Насытившись, она поджарила еще немного бекона на обед и оставила его на сковороде, положив сверху две пригоршни бобов.
Затем она вынула из саквояжа тарелку, вилку и чашку. К полудню над городом опять собрались облака. В комнате потемнело. Сирене пришлось зажечь лампу. Повалил такой густой снег, что стало невозможно разглядеть фигуры прохожих на улице. Поджарив бобы, Сирена выбрала столик в гостиной, перенесла его к плите, постелила сверху шелковое полотенце и поставила на него тарелку с едой.
Направившись в ванную, Сирена попробовала воду, подставив руку под струю. Через минуту рука сделалась холодной как лед. Воду для нее не согревали, наверное, потому, что тепло требовалось для нижних комнат.
Сирена спустилась в бар. Позади стойки находилась кладовая, где хранился запас спиртного вместе с приспособлениями для мытья бокалов. Там она нашла то, что искала, — тяжелую медную бадью. С торжествующей улыбкой она отнесла ее наверх. Скоро у нее оказалось достаточно горячей воды, чтобы вымыть посуду и помыться самой.
Быстро забравшись в ванну, Сирена попробовала представить, как поступит Вард при виде всех этих нововведений. Что, если ему не понравится запах пищи в комнате? Ему, конечно, не составит труда уговорить Санчо, чтобы он опять приносил им еду, и все же Сирене хотелось есть, когда ей нравится, а не когда подают пищу.
Она не понимала, почему это ее так волнует. Конечно, ей не следовало волноваться из-за того, где, когда и как будет есть Вард.
Ее второе появление на сцене «Эльдорадо» мало чем отличалось от первого выступления. Тимоти играл «Жулика из Монте-Карло», когда она спустилась с лестницы. Он бросил на нее хитрый взгляд и оборвал мелодию. Консуэло в длинном бархатном платье сидела за столиком неподалеку от лестницы. Она знаком велела Тимоти продолжить песню и пригласила Сирену присесть рядом.
— Хочешь бренди? Помогает согреться.
— Мне не холодно, — с улыбкой покачала головой Сирена.
— Странно, — у Консуэло зуб на зуб не попадал, — я совсем продрогла. Я ненавижу этот снег, ненавижу. Когда-нибудь я заработаю достаточно денег, вернусь в Мексику, куплю себе мужа и буду целыми днями есть и лежать на солнышке.
— Ты обленишься и растолстеешь, — засмеялась Сирена.
— Именно этого я и хочу. Смейся, смейся. Ты мне не веришь? Говорю тебе, хочу. Мой папа был англичанин, мама испанка. Он бросил нас, когда я была еще ребенком. Мама работала в публичных домах вроде «Аспель» или «Ледвилль», в таких вот притонах. А я пряталась у нее под кроватью, когда к ней кто-нибудь приходил. У нас никогда не хватало денег, а те, что ей удавалось заработать, отнимали какие-нибудь мужики. Однажды, когда мне было двенадцать, один из них заявился к нам, а мамы не оказалось дома. С тех пор я стала работать и многому научилась. Я никогда не подпускала мужчину близко, я имею в виду — не позволяла ему сначала говорить мне нежные слова, а потом избивать меня и забирать все, что я заработала. Я копила даже тогда, когда умирала с голоду, никогда не тратила больше, чем могла себе позволить, чтобы когда-нибудь жить так, как я тебе только что говорила.
— Консуэло, — со вздохом начала было Сирена. Та не дала ей закончить:
— Скоро у меня будет достаточно денег, чтобы построить свой дом, очень скоро. Еще пару лет, и я стану богатой, смогу наконец каждый день есть досыта и заниматься любовью с теми, кто мне нравится. И никогда, никогда больше нога моей не будет в этих дурацких городах, где снег идет девять месяцев в году.
— Ты хочешь построить себе дом?
— Ах ты, моя наивная девочка! — засмеялась Конни. — Публичный дом, публичный, Сирена.
— Как Перли?
