Только вот он еще недостаточно знал швейцарцев. На следующий день, когда он спокойно шатался себе по улицам Церматта, разыскивая Аву Слонинского, из Питтсбурга, который за два года до того потерял веру в ничто, даже на лыжах перестал катался и открыл экспресс-бар за гостиницей Мюллера, назвав его "Старый английский бар экспрессо и гамбургеров им. Альберта Эйнштейна", который был также салоном поэзии и штаб-квартирой Комитета по ядерному разоружению Церматта и Движения в поддержку ООН и Регионального центра борьбы против войны во Вьетнаме и Швейцарского объединения по контролю за рождаемостью в Индии, где Ленни всегда мог рассчитывать на яичницу-глазунью, потому что как-то раз он сказал им, что его отец был героем войны в Корее и что теперь он, Ленни, никому не осмеливается глядеть в глаза, так вот, именно тогда два полицейских взяли его под белые рученьки. И через пять минут он уже сидел в полицейском участке Церматта, пытаясь убедить местного комиссара, что он никогда никого не убивал, ни в Базеле, ни где-либо в другом месте, и что он только хотел быть вежливым и милым с девушкой и бросить ее, не причинив больших огорчений, потому что эта девушка любила его безумно, а любовь - это волшебная вещь, каждый это знает. "Черт возьми, - думал он, - минуты не прошло, как я ушел, а она уже кинулась к телефону и все выболтала полиции; это была самая честная и искренняя девушка, которую я когда-либо встречал, нельзя этого отрицать, и как хорошо сознавать, что такое бывает. Как это говорится-то, для этого есть специальное слово, для всего есть свое слово. . . ах, да - совесть. Неудивительно, что швейцарцы делают лучшие часы в мире, на них можно полагаться".
- Вы признались, перед свидетелем, что убили выстрелами из револьвера агента Шутца, в Базеле, три месяца назад.
- Это из вежливости, месье. Я сделал это от доброты душевной.
- Что? Какой цинизм!
- Да нет же, не то. Я хочу сказать, что все это была чистая ложь, месье. Извините, я не очень хорошо говорю на вашем языке.
- Но мы же с вами говорим на английском, так?
- Да, месье, конечно. Но вы знаете, слова, они мне так трудно даются, слова - это не мое. Мы друг с другом не контачим, я и слова, поэтому друг друга избегаем.
- Очень удобно.
- Это да, вы правильно сказали, месье. Это очень удобно. Это даже может спасти вам жизнь.
Буг говорил: "Возьмите, например, такое слово, как патриотизм. Для человека, который не знает слова, девять шансов из десяти обойти это стороной".
- И как же вы думаете, без слов?
- Я стараюсь не думать, месье. Но мне случается размышлять.
- То есть, это - не одно и то же?
- Не совсем, месье. Размышление - это чтобы думать ни о чем. Тогда ты счастлив. Комиссар пытался сдержать улыбку. Честь мундира и все такое. Волосы у него уже начинали седеть, он был очень загорелый, может быть, он даже катался на лыжах. Да, каким бы отвратительным это вам ни показалось, есть и такие полицейские, которые катаются на лыжах. Полиция - для них нет ничего святого!
- Свидетельница сказала также, что вы взяли у нее деньги. Что вы ее избили и обокрали. У Ленни как гора с плеч свалилась. Потрясающе. Ему сразу стало весело и легко. Уму непостижимо, девчонка, должно быть, выдумала это специально, чтобы сделать ему приятное. Женская интуиция. Она знала, что он должен чувствовать себя как последняя дрянь, оттого что бросил ее, и что он ел себя поедом из-за этого, вот и сделала ему такой подарок. Нет, что ни говори, если есть что настоящее в этом мире, так это любовь. Он даже прослезился. Из признательности. И потом, порой и ему все это надоедало.
- Ну же, не плачьте.
- Я никогда не плачу, месье. Просто глаза у меня чувствительные, слезятся. Реверберация, знаете ли. Я ведь все время среди снегов.
