..
Просят сестрицы Карла искупаться, да чтоб он тятеньке с маменькой о том не говорил! Уломали! В сторонки разошлись, да недалече, одежку с себя поскидали да голяком в воду бросились. Сестрицы на мелководье брызжутся, визжат, косы во все стороны треплют. Карл чуть поодаль, где омуты начинаются, плавает, в сторону косится, туда, где сестрицы плещутся. И так ему от этого волнительно — высматривает свою Анисью. А та вся в брызгах, как в сиянии, волосы по сторонам разметаны, к плечам да к груди липнут!
Сестрицы поплескались, замерзли да обратно на берег полезли сохнуть. А Анисья решила еще поплавать. Легла на воду, поплыла, да сама того не заметила, как на стремнине оказалась! Понесла ее река, да все быстрее, все дале от берега, а сестрицы ничего того не видят — на поляне на травке валяются, жучков-паучков собирают. Барахтается Анисья, из сил выбивается. А там подале омуты глубокие с сомами да русалками — засосут, затянут да в самой пучине утопят! Боязно!
Закричала Анисья, да захлебнулась... Видно, пропадать ей!
Ладно Карл в то время из реки еще не вылез — увидал, как утопленница в воде барахтается, поплыл к ней, рукой поперек схватил да, другой рукой загребая, к берегу потащил. Анисья к нему прижалась, вцепилась аки клещ, насилу он с ней со стремнины выгреб. Как дна ногой коснулся — от сердца отлегло. Стоит в воде, дух переводит, Анисью держит — той-то глубоко еще, дна не чует, да с испугу всем телом к нему льнет, отчего Карла, хоть в холодной воде был, в жар бросает.
А уж не боится Анисья, но от него не отлипает и к берегу сама не плывет.
— Вот, — говорит, — друг сердешный, ты меня сызнова от смерти неминучей спас! Ране от огня, а ныне — от омутов бездонных!
И пуще прежнего его обхватывает и к нему липнет. И как прилежная ученица, по-немецки слова заученные на ухо шепчет:
— Ich Hebe dich... — Да сызнова: — Ich Hebe dich...
И руками своими, голову его обхватив, к себе клонит.
Тогда-то все и приключилось!
Из воды-то они вылезли уже мужем да женой!...
Чем Карл счастлив безмерно стал.
И Анисья тоже.
Да только недолгим счастье их оказалось!...
Глава 19
Кабинет был тот же.
И люди те же.
Но обхождение — иное.
— Жив?! — обрадованно спросил следователь. Его следователь. У него.
И улыбнулся! С явным облегчением.
И не только он, но и все, кто был в этот момент в кабинете, все люди в кожанках, повскакав с мест, тоже заулыбались. Словно им пряник показали.
— Успели, значица!...
Мишель решительно ничего не понимал! Не понимал, откуда такая перемена. Несколько дней назад те же люди, здесь же, разговаривали с ним совсем иначе, а теперь разве только чай не предлагают.
— Может, вам чайку налить? — услужливо спросил кто-то.
Ну вот...
— Чего же вы скрытничали-то? — укоризненно качая головой, спросил следователь. — Ай-ай!
Он скрытничал?... Чего они еще хотят от него добиться? Сверх того, что он им уже сказал, ему сказать нечего. И того было более чем довольно!
Но если это продолжение допроса, то почему тогда такой тон?... И чай?... И улыбки?...
Что за чертовщина?
Мишелю поднесли кружку горячего чая и посадили на стул — на тот самый. Следователи, сдвинув стулья, расселись против него полукружком и, влюбленно заглядывая ему в глаза, по-отечески пожурили.
— Чего ж вы молчали-то! Чего скрывали, что имеете заслуги перед революцией?
Он имеет?...
Заслуги?...
Перед их революцией?!
Ну тогда он и вообще ничего не понимает!
— Что же вы не сказали, что лично знакомы с товарищем Троцким?
Троцким?... Уж не тем ли самым, с которым он сидел в Крестах в соседних камерах и которого в шахматы обыгрывал?
Ах вот в чем дело!
Но что с того?...