— Перли? Ха! Перли ничего не смыслит в этом деле. Она думает не головой, а тем, что у нее под юбкой. Эта тупая, несчастная дурочка пускает сюда всех подряд и требует у мужчин денег прежде, чем они получат то, ради чего пришли. Это не публичный дом, а самый паршивый бардак. Тут нет ни стиля, ни класса.
Сирена непонимающе взглянула на Консуэло, сделав глоток бренди.
— А разве бардак и публичный дом — не одно и тоже?
— Нет, нет и нет! — засмеялась Консуэло. — Если ты хочешь знать, что такое публичный дом, тебе надо побывать в «Старой усадьбе». Как там мадам принимает клиентов! Туда не всякий может попасть. Каким бы богатым и известным ты ни был, тебя не пустят туда без приглашения. А чтобы его получить, надо сначала поговорить с мадам. Ты должен назвать свое имя, адрес, подтвердить, что платежеспособен. Человеку, который не может позволить себе истратить полсотни, а то и всю сотню долларов на развлечения, там нечего делать.
— Сто долларов! — воскликнула Сирена. Такие деньги мало кто зарабатывал за целый месяц.
Консуэло пожала плечами.
— Часто даже больше, намного больше. «Старую усадьбу» посещают не старатели и не владельцы лавок, а люди, нажившие состояние на золотых приисках, настоящее состояние. Эти деньги достались им легко. И они так же легко готовы с ними расстаться.
— Но даже так…
— Понимаешь, они платят не только за женское тело. Они платят за то, чтобы стать членами клуба, куда допускают только самых достойных. Если мадам, поговорив с ними, сочтет их такими, перед ними сразу откроются двери самых роскошных домов, где подают изысканные блюда, напитки и сигары, где молодые девушки танцуют, поют и всячески развлекают гостей. Там звучит хорошая музыка, ведутся умные беседы. Там мужчины чувствуют себя как дома, даже лучше, чем дома. Они могут выбрать себе женщину по вкусу и получить от нее то, чего желают и о чем не решаются попросить жену.
— Не думаю, — ответила Сирена, побледнев, — что мне захочется на это посмотреть.
— Почему, Сирена? Зачем тебе притворяться добродетельной, когда мужчины вокруг нас только и занимаются тем, что удовлетворяют свою похоть и предаются порокам?
Сирена вспомнила о старейшине Гриере и медленно кивнула.
— О чем я говорила? Ах да, в этой «Старой усадьбе» есть смотровая комната. Если мужчина не решил, какую женщину он предпочитает, он может посмотреть их всех.
— Что там есть?
— Смотровая комната. Почти во всех заведениях девчонки просто расхаживают полуголыми перед толпой мужиков. Там же дело обстоит не так. Внизу, в комнате отдыха, они ходят одетые, полностью одетые. Наверху они, конечно, раздеваются, на них остается столько одежды, сколько хочется мужчине. Но сначала он должен выбрать одну из них. Для этого и нужна смотровая комната. Там они, конечно, выходят в чем мать родила.
Сирена удивленно вскинула бровь.
— Хороший вкус, ничего не скажешь.
Консуэло засмеялась.
— По крайней мере, это скромно.
— Да?
— Незанятые девушки заходят туда и раздеваются. Мужчины, которые настаивают на просмотре, или те, которым просто интересно, заходят в соседнее помещение и глядят в маленькое окошко.
— Я не вижу в этом никакой скромности. Девушки же знают, что на них смотрят.
— Да, но они могут закрыть лицо волосами и стоят как Ева или делают вид, что это их совсем не волнует.
— Ты так говоришь, — сказала Сирена тихо, — как будто побывала в такой комнате.
— О нет, никогда. Но мне не раз хотелось, чтобы у меня было хоть такое прикрытие. Когда кто-нибудь просил бы меня раздеться перед ним…
Как легко они говорили о подобных вещах. Когда она сама окажется в таком положении? Когда будет ходить голая перед мужчиной, изо всех сил притворяясь, что ей все равно?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103