Интересна также сама пустая идеологическая оболочка номенклатурных мечтаний, пояснённая в XX веке исторической практикой:
«Чтобы церкви (имеется в виду Соломонов храм соловьёвской теократии – О.) быть реально основанной и созданной, необходимо членам её прежде всего так же покорно к ней относиться, как камни относятся к зданию – не спорить с зодчим и не осуждать его планов».
А иметь свое собственное мнение это значит
«совершать чудовищное превращение царства Божия в какую-то человеческую демократию».
Треба хлопцам
«ПРЕЖДЕ ВСЕГО не созидать церковь, а передать свои души как живые камни верному зиждителю».
А всё это вместе называется «демократический централизм», или, как пишет сам Соловьёв, «неограниченный федерализм, совпадающий с безусловною централизацией». (Пойми, кто может. А за руку схватят – диалектика.)
В «Еврействе и христианском вопросе» мыслитель выдвигает тезис о сохранении государства при соловьизме:
«До тех пор, пока Бог не будет всё во всех, пока каждое человеческое существо не будет вместилищем Божества, до тех пор Божественное управление человечеством требует особых органов или проводников своего действия в человечестве».
Стоит ли говорить, что отмирание теократического государства будет идти через его усиление, по спирали. «Нормальное» общество должно беспощадно расправляться с «ненормальными» гражданами, то есть с еретиками. По этому поводу не понимающий диалектики переходного периода Трубецкой пишет:
«(Для Соловьёва) посадить еретика в тюрьму с целью обращения его в православие – значит совершить „возмутительное“ насилие над совестью; но подвергнуть его тюремному заключению в наказание за нарушение закона, воспрещающего ересь, – вполне дозволительно. Теперь вряд ли нужно кому-либо доказывать, что при этих условиях свобода совести улетучивается как дым».
"Наивность предлагаемой им реформы уголовного правосудия едва ли нуждается в доказательствах, ибо в конце концов она сводится к передаче карательных функций из рук суда в руки тюремной администрации. Вопрос о каких-либо гарантиях против произвола последней в сознании Соловьёва даже не возникает. – Он готов всецело вверить судьбу преступников талантливым и ДОБРЫМ тюремным начальникам, в которых он предполагает «лучших из юристов, психиатров и лиц с религиозным призванием». От представителей пенитенциарных учреждений Соловьёв здесь ждёт душевных качеств и подвигов, которые редки даже между монастырскими старцами. Это – любящие администраторы, которые с исключительным человеколюбием и жалостливостью соединяют ту степень сердцеведения, которая, конечно, не даётся ни психиатрией, ни вообще какой бы то ни было научной подготовкой. Вспомним, что в своей деятельности они не связаны никакими общими нормами, ЗАРАНЕЕ предусматривающими меру наказания за каждое данное преступление. «Способ лечения» преступника зависит исключительно от их оценки индивидуальных особенностей его духовного облика и психического состояния. Подобный проект, очевидно, мог зародиться только в уме писателя, который верит, что государство может всё в большей и большей степени становиться церковью. Только при этом условии возможно требовать, чтобы общие нормы в государстве заменялись ПРОНИКНОВЕНИЕМ В ДУШУ (599)!"
Трубецкой говорит «наивность». Почему же наивность? Не законы, а революционное чутьё, не тюрьмы, а исправительные колонии и психиатрические больницы. Это совсем не наивно. Скорее уж наивными оказались либерально-правовые фантазии самого Трубецкого. А Соловьёв умница. Правда, у него религиозная фразеология. Но это не более чем фразеология, стилизация. Христианства тут ни грана. В самом деле, о каком христианстве может идти речь, когда Соловьёв уподобляет религиозные таинства масонскому лозунгу французской революции! Ведь, согласно его учению, таинства прежде всего выражают мистический смысл «прав человека»: таинство крещения – свобода, миропомазание – равенство, евхаристия – братство. Четыре оставшиеся таинства выражают человеческие обязанности. Причём здесь, как и в советской конституции, тоже диалектика – права это обязанности, а обязанности это права: покаяние – смирение, брак – «интеграция индивидуальная», священство – «интеграция социальная», елеосвящение – «высшая интеграция», связь с Богом. Де. Устав ВЛКСМ это.
Уберите «бозецкое», вставьте «научную» фразеологию зоциальдемократии, и Соловьёв превратится в пророка.
Но, с другой стороны, и паясничание с христианством, хватание за христианство никому даром не проходит. Ведь в этой религии задействованы страшные силы человеческих архетипов, облагороженные логосом, но вовсе не безопасные и в любой момент готовые превратить вечную книгу в ящик Пандоры. Может ли культурный человек безнаказанно совершить убийство? Достоевский достаточно серьёзно ответил на этот вопрос. Ну а вот так кривляться над святынями своего народа можно ли было без последствий?
Тут православная стилизация играет очень важную роль. Она превращает НЕхристианство Соловьёва в АНТИхристианство. Указание именно на антихристианство его философии есть в последней работе этого мыслителя – в «Трёх разговорах» – книге уже не анти-, а нехристианской, и поэтому такой дурашливой, мелкой и несерьёзной по тону. Но очень важной и интересной в другом аспекте – в аспекте подоплёки соловьёвства.
539
Примечание к №526
Мне сказали: одень пиджачок и иди.
Одна из наиболее часто встречающихся цитат из розановской трилогии:
"Я еще не такой подлец, чтобы думать о морали. Миллион лет прошло, пока моя душа выпущена была погулять на белый свет (548): и вдруг бы я ей сказал: ты, душенька, не забывайся и гуляй «по морали». Нет, я ей скажу: гуляй, душенька, гуляй, славненькая, гуляй, добренькая, гуляй как сама знаешь. А к вечеру пойдёшь к Богу.
Ибо жизнь моя есть день мой, и он именно МОЙ ДЕНЬ, а не Сократа или Спинозы".
Не могу без морали: чашку, что ли, разбить? Если бы Розанова в пионерлагерь, а?
Я чувствую себя собакой с вырезанным мозжечком: земля качается под ногами, страх, стоит шагнуть и валюсь на бок. День мой именно день «Сократа или Спинозы». Каждый шаг выверяется разумом, каждый шаг возможен лишь после заготовки соответствующей ссылки. И куда же я пойду «к вечеру»?
540
Примечание к №502
срываешься к человеку и вдруг отчётливо сознаёшь, что объективно-то ему совсем чужой
В общении я человек легкий, рациональный, всегда стремящийся принести какую-нибудь «пользу». В юности это доходило до смешного, до какого-то заискивания перед людьми, которое не выветрилось и до сих пор. Дарить всегда было легче и приятнее, чем получать подарки; причём свой альтруизм я всеми силами старался снизить: «Вот, кстати, вещь ненужная, если вам надо… а то валяется». Иногда тут была и несоразмерность подарка. Я уподоблялся персонажу чеховской пьесы, подарившему ни с того ни с сего бессмысленно дорогой самовар.
Вообще вдумчивость, стремление к реконструкции, к обмену. Но при всём этом оттенок идиотизма по типу «я тебе добра хочу» (566). Это не проявляется, пожалуй, и в отрочестве проявлялось гораздо слабее, чем мне сейчас кажется. Но внутренне постоянно ощущение пустоты, измены, релятивности мира (615), его рассыпанности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321 322 323 324 325 326 327 328 329 330 331 332 333 334 335 336 337 338 339 340 341 342 343 344 345 346 347 348 349 350 351 352 353 354 355 356 357 358 359 360 361 362 363 364