Это чувство стыда -- один из самых мощных мотивов
философии. Мы в ответе не за жертв, но перед жертвами. Чтобы избежать унижения,
нет другого средства, кроме как притворяться зверем (рычать, рыть нору,
гримасничать, судорожно дергаться); так и мысль порой напоминает скорее
умирающее животное, чем живого человека, хоть бы даже и демократа.
Хотя философия ретерриториализуется в концепте, но предпосылку его она не может
найти ни в нынешней форме демократического государства, ни в коммуникативном
cogito, еще более сомнительном, чем cogito рефлексивное. У нас нет недостатка в
коммуникации -- наоборот, у нас ее даже в избытке, но нам недостает творчества.
Нам не хватает сопротивления настоящему. Творчество концептов само по себе
обращено к некоей будущей форме, оно взывает к но-
_________
18Критика "демократического общественного мнения", его американской модели и
мистификаций вокруг прав человека или мирового правового государства особенно
сильно проведена в[[[ здесь ссылка в самой книге брошена на пол-дороге
yankos dol.ru ]]]]
геофилософия
141
вой земле и еще не существующему народу. Европеизация -- не становление, это
всего лишь история капитализма, препятствующего становлению порабощенных
народов. Искусство и философия сходятся в этом пункте -- коррелятом творчества
является у них создание еще отсутствующих земли и народа. И к этому будущему
зовут не авторы-популисты, а, наоборот, аристократичнейшие из всех. Этому народу
и этой земле нет места в наших демократиях. Демократия -- это большинство, а
становление по природе своей есть именно то, что вычитается из большинства.
Отсюда сложная, неоднозначная позиция многих авторов по отношению к демократии.
Все еще более запуталось после "дела Хайдеггера": да, великий философ
действительно ретерриториализовался в нацизме, и вот вокруг этого начали
сталкиваться самые причудливые мнения, то осуждая его философию, то оправдывая
ее столь сложными и хитроумными доводами, что не знаешь, что и сказать. Не
всегда легко быть хайдеггероведом. Легче было бы понять, если бы подобный
постыдный шаг совершил великий художник или великий музыкант (но они-то как раз
его и не совершали). Почему-то это сделал именно философ, как будто в самое
сердце философии должен был проникнуть стыд. Хайдеггер попытался вернуться к
грекам через немцев в самый худший момент их истории: как говорил Ницше, что
может быть хуже, чем ожидать грека, а встретить немца? Казалось бы, как не
оказаться концептам (хайдеггеровским) внутренне оскверненными в результате столь
низменной ретерриториализации? Но, может быть, вообще во всех концептах
содержится та серая зона неразличимости, где борцы на миг сливаются на фоне
земли и утомленный взгляд мыслителя может принять одного за другого -- не только
немца за грека, но и фашиста за творца свободы и экзистенции. Хайдеггер
заплутался на дорогах ретерриториализа-
142
Ж. Делез / Ф. Гваттари
ции, ибо дороги эти не отмечены ни вехами, ни парапетом. Возможно, этот строгий
профессор был безумнее, чем казался. Он неверно выбрал себе народ, землю, кровь.
Ибо раса, которую призывают к себе искусство или философия, -- это не та раса,
что претендует на чистоту, но раса угнетенная, нечистая, низшая, анархическая,
кочевническая, неизбывно находящаяся в меньшинстве; это те самые, кого Кант
исключал из путей новейшей Критики... Есть фраза Арто: писать для безграмотных
-- говорить для безъязыких -- мыслить для безголовых. Но что значит здесь "для"?
Это не "обращаясь к..." и даже не "вместо...". Это значит "перед лицом...". Это
вопрос становления. Мыслитель -- не безголовый, безъязыкий или безграмотный, но
становится ими. Он становится индейцем, вновь и вновь становится им -- возможно,
"для того", чтобы тот индеец, который действительно индеец, сам стал кем-то
другим и вырвался из своей агонии. Мы мыслим и пишем даже для зверей. Мы
становимся зверем, чтобы и зверь тоже стал чем-то иным. Агония крысы или казнь
коровы остаются присутствовать в мысли -- не из жалости, но в качестве зоны
взаимообмена между человеком и животным, где от одного что-то переходит к
другому. Это и есть конститутивное отношение философии с не-философией.
