С четвертой стороны было расположено небольшое кафе, из которого можно было, сидя под зонтами, наблюдать за купающимися.
Купальня была всегда переполнена, и невозможно было получить шкаф для одежды или кабину для переодевания. Я обратился к дежурному, человеку примерно лет тридцати, и заговорил с ним на языке, который считал французским, пытаясь изложить мою просьбу. Он устало махнул рукой:
— Вы можете говорить по-немецки, капитан.
Быстро выяснилось, что его немецкий столь же «хорош», как мой французский, но все же мы поняли друг друга. Я предложил ему одну из тех черных крепких французских сигарет, которые парижане тогда охотно курили, но редко получали.
— Мне нужна ежедневно в двенадцать часов, лишь на полчаса, запирающаяся кабина.
Можете вы мне в этом помочь?
— Это трудно, господин офицер, вы ведь знаете, что здесь делается?
— Вам ведь надо только зарезервировать кабину, это же можно устроить.
В такой форме мы торговались. Мое обеденное время кончилось, а я и не поел и не выкупался.
На следующий день я предпринял новую попытку, но снова без успеха. Мы стояли у края бассейна и курили сигареты, он в своем купальном костюме, я в моей военной форме. Я обливался потом. Наконец после бесконечных разговоров я выяснил, что у него были бы неприятности с его коллегами, если бы он удовлетворил мое желание.
Так вот в чем дело. Я дал ему сигареты для других служащих купальни и ушел.
На третий день дело все еще не ладилось. Тут мне пришла в голову спасительная идея. Сначала я похвалил Париж, потом Францию, затем французов. После этого я сказал ему, что война между Германией и Францией была большим несчастьем, и я рад, что не принадлежу к оккупационным войскам.
— Что же вы делаете в Париже, капитан?
— Я прибыл из-под Ленинграда и прохожу здесь курс обучения. Через два месяца я должен снова отправиться на Восточный фронт.
Внезапно все уладилось. Я тотчас же получил кабину; вскоре я уже бодро плавал в Сене. Когда я вышел из воды, меня встретили все четверо служащих купальни.
— Мы слышали, что вы только что прибыли из России, капитан. Как там обстоят дела?
Десятки других вопросов показали мне, что я получил кабину не только потому, что французы относятся враждебно к солдатам оккупационной армии, а я не принадлежал к их числу, но главным образом благодаря сильнейшему интересу французов к ходу войны на востоке. Заметно было, что французы питают надежду на то, что Советский Союз нанесет окончательное поражение германскому вермахту.
С того дня я регулярно, каждый полдень, посещал маленькое купальное заведение на Сене, получал мою кабину, покуривал черные сигареты с Пьером — так звали моего знакомца, — плавал несколько сот метров туда и обратно и, освеженный, возвращался на службу. Мы, Пьер и я, приветствовали друг друга как добрые друзья. Он улыбался уже издалека при моем появлении.
Однажды я его спросил:
— Вы участвовали в войне, Пьер? Были вы солдатом? Он испуганно взглянул на меня и задал встречный вопрос:
— Зачем вам это знать, капитан?
— Ах, просто так, Пьер, потому что я сам тогда здесь побывал.
— Что ж, я могу вам сказать, капитан. Я был солдатом, даже унтер-офицером. Попав в плен, я оказался близ Кельна. Но я оттуда сбежал. Вы понимаете, смылся оттуда, иначе не мог, тоска по родине, как говорят немцы.
— Вы убежали из плена, Пьер? И об этом вы рассказываете мне?
Он смотрел на меня с недоумением.
— Пьер, в качестве немецкого офицера я должен был бы доложить о том, что вы мне сказали. Вас тогда отправили бы обратно в лагерь под Кельном.
— Этого вы ни в коем случае не сделаете, капитан.
— Почему вы в этом уверены, Пьер?
— Кто же тогда будет вам ежедневно резервировать кабину и какой вам смысл доносить на меня? Он пожал плечами и небрежно развел руками, как бы подкрепляя этим свои слова. Но он явно не хотел меня заверить, что не считает всех немецких офицеров доносчиками.
После этой беседы мы стали друзьями. Благодаря Пьеру я получил представление о настроении французов.
Однажды он прямо спросил меня:
— Капитан, вы вечером куда-нибудь выходите?
— Очень редко, Пьер. Нигде нет ничего интересного, и, кроме того, мне мешает духота.
— Вы всегда один приходите купаться. Но вечером вы не должны ходить в одиночку.
— А почему бы нет? Мне никто ничего не сделает.
— Да, конечно, но было бы лучше… Поверьте мне, пожалуйста!
Он высказался достаточно определенно. Конечно, комендатура нас уже предупреждала, чтобы мы по возможности не ходили в военной форме в одиночку, по крайней мере когда темнеет и в стороне от оживленных улиц. Мы не очень серьезно относились к этому предупреждению, но все же я был признателен Пьеру за его совет.
Теперь мы говорили друг с другом совершенно откровенно.
— Капитан, война Германией проиграна.
