Самый вопрос об
"ориентации в мысли" меняет смысл.
Ни одна черта не может быть изолирована от других. В самом деле, движение,
которому приписан отрицательный знак, само соединено общим сгибом с другими
движениями, имеющими знак положительный или двойственный. В классическом образе
заблуждение лишь постольку выражает собой по праву наихудшую опасность для
мысли, поскольку сама мысль представляется "желающей" истины, ориентированной на
истину, обращенной к истине; тем самым предполагается, что все знают, что значит
мыслить, и все по праву способны мыслить. Такой несколько забавной доверчивостью
и одушевлен классический образ: отношение к истине образует бесконечное движение
знания как диаграмматическую черту. Напротив того, новое освещение, которое
проблема получила в XVIII веке, -- с переходом от "естественного света" к
"Просвещению" -- состоит в замене знания верой, то есть новым бесконечным
движением, из которого вытекает иной образ мысли: отныне речь не о том, чтобы
обращаться к чему-либо, а о том, чтобы идти за ним следом, не схватывать и быть
захваченным, а делать умозаключения. При каких условиях заключение будет
правильным? При каких условиях вера, ставшая профанной, может сохранить
законность? Этот вопрос получил разрешение лишь с созданием основных концептов
эмпиризма (ассоциация, отношение, привычка, вероятность, условность...), но и
обратно -- этими концептами, среди которых и сам концепт веры, предполагаются
диаграмматические черты, которые сразу превращают веру в бесконечное движение,
независимое от религии и пробегающее новый план имманенции (напротив того,
религиозная вера становится концептуализируемым частным случаем, чью законность
или незаконность
Ж. Делез / Ф. Гваттари
можно измерить по шкале бесконечности). У Канта, несомненно, можно встретить
немало таких черт, унаследованных от Юма, но они здесь претерпели еще одну
глубокую перемену -- в новом плане или согласно новому образу. Каждый такой шаг
-- великое дерзание. При переходе от одного плана имманенции к другому, когда
по-новому распределяется принадлежащее по праву мысли, то меняются не только
позитивные или негативные черты, но и черты двойственные по знаку, которые в
некоторых случаях становятся все более многочисленными и более не довольствуются
тем, чтобы своим сгибом повторять векторную оппозицию движений.
Если попытаться столь же суммарно обрисовать черты новоевропейского образа
мысли, то в нем не будет торжества, даже и смешанного с отвращением. Ни один
образ мысли не может обойтись отбором одних лишь спокойных определений, все они
сталкиваются с чем-нибудь по праву отталкивающим -- будь то заблуждение, в
которое мысль непрестанно впадает, либо иллюзия, где она постоянно вертится по
кругу, либо глупость, в которой она то и дело норовит погрязнуть, либо бред, в
котором она вновь и вновь удаляется от себя самой или же от божества. Уже в
греческом образе мысли предусматривалось это безумие двойного искажения, когда
мысль впадает не столько в заблуждение, сколько в бесконечное блуждание. Среди
двойственностей бесконечного движения мысль никогда не соотносилась с истиной
простым, а тем более неизменным способом. Поэтому, желая определить философию,
напрасно обращаться к подобному соотношению. Первейшей чертой новоевропейского
образа мысли стал, возможно, полный отказ от такого соотношения: теперь
считается, что истина -- это всего лишь создаваемое мыслью с учетом плана
имманенции, который она считает предполагаемым, и всех черт этого плана, не-
73
план имманенции
гативных и позитивных, которые становятся неразличимыми между собой; как сумел
внушить нам Ницше, мысль -- это творчество, а не воля к истине. А если теперь, в
отличие от классического образа мысли, больше нет воли к истине, то это оттого,
что мысль составляет лишь "возможность" мыслить, которая еще не позволяет
определить мыслителя, "способного" мыслить и говорить "Я"; необходимо
насильственное воздействие на мысль, чтобы мы сделались способны мыслить, --
воздействие некоего бесконечного движения, которое одновременно лишает нас
способности говорить "Я". Эта вторая черта новоевропейского образа мысли
изложена в ряде знаменитых текстов Хайдегге-ра и Бланшо. Третья же черта его в
том, что такое "Немогущество" мысли, сохраняющееся в самом ее сердце, даже после
того как она обрела способность, определимую как творчество, -- есть не что
иное, как множество двойственных знаков, которые все более нарастают, становятся
диаграмматическими чертами или бесконечными движениями, обретая значимость по
праву, тогда как до сих пор они были лишь ничтожными фактами и в прежних образах
мысли отбрасывались при отборе; как показывают Клейст и Арто, сама мысль как
таковая начинает скалиться, скрипеть зубами, заикаться, издавать
нечленораздельные звуки и крики, и все это влечет ее к творчеству или же к
попыткам его13. Мысль ищет -- но не как человек, обладающий методом поиска, а
скорее как пес, который внешний на взгляд беспорядочно мечется из стороны в
сторону... Не стоит бахвалиться подобным образом мысли: в нем много бесславных
страданий, и он показывает, насколько труднее сделалось мыслить: такова
имманентность.