Становление всегда двойственно, и именно в таком двойном становлении образуются
грядущий народ и новая земля. Философ должен стать не-философом, чтобы
не-философия стала землей и народом философии. Даже такой рассудительный
философ, как епископ Беркли, все время говорит: мы ирландцы, чернь... Народ
находится внутри философа, потому что это "становление народом", но для этого
нужно, чтобы и философ находился внутри народа, как столь же беспредельное
становление. Конечно, художник или философ неспособны сотворить новый народ, они
могут лишь призывать его -- изо всех своих
геофилософия
143
сил. Народ может быть сотворен только в страшных страданиях и уже не может
больше заниматься искусством или же философией. Однако книги по философии и
произведения искусства тоже содержат в себе свою невероятную сумму страданий,
позволяющих предчувствовать пришествие нового народа. Общим для них является
сопротивление -- сопротивление смерти, сопротивление рабству, сопротивление
нетерпимому, сопротивление позору, сопротивление настоящему.
В этом двойном становлении детерриториализа-ция встречается с
ретерриториализацией. Здесь уже почти и не различить коренного жителя и
чужеземца, потому что чужеземец становится коренным для того, кто сам не
коренной, в то время как коренной житель становится чужим -- самому себе, своему
классу, нации, языку: мы говорим на одном языке, и однако же я вас не понимаю...
Становиться чужим самому себе, своему языку и народу -- не есть ли это
характерная черта философа и философии, их "стиль", так называемая "философская
заумь"? Итак, философия ретерриториализуется трижды: сначала в прошлом -- в
древних греках, потом в настоящем -- в демократическом государстве, и наконец в
будущем -- в новом народе и новой земле. В этом зеркале будущего странно
искажается облик и греков и демократов.
Утопия -- не очень хороший концепт, так как, даже будучи противопоставлена
Истории, она все еще соотносится с нею и занимает в ней место в качестве идеала
или мотивации. Зато становление -- вот настоящий концепт. Оно рождается в
Истории и вновь впадает в нее, но при этом ей не принадлежит. В самом себе оно
не имеет ни начала ни конца, а только середину. Таким образом, оно не столько
исторично, сколько географично. Таковы революции и дружеские общества, общества
сопротивления, ибо творить -- значит сопротивляться; все это чистые становления,
чис-
144
Ж. Делез / Ф. Гваттари
тые события в плане имманенции. История улавливает в событии лишь то, как оно
совершается в состояниях вещей или жизненном опыте; событие же в своем
становлении, в своей собственной консистенции, в своем самополагании как
концепта -- неподвластно Истории. Психосоциальные типы историчны, а
концептуальные персонажи суть события. Иногда мы стареем, следуя Истории, вместе
с нею, а иногда становимся старыми в каком-то совершенно неуловимом событии (не
том ли самом, которое позволяет поставить проблему "что такое философия"?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
философии. Мы в ответе не за жертв, но перед жертвами. Чтобы избежать унижения,
нет другого средства, кроме как притворяться зверем (рычать, рыть нору,
гримасничать, судорожно дергаться); так и мысль порой напоминает скорее
умирающее животное, чем живого человека, хоть бы даже и демократа.
Хотя философия ретерриториализуется в концепте, но предпосылку его она не может
найти ни в нынешней форме демократического государства, ни в коммуникативном
cogito, еще более сомнительном, чем cogito рефлексивное. У нас нет недостатка в
коммуникации -- наоборот, у нас ее даже в избытке, но нам недостает творчества.