— Нет, Пьер, мы победим, обязательно.
— Вы потеряли под Сталинградом целую армию, и вермахт все время отступает.
— Тем не менее мы победим. Отход нужен для того, чтобы сократить линию фронта.
— Почему Гитлер не сокращает сразу линию фронта, а всегда сначала поражения, а потом сокращения?
— Пьер, нельзя же целые армии за одну ночь отвести назад, это подорвало бы снабжение.
— А его и без того партизаны дезорганизовали, капитан. Однако, что вы скажете о Роммеле? Это тоже сокращение фронта?
Пьер позволил себе даже иронию. 13 мая, за два месяца до нашего разговора, Африканский корпус перестал существовать. Пьер был прав, но я не должен был это признавать.
— Мы будем дальше сражаться и выиграем эту войну. Если бы мы ее проиграли, то от этого пострадали бы не только немцы, но и французы. Русские не остановятся на Рейне, и Франция станет коммунистической.
Пьер снова повел плечом и развел руками.
— Что делать? Надо выждать. Но раньше Германия проиграет войну.
Этого мнения он придерживался твердо. Причем его, видимо, не слишком пугало то, что Франция может стать коммунистической страной.
Впечатления от беседы с Пьером не оставили во мне глубокого следа. Я считал его самоуверенным французом и к тому же упрямо цеплявшимся за иллюзии. Тем не менее я охотно с ним болтал, хотя бы уж для того, чтобы поговорить еще с кем-нибудь, кроме офицеров. Единственным развлечением среди однообразных служебных занятий были вечеринки, которые устраивало командование курсов.
Поблизости от нашего отеля было размещено подразделение «молниеносных девиц», как называли связисток в армейской форме. Кто-то на курсах заботился о том, чтобы приглашать к столу в качестве наших дам соответствующее число связисток, которые более или менее охотно являлись на эти вечера. Этим изолированным от внешнего мира девушкам жилось не лучше, чем нам; они скучали в свободное время и страдали от жары. Парижане их избегали точно так же, как и всяких других военнослужащих оккупационной армии.
Обычно в начале вечера вспоминали родину и хором исполнялись народные песни при участии всех сидевших за столом. За этим следовали рассказы о «героических делах»; девушки хотели точно знать, за что получен тот или иной знак отличия.
Ордена стали мерилом мужества.
В числе «молниеносных девиц» было много таких, которые хотели бы вернуться к нормальным условиям жизни, носить гражданское платье. Военная служба была им не по душе, и они пошли в армию только для того, чтобы избегнуть трудовой повинности на военных заводах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Купальня была всегда переполнена, и невозможно было получить шкаф для одежды или кабину для переодевания. Я обратился к дежурному, человеку примерно лет тридцати, и заговорил с ним на языке, который считал французским, пытаясь изложить мою просьбу. Он устало махнул рукой:
— Вы можете говорить по-немецки, капитан.
Быстро выяснилось, что его немецкий столь же «хорош», как мой французский, но все же мы поняли друг друга. Я предложил ему одну из тех черных крепких французских сигарет, которые парижане тогда охотно курили, но редко получали.
— Мне нужна ежедневно в двенадцать часов, лишь на полчаса, запирающаяся кабина.
Можете вы мне в этом помочь?
— Это трудно, господин офицер, вы ведь знаете, что здесь делается?
— Вам ведь надо только зарезервировать кабину, это же можно устроить.
В такой форме мы торговались. Мое обеденное время кончилось, а я и не поел и не выкупался.
На следующий день я предпринял новую попытку, но снова без успеха. Мы стояли у края бассейна и курили сигареты, он в своем купальном костюме, я в моей военной форме. Я обливался потом. Наконец после бесконечных разговоров я выяснил, что у него были бы неприятности с его коллегами, если бы он удовлетворил мое желание.
Так вот в чем дело. Я дал ему сигареты для других служащих купальни и ушел.
На третий день дело все еще не ладилось. Тут мне пришла в голову спасительная идея. Сначала я похвалил Париж, потом Францию, затем французов. После этого я сказал ему, что война между Германией и Францией была большим несчастьем, и я рад, что не принадлежу к оккупационным войскам.
— Что же вы делаете в Париже, капитан?
— Я прибыл из-под Ленинграда и прохожу здесь курс обучения. Через два месяца я должен снова отправиться на Восточный фронт.
Внезапно все уладилось. Я тотчас же получил кабину; вскоре я уже бодро плавал в Сене. Когда я вышел из воды, меня встретили все четверо служащих купальни.
— Мы слышали, что вы только что прибыли из России, капитан. Как там обстоят дела?
Десятки других вопросов показали мне, что я получил кабину не только потому, что французы относятся враждебно к солдатам оккупационной армии, а я не принадлежал к их числу, но главным образом благодаря сильнейшему интересу французов к ходу войны на востоке. Заметно было, что французы питают надежду на то, что Советский Союз нанесет окончательное поражение германскому вермахту.
