Это опять-таки
близко к пифагорейской традиции, согласно которой определенное сочетание
чисел соответствует правильному движению небесных сфер и гармоническому
сочетанию звуков. Гармония чисел, движений и тонов - одна и та же гармония,
и ее чистое выражение - математическая пропорция.
Астрономия у Платона непосредственно следует за стереометрией: стереометрию
он определяет в "Государстве" как "науку об измерении глубины", а
астрономию - как науку о вращении тел, имеющих глубину. В отношении
астрономии Платон рассуждает так же, как и в отношении геометрии, различая
два возможных к ней подхода: практический и чисто философский. С
практической точки зрения астрономия очень важна, ибо "внимательные
наблюдения за сменой времен года, месяцев и лет пригодны не только для
земледелия и мореплавания, но не меньше и для руководства военными
действиями". Однако практическая польза от астрономии - это отнюдь не самое
главное, ради чего необходимо ею заниматься. Как и другие науки -
арифметика, геометрия, стереометрия, - астрономия, согласно Платону,
подготовляет наш ум к постижению высшей истины, ценной не ради ее
приложений, но сама по себе, и в этом главное ее назначение: "...в науках
очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека, которое
другие занятия губят и делают слепым, а между тем сохранить его в целости
более ценно, чем иметь тысячу глаз, ведь только при его помощи можно
увидеть истину". Платон, как видим, подчеркивает, что астрономия, как и
математика в целом, служит средством перехода от предметов, данных
непосредственному ощущению, к предметам, которые можно постигнуть лишь в
мышлении, т.е. к "вещам невидимым". И в этом он усматривает главное
назначение астрономии. Понятая таким образом астрономия, как и другие
рассмотренные выше науки, является преддверием философии.
Напротив, в том случае если ее рассматривают не как путь к высшему роду
знания, которое Платон называет диалектикой, а как высшее из возможных
познаний само по себе, то впадают в грубое заблуждение. При этом, как
характерно выражается Платон, "возводят астрономию до степени философии",
т.е. превращают ее из средства в самоцель. "Если заниматься астрономией
таким образом, как те, кто возводит ее до степени философии, - говорит
Платон, - то она даже слишком обращает наши взоры вниз".
Каким образом изучение одного и того же предмета - законов движения
небесных тел - может иметь столь различные, даже противоположные
результаты? В чем здесь дело и против чего тут выступает Платон? "Пожалуй,
ты еще скажешь, - обращается Сократ к своему собеседнику Главкону, - будто
если кто-нибудь, запрокинув голову, разглядывает узоры на потолке и при
этом кое-что распознает, то он видит это при помощи мышления, а не
глазами... Глядит ли кто, разинув рот, вверх или же, прищурившись, вниз,
когда пытается с помощью ощущений что-либо распознать, все равно, утверждаю
я, он никогда этого не постигнет, потому что для подобного рода вещей не
существует познания и человек при этом смотрит не вверх, а вниз, хотя бы он
и лежал ничком на земле или умел плавать на спине в море".
Вполне понятно, что Платон считает невозможным познание с помощью ощущений,
"глазами", ибо в действительности научное познание осуществляется с помощью
мышления. Поэтому эмпирические явления не могут быть, согласно Платону,
предметом научного исследования - таковыми являются только предметы
идеальные или "промежуточные", а именно числа, фигуры и их соотношения.
Постигаются же последние "разумом и рассудком, но не зрением". Что же
касается эмпирически данных объектов астрономии, то ими, так же как и
чертежами в геометрии, можно пользоваться только как подсобным материалом,
ибо они никогда не тождественны тем идеализациям, которые составляют
подлинный предмет изучения в математике: "...небесным узором надо
пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия, подобно тому как
если бы нам подвернулись чертежи Дедала или какого-нибудь иного мастера
либо художника, отлично и старательно вычерченные. Кто сведущ в геометрии,
тот, взглянув на них, нашел бы прекрасным их выполнение, но было бы смешно
их всерьез рассматривать как источник истинного познания равенства,
удвоения или каких-либо иных отношений".
Итак, небесные тела и их видимое движение уподоблены Платоном чертежам в
геометрии, а потому астроном должен видеть в них только вспомогательное
средство для своей науки - не больше того. Отсюда парадоксальный вывод
Платона, который привел в дальнейшем к жесткому разделению эмпирического и
философско-теоретического познания, особенно в средневековой науке:
"Значит, мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, с применением
общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне, раз мы хотим
действительно освоить астрономию и использовать еще неиспользованное,
разумное по своей природе начало нашей души" (курсив мой. - П.Г.).
