и конец:
Вот иду я,
заморский страус,
в перьях строф, размеров и рифм.
Спрятать голову, глупый, стараюсь,
в оперенье звенящее врыв.
Я не твой, снеговая уродина.
Глубже
в перья, душа, уложись!
И иная окажется родина,
вижу –
выжжена южная жизнь.
…
Обдают водой холода…
Что ж, бери меня хваткой мёрзкой!
Бритвой ветра перья обрей.
Пусть исчезну,
чужой и заморский,
под неистовства всех декабрей.
На один месяц ошибся.
Маяковский пустил чужую идею внутрь своей жизни на очень низком, физиологическом уровне. И овладение этой идеей произошло очень грубое и поверхностное. Она вырвалась из рук. Ошибка Маяковского носит почти животный характер. Он пытался русское презрение к семейной жизни сочетать с еврейской эротикой.
Единица – вздор,
единица – ноль
…
Единица!
Кому она нужна?!
Голос единицы
тоньше писка.
Кто её услышит?
– Разве жена!
И то если не на базаре,
а близко.
Усмешечка истории в том, что Маяковский застрелился как раз из-за того, что у него не было жены и вообще нормальной семьи. Соприкосновение с еврейской ментальностью получилось и слишком поверхностным, и слишком глубоким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364