— А разве это что-то меняет, коли вы считаете, что я преступник, достойный применения смертной казни? — мстительно спросил Мишель.
В глазах людей в кожанках мелькнула растерянность и даже страх.
— Ну как же... Конечно!... — наперебой загомонили они. — Ежели вы имеете заслуги перед революцией, ежели пострадали от прежнего режима, то это совсем иное дело! Значит, вы проверенный товарищ...
Вот он уже и товарищем стал... Этим товарищам!
Мишеля дружески похлопывали по плечу и спине и угощали папиросами.
И лишь когда он уходил, в полумраке коридорчика кто-то злобно шепнул ему на ухо:
— Все одно — надо бы тебя шлепнуть... по всей строгости... несмотря на заступничество самого товарища Троцкого. Ну ничего — бог даст, еще свидимся!...
Подле крыльца Мишеля ждал конвой. Или охрана? Или почетный караул?... Он уже и не знал кто.
Он уселся на ледяное сиденье легкового авто. Сбоку на ступеньку вскочил красноармеец в длинной, на манер богатырских шлемов, шапке с пришитой поверх красной звездой и свисающими до плеч «ушами».
— Трогай!
На крыльце, толкаясь и дыша на морозе паром, толпились следователи и еще какой-то народ и разве только платочками вслед не махали.
Кто ж он такой, Троцкий, что его так боятся? — мимолетно удивился Мишель. Или, может, это не тот Троцкий, а другой?...
Но нет, товарищ Троцкий оказался тем самым. Прежним. Соседом по Крестовской камере.
— А-а! — обрадованно приветствовал он Мишеля. — Господин полицейский! Рад, рад!...
И полез обниматься.
— Как же вас, любезный, угораздило?... Ведь я говорил, предупреждал — не вставайте поперек революционного потока — сомнет, раздавит! Ведь шлепнули бы вас за милую душу, кабы у вас такая защитница не нашлась!
Защитница? Какая защитница?...
— ...Чуть все тут мне в клочки не разнесла! — шутейно пожаловался Троцкий.
Кто?! Неужели Анна?... Неужели она? Но когда, каким образом?...
— За меня просили... Анна просила? — вырвалось у Мишеля. — То есть я хотел спросить — Анна Осиповна?
— Уж не знаю, Осиповна или нет, но барышня, доложу вам, серьезная, — хохотнул Троцкий. — Кричала на меня, ножкой топала, кулачком грозила! Ей-богу, думал, чернильницей запустит!
Но тут же вдруг посерьезнел.
— Впрочем, если говорить по чести, вряд ли бы ее заступничество вам помогло. И даже мое!... Виновные перед народом должны нести всю меру революционной ответственности, невзирая на лица! Должны без малейшего сомнения уничтожаться, подобно сорной траве, мешающей росту новых всходов! Безжалостно и с корнем!...
Трава — это люди, а они, выходит, косари?
— Должен вам сообщить, что вынесенный вам приговор не отменен, — официальным тоном сообщил Троцкий, — сие не в моих силах. Я его всего лишь отсрочил, впредь до особого распоряжения. Впрочем, это все пустяки...
Хорош пустяк, нечего сказать — жизнь, которой его чуть было не лишили!
— Я вас искал по совсем другому поводу. Вы ведь, кажется, расследовали дело о хищении фамильных драгоценностей дома Романовых? Искали какие-то сокровища?
— Искал! — ответил Мишель. — Но не нашел.
— Вот и хорошо, что не нашли! — неожиданно обрадовался Троцкий. — Кабы нашли — они бы достались другим! Сегодня как никогда советская власть нуждается в средствах. Мировая буржуазия надеется удушить нас финансовой блокадой, поэтому каждый рубль теперь должен быть обращен в пользу трудового народа!...
И вновь его слова и тон напомнили Мишелю митинговые речи, которые он не раз и не два слышал на улицах, еще в ту, в первую, Февральскую революцию, русский человек удивительно падок на слова и лозунги. Всегда. Во все времена. За что и платит!...