Это заявление Платона, в сущности, шло вразрез с практикой астрономической
науки его времени, которая, естественно, не могла оставлять в стороне "то,
что на небе"; но такой крайний антиэмпиризм не был простой случайностью: он
логически вытекал из платоновского убеждения в том, что точная наука должна
иметь дело с идеализациями, а не с теми эмпирическими предметами, которые
даны нам в чувственном восприятии. Платон поэтому не только не допускал
возможности точного научного знания применительно к земным явлениям, что
впоследствии пересмотрел Аристотель, но, как видим, даже изучение небесных
светил он считал всего лишь подсобным средством для истинной астрономии.
Перечислив математические науки - арифметику, геометрию, стереометрию,
астрономию, Платон завершает этот ряд наук музыкой, которая тоже
принадлежит к математическим наукам. "...Как глаза наши устремлены к
астрономии, - пишет Платон, - так уши - к движению стройных созвучий: эти
две науки - словно родные сестры; по крайней мере так утверждают
пифагорейцы, и мы с тобой, Главкон, согласимся с ними". И математика, и
астрономия изучают математические соотношения: астрономия - в движении
небесных светил, а музыка - в гармонических созвучиях. Пифагорейцы,
подчеркивает Платон, положили начало музыке как науке: "Ведь они поступают
совершенно так же, как астрономы; они ищут числа в воспринимаемых на слух
созвучиях, но не подымаются до общих вопросов и не выясняют, какие числа
созвучны, а какие - нет и почему".
Характерно, что и по отношению к музыке Платон рассуждает так же, как он
рассуждал о геометрии или астрономии: в качестве науки, по его мнению,
может выступать только такое исследование, которое "в воспринимаемых на
слух созвучиях ищет числа", т.е. математические соотношения, и в этом одном
видит свою цель. Напротив, те, кто пытается устанавливать гармонические
отношения звуков на слух и в этом смысле экспериментирует с музыкальными
инструментами, те преследуют совсем иные цели, и такое занятие нельзя
считать наукой. "...Что-то они называют "уплотнением" и настораживают уши,
словно ловят звуки голоса из соседнего дома; одни говорят, что различают
какой-то отзвук посреди, между двумя звуками, и что как раз тут находится
наименьший промежуток, который надо взять за основу для измерений;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
близко к пифагорейской традиции, согласно которой определенное сочетание
чисел соответствует правильному движению небесных сфер и гармоническому
сочетанию звуков. Гармония чисел, движений и тонов - одна и та же гармония,
и ее чистое выражение - математическая пропорция.
Астрономия у Платона непосредственно следует за стереометрией: стереометрию
он определяет в "Государстве" как "науку об измерении глубины", а
астрономию - как науку о вращении тел, имеющих глубину. В отношении
астрономии Платон рассуждает так же, как и в отношении геометрии, различая
два возможных к ней подхода: практический и чисто философский. С
практической точки зрения астрономия очень важна, ибо "внимательные
наблюдения за сменой времен года, месяцев и лет пригодны не только для
земледелия и мореплавания, но не меньше и для руководства военными
действиями". Однако практическая польза от астрономии - это отнюдь не самое
главное, ради чего необходимо ею заниматься. Как и другие науки -
арифметика, геометрия, стереометрия, - астрономия, согласно Платону,
подготовляет наш ум к постижению высшей истины, ценной не ради ее
приложений, но сама по себе, и в этом главное ее назначение: "...в науках
очищается и вновь оживает некое орудие души каждого человека, которое
другие занятия губят и делают слепым, а между тем сохранить его в целости
более ценно, чем иметь тысячу глаз, ведь только при его помощи можно
увидеть истину". Платон, как видим, подчеркивает, что астрономия, как и
математика в целом, служит средством перехода от предметов, данных
непосредственному ощущению, к предметам, которые можно постигнуть лишь в
мышлении, т.е. к "вещам невидимым". И в этом он усматривает главное
назначение астрономии. Понятая таким образом астрономия, как и другие
рассмотренные выше науки, является преддверием философии.
Напротив, в том случае если ее рассматривают не как путь к высшему роду
знания, которое Платон называет диалектикой, а как высшее из возможных
познаний само по себе, то впадают в грубое заблуждение. При этом, как
характерно выражается Платон, "возводят астрономию до степени философии",
т.е. превращают ее из средства в самоцель. "Если заниматься астрономией
таким образом, как те, кто возводит ее до степени философии, - говорит
Платон, - то она даже слишком обращает наши взоры вниз".
