О коммунистах я узнал больше, когда ездил с матерью в город навестить тетю Эмму.
Мы не могли пройти: такого множества людей, идущих колонной по улице, я еще никогда не видел. Они пели, неся красные знамена и транспаранты, надписи на которых, как сейчас, стоят у меня перед глазами: «Не бывать больше войне!» Вдруг раздались выстрелы. Колонна рассыпалась, мать втолкнула меня в ближайший подъезд, и мы едва втиснулись в толпу людей, тоже искавших убежища. Я спросил:
— Почему стреляют?
Мама наклонилась ко мне и прошептала:
— Потому что здесь кругом коммунисты.
Она вся дрожала.
Мне было очень страшно, но я продолжал спрашивать:
— А те, что с транспарантами, — коммунисты?
— Да. Стой же спокойно!
— А почему в коммунистов стреляли, они ведь только пели?
— Тише, сынок! Эти люди устроили демонстрацию. Угораздило же нас поехать в город! Я не унимался.
— Но на транспарантах было написано: «Не бывать больше войне!», а ведь ты сама так всегда говоришь. Недавно сказала отцу: «Только бы не было опять этой ужасной войны!» — Успокойся же наконец и поменьше спрашивай! Коммунисты — плохие люди.
Я был несказанно рад, когда стрельба кончилась и мы отправились к тете Эмме.
На Кёнигсаллее стреляли
Наступило лето 1922 года. Мы, мальчишки, бегали по Груневальду, удили рыбу, хоть это было строго запрещено, и я — к своему восторгу — научился плавать.
Как-то раз, когда мы собрались идти купаться, кто то из наших крикнул:
— По-моему, на Кенигсаллее палят, они там кого-то подстрелили!
Мы помчались туда: до Кенигсаллее было недалеко. Первыми прибежали дети сапожника и я.
Но нам мало что довелось узнать. Подле дерева, кора которого была в нескольких местах повреждена рикошетировавшими пулями, стояли два полицейских с туго затянутыми подбородочными ремнями. У дерева лежал большой букет цветов, который, видимо, был сначала куплен с другой целью, а теперь возложен здесь.
На тротуарах, стоя кучками и взволнованно разговаривая, толпилось множество людей. Они громко обсуждали виденное, а может, то, что хотели увидеть. В те годы часто случались вооруженные стычки, перестрелка, бывали и убитые. Но квартал богатых особняков до сих пор оставался вне этих происшествий.
Событие на Кенигсаллее перепугало и обитателей Груневальда. Один из очевидцев без конца повторял окружающим свой рассказ:
— Было это так. Стою я вот тут, вдруг вижу, подъезжает машина министра иностранных дел. Я-то его знаю, он почти каждый день проезжал мимо этого места в один и тот же час. Вдруг приближается вторая машина и, держась вплотную, нагоняет министра. В ту же секунду сзади в этой машине вскакивает какой-то человек, бросает гранату и стреляет в Ратенау из пистолета. Шофер министра затормозил, а другая машина умчалась по направлению к Галензее. Все это произошло так быстро, что я не успел даже разглядеть, какой марки тот автомобиль.
— За что же убили господина Ратенау? — спросил другой. — Я живу неподалеку от него, это был такой спокойный и приятный человек, всегда приветливый…
— Ратенау был подлец и предатель, — сказал мужчина с кисточкой для бритья на шляпе. Он ударил своей тростью о мостовую. — Вы, очевидно, не знаете, что он принадлежит к тому сорту политиков, которые на все отвечают «да» и «аминь», чего бы ни требовали от нас враждебные державы.
Кто-то возразил:
— Но ведь он только недавно заключил в Рапалло договор с русскими не без пользы для нас. Нам хотя бы дадут возможность перевести дух.
— Вот в том-то и заключается его гнусность, — ответил господин с кисточкой на шляпе. — Весь мир знает, что западные державы хотят взять большевиков за горло.