___________________
13 Cf. Kleist, "de 1'elaboration progressive des idees dans le discours"
(Anecdotes et petits ecrits, Ed. Payot, p. 77); Arraud, "Correspondance avec
Riviere" (CEuvres completes, I).
74 Ж- Делез / Ф. Гваттари
Историю философии можно сравнить с искусством портрета. Задача здесь -- не
"написать схоже", то есть повторить сказанное философом, а создать сходство,
одновременно показав учрежденный им план имманенции и сотворенные им новые
концепты. Получается портрет умственный, поэтический, машинный. И хотя обычно
такие портреты пишут средствами философии, их можно создавать и эстетически.
Так, недавно Тингли выставлял монументальные машинные портреты философов, где
осуществляются мощные бесконечные движения, совместные или взаимно чередующиеся,
свертывающиеся и развертывающиеся, где звуки, вспышки, материи бытия и образы
мысли распределены согласно планам сложной кривизны14. И все же -- если нам
будет позволено покритиковать столь великого художника -- его попытка, как
кажется, еще не доведена до конца. В его Ницше нет ничего танцующего, при том
что в других своих работах Тингли умел прекрасно передавать танец машин. Портрет
Шопенгауэра не открывает ничего главного, тогда как его четыре Корня и покрывало
Майи, казалось, так и просятся занять собой двуликий план Мира как воли и
представления. У Хайдеггера не сохранилось никакой потаенности-непотаенности в
плане еще не мыслящей мысли. Возможно, следовало бы уделять больше внимания
плану имманенции, начертанному как абстрактная машина, и концептам как деталям
этой машины. В этом смысле можно было бы вообразить следующий машинный портрет
Канта, включающий в себя все вплоть до его иллюзий:
1 -- "Я мыслю" с бычьей головой, озвученное изображение, непрестанно твердящее
"я = я". 2. -- Категории как универсальные концепты (четырех основных разрядов)
-- экстенсивные щупальца, втягивающиеся
___________________
14 Тингли, каталог выставки в Бобуре, 1989.
75
внутрь в зависимости от кругового движения 3.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
"ориентации в мысли" меняет смысл.
Ни одна черта не может быть изолирована от других. В самом деле, движение,
которому приписан отрицательный знак, само соединено общим сгибом с другими
движениями, имеющими знак положительный или двойственный. В классическом образе
заблуждение лишь постольку выражает собой по праву наихудшую опасность для
мысли, поскольку сама мысль представляется "желающей" истины, ориентированной на
истину, обращенной к истине; тем самым предполагается, что все знают, что значит
мыслить, и все по праву способны мыслить. Такой несколько забавной доверчивостью
и одушевлен классический образ: отношение к истине образует бесконечное движение
знания как диаграмматическую черту. Напротив того, новое освещение, которое
проблема получила в XVIII веке, -- с переходом от "естественного света" к
"Просвещению" -- состоит в замене знания верой, то есть новым бесконечным
движением, из которого вытекает иной образ мысли: отныне речь не о том, чтобы
обращаться к чему-либо, а о том, чтобы идти за ним следом, не схватывать и быть
захваченным, а делать умозаключения. При каких условиях заключение будет
правильным? При каких условиях вера, ставшая профанной, может сохранить
законность? Этот вопрос получил разрешение лишь с созданием основных концептов
эмпиризма (ассоциация, отношение, привычка, вероятность, условность...), но и
обратно -- этими концептами, среди которых и сам концепт веры, предполагаются
диаграмматические черты, которые сразу превращают веру в бесконечное движение,
независимое от религии и пробегающее новый план имманенции (напротив того,
религиозная вера становится концептуализируемым частным случаем, чью законность
или незаконность
Ж. Делез / Ф. Гваттари
можно измерить по шкале бесконечности). У Канта, несомненно, можно встретить
немало таких черт, унаследованных от Юма, но они здесь претерпели еще одну
глубокую перемену -- в новом плане или согласно новому образу. Каждый такой шаг
-- великое дерзание. При переходе от одного плана имманенции к другому, когда
по-новому распределяется принадлежащее по праву мысли, то меняются не только
позитивные или негативные черты, но и черты двойственные по знаку, которые в
некоторых случаях становятся все более многочисленными и более не довольствуются
тем, чтобы своим сгибом повторять векторную оппозицию движений.