- Вы ничего не украли у нее?
- Если только сердце, месье. Она любит меня безумно, вот и старается сделать побольнее. Я уверен, вы знаете, что такое любовь, месье. То есть, я имею в виду, как полицейский. Сродни настоящему убийству. Комиссар наконец не выдержал и улыбнулся. Ему даже захотелось пошутить. С американцами всегда так, Ленни тысячу раз в этом убеждался. Они всем нравились.
- Ладно. Убийца Шутца давно арестован. Он признался. Мы просто проверяли. У вас есть разрешение на работу?
- Нет, месье. Я вообще не работаю. Мне никого не нужно кормить, кроме себя самого, и у меня есть знакомые.
- Ваша цыпочка сказала, что вы даете уроки катания на лыжах. Ленни открыл было рот, чтобы возразить, но внезапно передумал. Почему бы не дать шанс этому парню, пусть он даже и полицейский? Он не стал отрицать. Полицейский посмотрел на него и схватил пролетавший мимо шанс.
- Ну-ка, ну-ка. У нас в Швейцарии и правда слишком много юных американцев, таких как вы. Что же вас всех так тянет сюда?
- Ну, прежде всего, конечно, лыжи. Нам нравится. . . вообще-то я толком не знаю. Нам нравится быть далеко. А Швейцария - это такая дыра, словом, то, что нужно.
- Спасибо.
- То есть я хочу сказать. . .
- Да, я понял. У меня сын одного с вами возраста. Он считает, что Швейцария - это просто ужасно.
- Да, это из-за языкового барьера, месье.
- Я же вам говорю, он швейцарец.
- Вот именно. Он говорят на языке своей страны, месье. Он беззащитен. Полицейский покачал головой и отдал Ленни его документы. Он вдруг сразу помрачнел. Самое время было убраться подобру-поздорову. Если он начнет думать о своем сыне, всё, не сносить Ленни головы.
Он вышел оттуда в подавленном настроении. Земля становилась необитаемым местом, где все говорили по-английски и могли понимать друг друга. Неудивительно, что вокруг творилось все больше зверств.
Кроме того, они заметили, что его паспорт просрочен, и сказали, что он должен его возобновить или покинуть страну, а этого он никак не мог, потому что американская армия сидела у него на хвосте. Это, конечно, была прекрасная армия, распираемая демографией и внушающая впечатление такой мощи, от которой Ленни все еще не мог опомниться. Он страх как боялся силы, дрянная это вещь, надо сказать, пакость, подлянка, особенно для слабых. Напрасно вы стали убеждать их, что отказываетесь от военной службы по религиозно-этическим соображениям, они все равно нашли бы способ заставить вас трудиться на благо общества. Это был черный день, настоящий Мадагаскар. И хуже всего то, что лето уже наступило и успело нагадить везде, куда ни пойди. Ночью снег подмерзал, а днем становился мягким и умирал, повсюду показывались булыжники, и земля вокруг все больше оголялась. Реальность, куда денешься. Вы увязали в ней по уши. Летом она всегда садилась вам на шею. Можно подумать, что это дно поднимается, и плевать ему было на высоту. Начинало вонять бензином, даже в Дорфе. И туристов почти не оставалось. Джаз-банд Сиди бен Сайда (настоящее его имя было Джерри Гутри) отчалил, с Сиди во главе и с четырьмя десятками пар туфель, набитых марихуаной. Гостиницы закрывались на месяц, чтобы подготовиться к летнему сезону, когда приезжали "скалолазы", для которых не было большего удовольствия, чем болтаться на шнурке, чтобы почувствовать себя по-настоящему свободным. Ко всему прочему, Буг собирался отбыть в Италию, где его ждали родители. Стоило ему их увидеть, как у него начинались жестокие приступы астмы, хотя он очень любил своих родителей, но он был у них один-единственный сын, и они не знали, что он голубой, как ночной горшок, и пытались убедить его жениться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53