Каким образом изучение одного и того же предмета - законов движения
небесных тел - может иметь столь различные, даже противоположные
результаты? В чем здесь дело и против чего тут выступает Платон? "Пожалуй,
ты еще скажешь, - обращается Сократ к своему собеседнику Главкону, - будто
если кто-нибудь, запрокинув голову, разглядывает узоры на потолке и при
этом кое-что распознает, то он видит это при помощи мышления, а не
глазами... Глядит ли кто, разинув рот, вверх или же, прищурившись, вниз,
когда пытается с помощью ощущений что-либо распознать, все равно, утверждаю
я, он никогда этого не постигнет, потому что для подобного рода вещей не
существует познания и человек при этом смотрит не вверх, а вниз, хотя бы он
и лежал ничком на земле или умел плавать на спине в море".
Вполне понятно, что Платон считает невозможным познание с помощью ощущений,
"глазами", ибо в действительности научное познание осуществляется с помощью
мышления. Поэтому эмпирические явления не могут быть, согласно Платону,
предметом научного исследования - таковыми являются только предметы
идеальные или "промежуточные", а именно числа, фигуры и их соотношения.
Постигаются же последние "разумом и рассудком, но не зрением". Что же
касается эмпирически данных объектов астрономии, то ими, так же как и
чертежами в геометрии, можно пользоваться только как подсобным материалом,
ибо они никогда не тождественны тем идеализациям, которые составляют
подлинный предмет изучения в математике: "...небесным узором надо
пользоваться как пособием для изучения подлинного бытия, подобно тому как
если бы нам подвернулись чертежи Дедала или какого-нибудь иного мастера
либо художника, отлично и старательно вычерченные. Кто сведущ в геометрии,
тот, взглянув на них, нашел бы прекрасным их выполнение, но было бы смешно
их всерьез рассматривать как источник истинного познания равенства,
удвоения или каких-либо иных отношений".
Итак, небесные тела и их видимое движение уподоблены Платоном чертежам в
геометрии, а потому астроном должен видеть в них только вспомогательное
средство для своей науки - не больше того. Отсюда парадоксальный вывод
Платона, который привел в дальнейшем к жесткому разделению эмпирического и
философско-теоретического познания, особенно в средневековой науке:
"Значит, мы будем изучать астрономию так же, как геометрию, с применением
общих положений, а то, что на небе, оставим в стороне, раз мы хотим
действительно освоить астрономию и использовать еще неиспользованное,
разумное по своей природе начало нашей души" (курсив мой. - П.Г.).
Это заявление Платона, в сущности, шло вразрез с практикой астрономической
науки его времени, которая, естественно, не могла оставлять в стороне "то,
что на небе"; но такой крайний антиэмпиризм не был простой случайностью: он
логически вытекал из платоновского убеждения в том, что точная наука должна
иметь дело с идеализациями, а не с теми эмпирическими предметами, которые
даны нам в чувственном восприятии. Платон поэтому не только не допускал
возможности точного научного знания применительно к земным явлениям, что
впоследствии пересмотрел Аристотель, но, как видим, даже изучение небесных
светил он считал всего лишь подсобным средством для истинной астрономии.
Перечислив математические науки - арифметику, геометрию, стереометрию,
астрономию, Платон завершает этот ряд наук музыкой, которая тоже
принадлежит к математическим наукам. "...Как глаза наши устремлены к
астрономии, - пишет Платон, - так уши - к движению стройных созвучий: эти
две науки - словно родные сестры; по крайней мере так утверждают
пифагорейцы, и мы с тобой, Главкон, согласимся с ними". И математика, и
астрономия изучают математические соотношения: астрономия - в движении
небесных светил, а музыка - в гармонических созвучиях. Пифагорейцы,
подчеркивает Платон, положили начало музыке как науке: "Ведь они поступают
совершенно так же, как астрономы; они ищут числа в воспринимаемых на слух
созвучиях, но не подымаются до общих вопросов и не выясняют, какие числа
созвучны, а какие - нет и почему".
Характерно, что и по отношению к музыке Платон рассуждает так же, как он
рассуждал о геометрии или астрономии: в качестве науки, по его мнению,
может выступать только такое исследование, которое "в воспринимаемых на
слух созвучиях ищет числа", т.е. математические соотношения, и в этом одном
видит свою цель. Напротив, те, кто пытается устанавливать гармонические
отношения звуков на слух и в этом смысле экспериментирует с музыкальными
инструментами, те преследуют совсем иные цели, и такое занятие нельзя
считать наукой. "...Что-то они называют "уплотнением" и настораживают уши,
словно ловят звуки голоса из соседнего дома; одни говорят, что различают
какой-то отзвук посреди, между двумя звуками, и что как раз тут находится
наименьший промежуток, который надо взять за основу для измерений;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99