Обойдя стол, Троцкий сел в высокое, старых еще времен кресло, разом отгородившись зеленым сукном от посетителя, дав тем понять, кто он такой есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Просят сестрицы Карла искупаться, да чтоб он тятеньке с маменькой о том не говорил! Уломали! В сторонки разошлись, да недалече, одежку с себя поскидали да голяком в воду бросились. Сестрицы на мелководье брызжутся, визжат, косы во все стороны треплют. Карл чуть поодаль, где омуты начинаются, плавает, в сторону косится, туда, где сестрицы плещутся. И так ему от этого волнительно — высматривает свою Анисью. А та вся в брызгах, как в сиянии, волосы по сторонам разметаны, к плечам да к груди липнут!
Сестрицы поплескались, замерзли да обратно на берег полезли сохнуть. А Анисья решила еще поплавать. Легла на воду, поплыла, да сама того не заметила, как на стремнине оказалась! Понесла ее река, да все быстрее, все дале от берега, а сестрицы ничего того не видят — на поляне на травке валяются, жучков-паучков собирают. Барахтается Анисья, из сил выбивается. А там подале омуты глубокие с сомами да русалками — засосут, затянут да в самой пучине утопят! Боязно!
Закричала Анисья, да захлебнулась... Видно, пропадать ей!
Ладно Карл в то время из реки еще не вылез — увидал, как утопленница в воде барахтается, поплыл к ней, рукой поперек схватил да, другой рукой загребая, к берегу потащил. Анисья к нему прижалась, вцепилась аки клещ, насилу он с ней со стремнины выгреб. Как дна ногой коснулся — от сердца отлегло. Стоит в воде, дух переводит, Анисью держит — той-то глубоко еще, дна не чует, да с испугу всем телом к нему льнет, отчего Карла, хоть в холодной воде был, в жар бросает.
А уж не боится Анисья, но от него не отлипает и к берегу сама не плывет.
— Вот, — говорит, — друг сердешный, ты меня сызнова от смерти неминучей спас! Ране от огня, а ныне — от омутов бездонных!
И пуще прежнего его обхватывает и к нему липнет. И как прилежная ученица, по-немецки слова заученные на ухо шепчет:
— Ich Hebe dich... — Да сызнова: — Ich Hebe dich...
И руками своими, голову его обхватив, к себе клонит.
Тогда-то все и приключилось!
Из воды-то они вылезли уже мужем да женой!...
Чем Карл счастлив безмерно стал.
И Анисья тоже.
Да только недолгим счастье их оказалось!...
Глава 19
Кабинет был тот же.
И люди те же.
Но обхождение — иное.
— Жив?! — обрадованно спросил следователь. Его следователь. У него.
И улыбнулся! С явным облегчением.
И не только он, но и все, кто был в этот момент в кабинете, все люди в кожанках, повскакав с мест, тоже заулыбались. Словно им пряник показали.
— Успели, значица!...
Мишель решительно ничего не понимал! Не понимал, откуда такая перемена. Несколько дней назад те же люди, здесь же, разговаривали с ним совсем иначе, а теперь разве только чай не предлагают.
— Может, вам чайку налить? — услужливо спросил кто-то.
Ну вот...
— Чего же вы скрытничали-то? — укоризненно качая головой, спросил следователь. — Ай-ай!
Он скрытничал?... Чего они еще хотят от него добиться? Сверх того, что он им уже сказал, ему сказать нечего. И того было более чем довольно!
Но если это продолжение допроса, то почему тогда такой тон?... И чай?... И улыбки?...
Что за чертовщина?
Мишелю поднесли кружку горячего чая и посадили на стул — на тот самый. Следователи, сдвинув стулья, расселись против него полукружком и, влюбленно заглядывая ему в глаза, по-отечески пожурили.
— Чего ж вы молчали-то! Чего скрывали, что имеете заслуги перед революцией?
Он имеет?...
Заслуги?...
Перед их революцией?!
Ну тогда он и вообще ничего не понимает!
— Что же вы не сказали, что лично знакомы с товарищем Троцким?
Троцким?... Уж не тем ли самым, с которым он сидел в Крестах в соседних камерах и которого в шахматы обыгрывал?
Ах вот в чем дело!
Но что с того?...