И вместо того, чтобы извлечь для нас выгоду, этот человек подписывает с русскими договор! Да еще с большевиками, которые устроили в церквах конюшни! Ну и подлец!
— Надо надеяться, убийц найдут, — проговорила женщина в трауре, обращаясь не столько к окружающим, сколько к самой себе.
— Уважаемая, здесь произошло покушение, и совершили его, безусловно, члены организации «Консул», а их найти нелегко.
Все вопросительно посмотрели на господина с кисточкой на шляпе; он сделал многозначительную гримасу и продолжал, понизив голос:
— Тайный союз бывших офицеров, все они истинные немцы и фронтовики. Они хотят вывести нас на правильную дорогу. Можете на них положиться!
Стоявшие вокруг помалкивали. Этот человек, видимо, знал многое. Он повернулся к дереву, у которого лежал букет.
— Что ж, одной еврейской свиньей меньше!
И он зашагал прочь, стуча сапогами и подбрасывая в воздух свою дубинку, будто тамбурмажор перед военным оркестром, который я однажды видел.
Один из полицейских подтянул свою портупею, другой закашлялся и, вынув из кармана платок, высморкался. И оба снова уставились куда-то в пространство.
Толпа медленно рассеялась.
На обратном пути мы зашли в сапожную мастерскую в подвале, потому что у меня оторвалась подметка. Еще издали мы услышали, как поет отец моих дружков.
— Отец, они застрелили еврея Ратенау!
Сапожник посмотрел на нас с ужасом. Потом велел рассказать все по порядку.
— Слушайте меня внимательно, ребята. Если это вправду случилось, то запомните раз навсегда: слово «еврей» здесь ни к чему, убит Вальтер Ратенау. И это очень дурное дело, это просто подлое убийство.
— Да, отец! — закричал четырехголосый хор.
Я молчал. А пока старик приколачивал мою подошву, я утвердительно кивал головой.
Он надел мой ботинок на железную треногу и стал забивать в подошву деревянные гвоздики. Первым ударом он загонял гвоздь, затем еще два раза подряд сильно ударял молотком. Плонг, плонг-плонг. И снова: плонг, плонг-плонг.
— Проклятая банда убийц!
Плонг, плонг-плонг…
— Сначала затевают эту злосчастную войну…
Плонг, плонг-плонг…
— Потом стреляют у себя дома…
Плонг, плонг-плонг…
— Сперва убивают Карла Либкнехта и Розу Люксембург, расстреливают рабочих…
Плонг, плонг-плонг…
— Теперь застрелили Ратенау, трусливые убийцы! Плонг, плонг-плопг…
— Надо нам выйти на демонстрацию, иначе банда совсем обнаглеет!
Плонг, плонг-плонг-плонг, плонг-плонг, плонг-плонг… Сапожник кончил и свой монолог и мой башмак. Бросив его мне, он встал и снял передник.
— На сегодня все. Мне нужно еще кое-чем заняться!
— Теперь пойдет к своим товарищам, — сказали дети сапожника.
Недели через две после убийства Ратенау я зацепился за дорожку у нас в подъезде и упал с лестницы. При этом я сломал левую руку, и не в одном месте, а сразу в трех, а сложный перелом вообще болезненная штука.
Моя мать побежала со мной на Эльстерплац к доктору Клеебергеру. Все шли к доктору Клеебергеру, во-первых, потому, что он неплохо знал свое дело, а во-вторых, потому, что он был доброжелателен. Он наложил мне толстую гипсовую повязку и постарался утешить как мог. Затем отвез нас с мамой домой. А говорили, будто он еврей.
Я не ходил несколько дней в школу и получил наконец возможность без помехи читать собрание сочинений Карла Мая. В этих книжках тоже много рассказывалось, как одни люди палят в других, но плохие люди никогда не попадали в хороших, и те никогда не погибали, за исключением Виннетоу, — его смерть меня очень опечалила.
На этом заканчивается целый период моей жизни. Я поступил в реальное училище, а это влекло за собой разлуку с сыновьями сапожника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124