Такая же связь из кабинета начальника штаба.
— Да-а, — в раздумье протянул Петров. — Тревога-то объявлена, видать, боевая, а мы к войне не готовы.
— Надо строить пункты управления глубоко в земле, — заметил Мельников. — Это мы можем сделать сами.
— Нет, голубчик, — покачал головой командующий. — Своими силами современный командный пункт не построишь. Это весьма дорогостоящее сооружение. Большая глубина. Лифт. Проводная подземная связь. Герметизация помещений. — Он махнул рукой: — Пока это нам не под силу. А вот посмотреть, как ваши два полка заняли боеготовность, мы не только можем, но и обязаны.
Солнце еще полностью не поднялось из-за горизонта, но видно было, что аэродром преобразился. Рассредоточенные самолеты так разумно укрыты, что беглым взглядом их не заметишь. Только дежурные машины Мартьянова и Савенка, стоящие на взлетной полосе, были видны как на ладони. Я рассказал командующему, что произошло недавно у Мартьянова с Савенком на посадке, о нашем с ними разговоре, а также о решении послать летчиков в санаторий.
— Правильно решили, — одобрил он, — с путевками помогу.
Борис Лаврентьевич объехал весь аэродром, поговорил с летчиками, техниками и, по-видимому оставшись довольным, уехал. А мы весь этот день и всю ночь находились на аэродромах. Питание летчикам доставлялось прямо к самолетам. Для отдыха личного состава пришлось даже ставить палатки. На другой день были разрешены учебные полеты, но при полной готовности немедленно вступить в бой. С кем придется воевать — никто не знал.
На третьи сутки нашей «фронтовой» жизни в дивизию прибыл заместитель министра Вооруженных Сил СССР маршал артиллерии Николай Дмитриевич Яковлев. В кабинете он почему-то сел не на место комдива, а напротив меня. На мой вопрос, чем вызвана непонятная боевая тревога, прямого ответа не дал, сослался на сложную международную обстановку.
— Продолжайте обычную, нормальную боевую подготовку, но, как говорится, порох держите сухим.
Прежде чем выйти из штаба, он внимательно оглядел стены моего кабинета. Над моим столом висели портреты Ленина и Сталина, а над дверью —фотография Берия. Взгляд маршала, как мне показалось, задержался именно на нем. Тогда я и мысли не допускал, что боевая тревога связана с его арестом. В ожидании, что Берия и его приспешники могут привлечь для своего спасения внутренние войска и войска государственной безопасности, в некоторых городах и военных гарнизонах войска были приведены в боевую готовность.

4.
Ночью меня разбудил резкий телефонный звонок. Такой звонок — тревожный сигнал.
— Слушаю, — как можно спокойнее сказал я.
Говорил командир полка Климов. Он взволнованно сообщил, что произошла катастрофа, разбился его заместитель по летной подготовке майор Сомов. При планировании на посадку самолет зацепился за деревья и упал в лес. Летчик успел произнести «…зал. Буду…».
— При падении взрыва не было?
— Нет.
— Летчика извлечь из-под обломков и доставить в медицинскую часть на обследование. Разбитый самолет не трогать. Для охраны выставить часовых. Прилечу на рассвете. До выяснения причин катастрофы не летать.
— Ясно!
— Кто руководил полетами?
— Я.
Ясным и теплым утром мы с инженером дивизии вышли из штаба и направились к спарке. Пение жаворонков заливало весь аэродром. Это спокойное и жизнерадостное утро, предвещавшее установление хорошей погоды, никак не укладывалось в моем сознании, встревоженном катастрофой. Оно раздражало меня. Несчастье и радость несовместимы.
Через несколько минут полета впереди блеснул металлической полосой аэродром. Полоса, как бы разрезав гранитный берег, прошла между скалами, пролегла по равнине и почти уперлась в сосновый лес, куда упал истребитель во время катастрофы. Пролетая над этим местом, мы увидели срезанные верхушки деревьев и белевший контур самолета, уткнувшегося носом в комель высокой сосны. Трагедия случилась недалеко от опушки леса. Неужели летчик допустил ошибку в расчете на посадку? Но тогда как объяснить его последние слова: «…зал. Буду…» Скорее всего, это означало — «отказал двигатель, буду катапультироваться».
Мы подрулили к командному пункту полка, где нас встретила группа офицеров. Обращаясь к Климову, самому молодому командиру полка дивизии, рассудительному и спокойному до невозмутимости, я спросил:
— Что думаете о причине катастрофы?
— Сомов находился в воздухе всего двадцать одну минуту. Пилотировал в зоне. По последней фразе «…зал. Буду…» можно предположить, что он хотел передать: «Двигатель отказал. Буду катапультироваться». Но он уже опоздал. Самолет скользнул по верхушкам деревьев и упал.
— Что говорит техник?
— Машина была в полной исправности. Летчик расписался в книге приема и сдачи самолета.
— Не мог Сомов допустить ошибку в пилотировании?
— Это исключено. Он летчик осторожный и опытный.
— Каково заключение врачебной комиссии? — спросил я у полкового врача.
— Смерть наступила от травмы черепа. Имеются переломы шейных и спинных позвонков. Признаков спиртного не обнаружено.
Истребитель упал в тридцати шести метрах от опушки леса. Срезав несколько макушек деревьев, он верхней частью фюзеляжа скользнул по толстому стволу сосны. Сучья смягчили удар о землю, нос самолета почти не помяло, а верх фюзеляжа будто был приглажен гигантским утюгом, но в кабину вдавлена только неподвижная часть фонаря вместе с прицелом. Где же подвижная? Может, ее сняли, когда извлекали тело летчика из кабины? Нет, скорее всего, ее не было. Когда заглох двигатель, Сомов понял, что не сумеет дотянуть до аэродрома, решил катапультироваться и поэтому сбросил фонарь.
— Как думаете, где подвижная часть фонаря? — спросил я Климова.
— Как — где? — удивился Климов и внимательно осмотрел место, где она должна быть. — Странно…
Я приказал выделить людей, чтобы они развернутый строем прочесали местность на пути планирования самолета.
Часа через два Климов принес сброшенную Сомовым подвижную часть фонаря. Хозяин соседнего хутора нашел его неподалеку от своего дома. Наша догадка оправдалась. Летчик был сильным и волевым, в самый последний момент принял единственно правильное решение. Катапультирование давало ему небольшой шанс спастись. Только случай, удачный, счастливый случай, мог даровать ему жизнь, которая висела на волоске. Но волосок оборвался. Момент этого обрыва в борьбе за жизнь летчик не почувствовал.
Изуродованный самолет с трудом оторвали от сосны и поставили на шасси. К нашему удивлению, двигатель остался невредимым. Инженеры несколько раз пытались запустить его, но тщетно. При проверке фильтра оказалось, что он закупорен слоями серы. Откуда она взялась — никто не знал. Катастрофой заинтересовалась Москва. Полеты на данном типе самолета были запрещены. Требовалось немало времени для выяснения причин появления серы в керосине.
Перед отъездом из дивизии командующий подозвал меня:
— Арсений Васильевич, на тебя и жену есть путевки в Хосту.
Меня поразило, что в такой обстановке командующий счел возможным предоставить мне отпуск.
— Езжай в Москву, забирай жену — и к морю, — продолжал он. — Детей есть с кем оставить?
— Девочек возьмем с собой, малышку оставим с бабушкой.
— Ну и договорились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85