Ковер играл всеми цветами радуги, в его узоре причудливо сплелись розовый, зеленый, кремовый и золотистый оттенки. Стены были оклеены обоями с золотыми, зелеными, розовыми и шоколадно-коричневыми прожилками. На потолке виднелись завитки маргариток, нарисованных на бледно-зеленом фоне. В центре комнаты с потолка свисала люстра из розового богемского стекла. В углу стояла широкая ширма, обшитая по краям золотой каймой на французский манер. В камине из розоватого мрамора, расположенного между окнами, потрескивал веселый огонек. В комнате возвышалось бюро из орехового дерева в стиле ренессанс с огромным зеркалом, покрытым с обратной стороны амальгамой, с резными завитушками на дверцах, с множеством полок, уставленных разнообразными фигурками собачек из стаф-фордширского фарфора. Ложе Сирены тоже оказалось выполненным в том же стиле.
Сирена лежала посреди большой кровати под несколькими одеялами. Сверху ее накрыли шелковым лоскутным одеялом с бархатными вставками. На закрывавшей грудь простыне она увидела вышитые инициалы, столь замысловато переплетавшиеся, что Сирена так и не смогла разобрать, какие это буквы.
Неожиданно у нее на глазах выступили слезы и потекли по щекам. Она подняла руку, чтобы вытереть их, но это стоило ей огромных усилий. Пальцы казались совсем белыми и тонкими, словно у покойницы. Она принялась разглядывать свои почти прозрачные руки, когда дверь тихонько отворилась.
В комнату вошла знакомая с виду женщина, но Сирена никак не могла вспомнить ее имени.
— Значит, вы проснулись, дорогая? Очень хорошо, — сказала она, приблизившись к постели и взяв Сирену за руку.
— Да, — ответила Сирена, посмотрев на женщину с некоторым удивлением.
— Вы сейчас выглядите намного лучше. У вас на щеках даже появился румянец.
Сирена облизнула сухие потрескавшиеся губы.
— Простите… — начала она.
— Вы не знаете, кто я такая, да? Меня зовут миссис Энсон, я экономка мистера Натана Бенедикта. В ту ночь, когда он вас сюда привез, вы были очень больны. Вы находитесь у нас в Бристлеконе уже больше двух недель.
— Больше двух недель, — прошептала Сирена, — не может быть.
— Вы сильно простудились, можно сказать, обморозились. У вас началось воспаление легких. Вы настолько ослабли, что потеряли сознание…
— Но… но мой ребенок… — простонала Сирена с исказившимся от нестерпимой боли лицом.
— Ой, дорогая, какая же я глупая, все болтаю и болтаю, а о самом главном так и не сказала, вы же не приходили в себя несколько дней и ничего не знаете. Ваш ребенок родился неделю назад. Чудесный здоровый мальчик.
К глазам Сирены вновь подступили слезы, но теперь это были слезы радости.
— Можно… Мне можно на него посмотреть?
— Что за вопрос? Конечно, можно. Он у няни, это совсем рядом, вторая дверь отсюда. Сейчас я вам его покажу.
Вскоре другая женщина принесла запеленатого младенца. Няня оказалась совсем молодой, почти девочкой, с каштановыми волосами и скромной улыбкой. На ней, как и на миссис Энсон, было платье из черной бумазеи, фартук и кружевная наколка.
Экономка вошла следом. Ребенка поднесли к кровати, чтобы мать могла его как следует рассмотреть.
— Миссис Сирена… Надеюсь, вы не станете возражать, если я буду вас так называть? Мистер Бенедикт велел мне теперь обращаться к вам именно так… А это Мэри. Ее наняли нянькой и кормилицей для вашего малыша, вы были так больны и слабы, что не могли кормить его сами.
Сирена улыбнулась девушке и откинула одеяла, освобождая место для ребенка. Забыв обо всем, кроме укутанного в теплое одеяльце младенца, она распеленала его и принялась гладить розовые шелковистые ручки, прекрасную головку, маленькие ушки, целовать его в красивые, необыкновенно длинные ресницы, темные кудрявые волосики.