С того дня я регулярно, каждый полдень, посещал маленькое купальное заведение на Сене, получал мою кабину, покуривал черные сигареты с Пьером — так звали моего знакомца, — плавал несколько сот метров туда и обратно и, освеженный, возвращался на службу. Мы, Пьер и я, приветствовали друг друга как добрые друзья. Он улыбался уже издалека при моем появлении.
Однажды я его спросил:
— Вы участвовали в войне, Пьер? Были вы солдатом? Он испуганно взглянул на меня и задал встречный вопрос:
— Зачем вам это знать, капитан?
— Ах, просто так, Пьер, потому что я сам тогда здесь побывал.
— Что ж, я могу вам сказать, капитан. Я был солдатом, даже унтер-офицером. Попав в плен, я оказался близ Кельна. Но я оттуда сбежал. Вы понимаете, смылся оттуда, иначе не мог, тоска по родине, как говорят немцы.
— Вы убежали из плена, Пьер? И об этом вы рассказываете мне?
Он смотрел на меня с недоумением.
— Пьер, в качестве немецкого офицера я должен был бы доложить о том, что вы мне сказали. Вас тогда отправили бы обратно в лагерь под Кельном.
— Этого вы ни в коем случае не сделаете, капитан.
— Почему вы в этом уверены, Пьер?
— Кто же тогда будет вам ежедневно резервировать кабину и какой вам смысл доносить на меня? Он пожал плечами и небрежно развел руками, как бы подкрепляя этим свои слова. Но он явно не хотел меня заверить, что не считает всех немецких офицеров доносчиками.
После этой беседы мы стали друзьями. Благодаря Пьеру я получил представление о настроении французов.
Однажды он прямо спросил меня:
— Капитан, вы вечером куда-нибудь выходите?
— Очень редко, Пьер. Нигде нет ничего интересного, и, кроме того, мне мешает духота.
— Вы всегда один приходите купаться. Но вечером вы не должны ходить в одиночку.
— А почему бы нет? Мне никто ничего не сделает.
— Да, конечно, но было бы лучше… Поверьте мне, пожалуйста!
Он высказался достаточно определенно. Конечно, комендатура нас уже предупреждала, чтобы мы по возможности не ходили в военной форме в одиночку, по крайней мере когда темнеет и в стороне от оживленных улиц. Мы не очень серьезно относились к этому предупреждению, но все же я был признателен Пьеру за его совет.
Теперь мы говорили друг с другом совершенно откровенно.
— Капитан, война Германией проиграна.
— Нет, Пьер, мы победим, обязательно.
— Вы потеряли под Сталинградом целую армию, и вермахт все время отступает.
— Тем не менее мы победим. Отход нужен для того, чтобы сократить линию фронта.
— Почему Гитлер не сокращает сразу линию фронта, а всегда сначала поражения, а потом сокращения?
— Пьер, нельзя же целые армии за одну ночь отвести назад, это подорвало бы снабжение.
— А его и без того партизаны дезорганизовали, капитан. Однако, что вы скажете о Роммеле? Это тоже сокращение фронта?
Пьер позволил себе даже иронию. 13 мая, за два месяца до нашего разговора, Африканский корпус перестал существовать. Пьер был прав, но я не должен был это признавать.
— Мы будем дальше сражаться и выиграем эту войну. Если бы мы ее проиграли, то от этого пострадали бы не только немцы, но и французы. Русские не остановятся на Рейне, и Франция станет коммунистической.
Пьер снова повел плечом и развел руками.
— Что делать? Надо выждать. Но раньше Германия проиграет войну.
Этого мнения он придерживался твердо. Причем его, видимо, не слишком пугало то, что Франция может стать коммунистической страной.
Впечатления от беседы с Пьером не оставили во мне глубокого следа. Я считал его самоуверенным французом и к тому же упрямо цеплявшимся за иллюзии. Тем не менее я охотно с ним болтал, хотя бы уж для того, чтобы поговорить еще с кем-нибудь, кроме офицеров. Единственным развлечением среди однообразных служебных занятий были вечеринки, которые устраивало командование курсов.
Поблизости от нашего отеля было размещено подразделение «молниеносных девиц», как называли связисток в армейской форме. Кто-то на курсах заботился о том, чтобы приглашать к столу в качестве наших дам соответствующее число связисток, которые более или менее охотно являлись на эти вечера. Этим изолированным от внешнего мира девушкам жилось не лучше, чем нам; они скучали в свободное время и страдали от жары. Парижане их избегали точно так же, как и всяких других военнослужащих оккупационной армии.
Обычно в начале вечера вспоминали родину и хором исполнялись народные песни при участии всех сидевших за столом. За этим следовали рассказы о «героических делах»; девушки хотели точно знать, за что получен тот или иной знак отличия.
Ордена стали мерилом мужества.
В числе «молниеносных девиц» было много таких, которые хотели бы вернуться к нормальным условиям жизни, носить гражданское платье. Военная служба была им не по душе, и они пошли в армию только для того, чтобы избегнуть трудовой повинности на военных заводах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124