Если попытаться столь же суммарно обрисовать черты новоевропейского образа
мысли, то в нем не будет торжества, даже и смешанного с отвращением. Ни один
образ мысли не может обойтись отбором одних лишь спокойных определений, все они
сталкиваются с чем-нибудь по праву отталкивающим -- будь то заблуждение, в
которое мысль непрестанно впадает, либо иллюзия, где она постоянно вертится по
кругу, либо глупость, в которой она то и дело норовит погрязнуть, либо бред, в
котором она вновь и вновь удаляется от себя самой или же от божества. Уже в
греческом образе мысли предусматривалось это безумие двойного искажения, когда
мысль впадает не столько в заблуждение, сколько в бесконечное блуждание. Среди
двойственностей бесконечного движения мысль никогда не соотносилась с истиной
простым, а тем более неизменным способом. Поэтому, желая определить философию,
напрасно обращаться к подобному соотношению. Первейшей чертой новоевропейского
образа мысли стал, возможно, полный отказ от такого соотношения: теперь
считается, что истина -- это всего лишь создаваемое мыслью с учетом плана
имманенции, который она считает предполагаемым, и всех черт этого плана, не-
73
план имманенции
гативных и позитивных, которые становятся неразличимыми между собой; как сумел
внушить нам Ницше, мысль -- это творчество, а не воля к истине. А если теперь, в
отличие от классического образа мысли, больше нет воли к истине, то это оттого,
что мысль составляет лишь "возможность" мыслить, которая еще не позволяет
определить мыслителя, "способного" мыслить и говорить "Я"; необходимо
насильственное воздействие на мысль, чтобы мы сделались способны мыслить, --
воздействие некоего бесконечного движения, которое одновременно лишает нас
способности говорить "Я". Эта вторая черта новоевропейского образа мысли
изложена в ряде знаменитых текстов Хайдегге-ра и Бланшо. Третья же черта его в
том, что такое "Немогущество" мысли, сохраняющееся в самом ее сердце, даже после
того как она обрела способность, определимую как творчество, -- есть не что
иное, как множество двойственных знаков, которые все более нарастают, становятся
диаграмматическими чертами или бесконечными движениями, обретая значимость по
праву, тогда как до сих пор они были лишь ничтожными фактами и в прежних образах
мысли отбрасывались при отборе; как показывают Клейст и Арто, сама мысль как
таковая начинает скалиться, скрипеть зубами, заикаться, издавать
нечленораздельные звуки и крики, и все это влечет ее к творчеству или же к
попыткам его13. Мысль ищет -- но не как человек, обладающий методом поиска, а
скорее как пес, который внешний на взгляд беспорядочно мечется из стороны в
сторону... Не стоит бахвалиться подобным образом мысли: в нем много бесславных
страданий, и он показывает, насколько труднее сделалось мыслить: такова
имманентность.
___________________
13 Cf. Kleist, "de 1'elaboration progressive des idees dans le discours"
(Anecdotes et petits ecrits, Ed. Payot, p. 77); Arraud, "Correspondance avec
Riviere" (CEuvres completes, I).
74 Ж- Делез / Ф. Гваттари
Историю философии можно сравнить с искусством портрета. Задача здесь -- не
"написать схоже", то есть повторить сказанное философом, а создать сходство,
одновременно показав учрежденный им план имманенции и сотворенные им новые
концепты. Получается портрет умственный, поэтический, машинный. И хотя обычно
такие портреты пишут средствами философии, их можно создавать и эстетически.
Так, недавно Тингли выставлял монументальные машинные портреты философов, где
осуществляются мощные бесконечные движения, совместные или взаимно чередующиеся,
свертывающиеся и развертывающиеся, где звуки, вспышки, материи бытия и образы
мысли распределены согласно планам сложной кривизны14. И все же -- если нам
будет позволено покритиковать столь великого художника -- его попытка, как
кажется, еще не доведена до конца. В его Ницше нет ничего танцующего, при том
что в других своих работах Тингли умел прекрасно передавать танец машин. Портрет
Шопенгауэра не открывает ничего главного, тогда как его четыре Корня и покрывало
Майи, казалось, так и просятся занять собой двуликий план Мира как воли и
представления. У Хайдеггера не сохранилось никакой потаенности-непотаенности в
плане еще не мыслящей мысли. Возможно, следовало бы уделять больше внимания
плану имманенции, начертанному как абстрактная машина, и концептам как деталям
этой машины. В этом смысле можно было бы вообразить следующий машинный портрет
Канта, включающий в себя все вплоть до его иллюзий:
1 -- "Я мыслю" с бычьей головой, озвученное изображение, непрестанно твердящее
"я = я". 2. -- Категории как универсальные концепты (четырех основных разрядов)
-- экстенсивные щупальца, втягивающиеся
___________________
14 Тингли, каталог выставки в Бобуре, 1989.
75
внутрь в зависимости от кругового движения 3.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34