— А разве это что-то меняет, коли вы считаете, что я преступник, достойный применения смертной казни? — мстительно спросил Мишель.
В глазах людей в кожанках мелькнула растерянность и даже страх.
— Ну как же... Конечно!... — наперебой загомонили они. — Ежели вы имеете заслуги перед революцией, ежели пострадали от прежнего режима, то это совсем иное дело! Значит, вы проверенный товарищ...
Вот он уже и товарищем стал... Этим товарищам!
Мишеля дружески похлопывали по плечу и спине и угощали папиросами.
И лишь когда он уходил, в полумраке коридорчика кто-то злобно шепнул ему на ухо:
— Все одно — надо бы тебя шлепнуть... по всей строгости... несмотря на заступничество самого товарища Троцкого. Ну ничего — бог даст, еще свидимся!...
Подле крыльца Мишеля ждал конвой. Или охрана? Или почетный караул?... Он уже и не знал кто.
Он уселся на ледяное сиденье легкового авто. Сбоку на ступеньку вскочил красноармеец в длинной, на манер богатырских шлемов, шапке с пришитой поверх красной звездой и свисающими до плеч «ушами».
— Трогай!
На крыльце, толкаясь и дыша на морозе паром, толпились следователи и еще какой-то народ и разве только платочками вслед не махали.
Кто ж он такой, Троцкий, что его так боятся? — мимолетно удивился Мишель. Или, может, это не тот Троцкий, а другой?...
Но нет, товарищ Троцкий оказался тем самым. Прежним. Соседом по Крестовской камере.
— А-а! — обрадованно приветствовал он Мишеля. — Господин полицейский! Рад, рад!...
И полез обниматься.
— Как же вас, любезный, угораздило?... Ведь я говорил, предупреждал — не вставайте поперек революционного потока — сомнет, раздавит! Ведь шлепнули бы вас за милую душу, кабы у вас такая защитница не нашлась!
Защитница? Какая защитница?...
— ...Чуть все тут мне в клочки не разнесла! — шутейно пожаловался Троцкий.
Кто?! Неужели Анна?... Неужели она? Но когда, каким образом?...
— За меня просили... Анна просила? — вырвалось у Мишеля. — То есть я хотел спросить — Анна Осиповна?
— Уж не знаю, Осиповна или нет, но барышня, доложу вам, серьезная, — хохотнул Троцкий. — Кричала на меня, ножкой топала, кулачком грозила! Ей-богу, думал, чернильницей запустит!
Но тут же вдруг посерьезнел.
— Впрочем, если говорить по чести, вряд ли бы ее заступничество вам помогло. И даже мое!... Виновные перед народом должны нести всю меру революционной ответственности, невзирая на лица! Должны без малейшего сомнения уничтожаться, подобно сорной траве, мешающей росту новых всходов! Безжалостно и с корнем!...
Трава — это люди, а они, выходит, косари?
— Должен вам сообщить, что вынесенный вам приговор не отменен, — официальным тоном сообщил Троцкий, — сие не в моих силах. Я его всего лишь отсрочил, впредь до особого распоряжения. Впрочем, это все пустяки...
Хорош пустяк, нечего сказать — жизнь, которой его чуть было не лишили!
— Я вас искал по совсем другому поводу. Вы ведь, кажется, расследовали дело о хищении фамильных драгоценностей дома Романовых? Искали какие-то сокровища?
— Искал! — ответил Мишель. — Но не нашел.
— Вот и хорошо, что не нашли! — неожиданно обрадовался Троцкий. — Кабы нашли — они бы достались другим! Сегодня как никогда советская власть нуждается в средствах. Мировая буржуазия надеется удушить нас финансовой блокадой, поэтому каждый рубль теперь должен быть обращен в пользу трудового народа!...
И вновь его слова и тон напомнили Мишелю митинговые речи, которые он не раз и не два слышал на улицах, еще в ту, в первую, Февральскую революцию, русский человек удивительно падок на слова и лозунги. Всегда. Во все времена. За что и платит!...
Обойдя стол, Троцкий сел в высокое, старых еще времен кресло, разом отгородившись зеленым сукном от посетителя, дав тем понять, кто он такой есть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63