— Не может быть, — шептала она.
Услышав ее голос, малыш открыл глаза. В этих загадочных серо-голубых глазках Сирена увидела выражение удивления вместе с любопытством, разглядела в них отражение собственных глаз.
Неожиданно он нежно заворковал и потянул к себе конец одеяла. Сжав маленькие пальчики с похожими на миндаль ноготками в кулачок, он попытался поднести ручку ко рту.
— Прелестный малыш, — сказала миссис Энсон, широко улыбаясь. — Мы все в него просто влюбились; Мэри, моя дочка Доркас, я сама. А мистер Бенедикт, тот вообще просто без ума от него! Он готов носить его на. руках целый день. Он только слегка хмурится, когда малыш намочит ему костюм.
Сирена улыбнулась.
— Можно, он немножко полежит со мной?
— Конечно. Он же ваш, хотя мы все готовы считать его своим. Он такой милый и так хорошо себя ведет, но если он начнет волноваться, позовите Мэри, позвоните два раза, она придет и покормит его. Ах да, кстати, Мэри. Надеюсь, она останется у нас. Она хорошая девушка, и ей нужна работа. Ее муж и ребенок погибли три недели назад во время крушения; поезд сошел с рельсов. Мэри осталась жива, но она потеряла ребенка, а ваш малыш помог ей пережить горе, она с радостью будет кормить его, ведь у нее много молока.
Сирена посмотрела на девушку. Мэри склонилась над ребенком, отдав ему на растерзание палец, и улыбалась так, словно ничего не слышала.
— Не беспокойтесь, если вам кажется, что я болтаю лишнее. Она ничего не слышит с двух лет. Хотя может определить, когда ребенок плачет, она как-то чувствует это по движению воздуха. И она никогда не спускает с него глаз, так что вы можете не волноваться насчет того, что за ним будут плохо следить. Правда, Мэри может избаловать малыша вконец.
— Я не против, — сказала Сирена спокойно. — В будущем его ждет еще много трудностей. А что касается Мэри, я не знаю, сколько она сможет со мной оставаться. Я… Я не смогу ей платить, и мне не хочется, чтобы Натан… мистер Бенедикт брал это на себя. Я… — неожиданно Сирена закашлялась.
— Доктор сказал, что вам вообще ничего нельзя делать. Вы сами не представляете, насколько вы слабы. Вам нужно отдыхать и набираться сил. А о деньгах не беспокойтесь. Все как-нибудь образуется.
«Не беспокойтесь». Легко сказать. Женщины направились к двери, а Сирена лежала, глядя на сынишку. Славное маленькое существо. Что с ним станет? Не будет же она оставаться здесь всю жизнь, она и так уже злоупотребила гостеприимством Натана. Но куда она отсюда пойдет, чем будет заниматься с грудным младенцем на руках, которого нужно вырастить и воспитать как мужчину?
Похож ли он на Варда, ее малыш? С болью в сердце Сирена признала, что похож, хотя и не слишком; только нос и шея были у него как у Варда. Серо-голубой цвет глаз мог через месяц измениться, но сейчас он больше походил на нее, даже на ее отца.
— Я назову тебя Шон, — сказала она нежно. — Шон Уолш. Ты будешь принадлежать только мне одной и никому больше. Мой Шон.
Она поцеловала сына в бархатный лобик, прижала его к себе, глядя сквозь занавешенное окно на облака, проплывавшие по бирюзовому небу.
Она ошибалась. Ее ребенка нельзя было назвать Шон Уолш, и он не принадлежал ей одной. Да и сама она больше не была Сиреной Уолш.
15.
Наступал вечер. Солнце село за гору Пиза. Мэри пришла забрать ребенка; пришло время его кормить и укладывать спать. Огонь в камине погас, лишь несколько угольков продолжали тлеть красными огоньками. Сирена знала, стоит ей только позвонить, как его разожгут снова. Она уже собралась это сделать, но ей не хватило сил стряхнуть с себя полудрему, в которую она погрузилась после того, как Мэри унесла Шона, и она решила оставить все как есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103