Нам не хватает сопротивления настоящему. Творчество концептов само по себе
обращено к некоей будущей форме, оно взывает к но-
_________
18Критика "демократического общественного мнения", его американской модели и
мистификаций вокруг прав человека или мирового правового государства особенно
сильно проведена в[[[ здесь ссылка в самой книге брошена на пол-дороге
yankos dol.ru ]]]]
геофилософия
141
вой земле и еще не существующему народу. Европеизация -- не становление, это
всего лишь история капитализма, препятствующего становлению порабощенных
народов. Искусство и философия сходятся в этом пункте -- коррелятом творчества
является у них создание еще отсутствующих земли и народа. И к этому будущему
зовут не авторы-популисты, а, наоборот, аристократичнейшие из всех. Этому народу
и этой земле нет места в наших демократиях. Демократия -- это большинство, а
становление по природе своей есть именно то, что вычитается из большинства.
Отсюда сложная, неоднозначная позиция многих авторов по отношению к демократии.
Все еще более запуталось после "дела Хайдеггера": да, великий философ
действительно ретерриториализовался в нацизме, и вот вокруг этого начали
сталкиваться самые причудливые мнения, то осуждая его философию, то оправдывая
ее столь сложными и хитроумными доводами, что не знаешь, что и сказать. Не
всегда легко быть хайдеггероведом. Легче было бы понять, если бы подобный
постыдный шаг совершил великий художник или великий музыкант (но они-то как раз
его и не совершали). Почему-то это сделал именно философ, как будто в самое
сердце философии должен был проникнуть стыд. Хайдеггер попытался вернуться к
грекам через немцев в самый худший момент их истории: как говорил Ницше, что
может быть хуже, чем ожидать грека, а встретить немца? Казалось бы, как не
оказаться концептам (хайдеггеровским) внутренне оскверненными в результате столь
низменной ретерриториализации? Но, может быть, вообще во всех концептах
содержится та серая зона неразличимости, где борцы на миг сливаются на фоне
земли и утомленный взгляд мыслителя может принять одного за другого -- не только
немца за грека, но и фашиста за творца свободы и экзистенции. Хайдеггер
заплутался на дорогах ретерриториализа-
142
Ж. Делез / Ф. Гваттари
ции, ибо дороги эти не отмечены ни вехами, ни парапетом. Возможно, этот строгий
профессор был безумнее, чем казался. Он неверно выбрал себе народ, землю, кровь.
Ибо раса, которую призывают к себе искусство или философия, -- это не та раса,
что претендует на чистоту, но раса угнетенная, нечистая, низшая, анархическая,
кочевническая, неизбывно находящаяся в меньшинстве; это те самые, кого Кант
исключал из путей новейшей Критики... Есть фраза Арто: писать для безграмотных
-- говорить для безъязыких -- мыслить для безголовых. Но что значит здесь "для"?
Это не "обращаясь к..." и даже не "вместо...". Это значит "перед лицом...". Это
вопрос становления. Мыслитель -- не безголовый, безъязыкий или безграмотный, но
становится ими. Он становится индейцем, вновь и вновь становится им -- возможно,
"для того", чтобы тот индеец, который действительно индеец, сам стал кем-то
другим и вырвался из своей агонии. Мы мыслим и пишем даже для зверей. Мы
становимся зверем, чтобы и зверь тоже стал чем-то иным. Агония крысы или казнь
коровы остаются присутствовать в мысли -- не из жалости, но в качестве зоны
взаимообмена между человеком и животным, где от одного что-то переходит к
другому. Это и есть конститутивное отношение философии с не-философией.
Становление всегда двойственно, и именно в таком двойном становлении образуются
грядущий народ и новая земля. Философ должен стать не-философом, чтобы
не-философия стала землей и народом философии. Даже такой рассудительный
философ, как епископ Беркли, все время говорит: мы ирландцы, чернь... Народ
находится внутри философа, потому что это "становление народом", но для этого
нужно, чтобы и философ находился внутри народа, как столь же беспредельное
становление. Конечно, художник или философ неспособны сотворить новый народ, они
могут лишь призывать его -- изо всех своих
геофилософия
143
сил. Народ может быть сотворен только в страшных страданиях и уже не может
больше заниматься искусством или же философией. Однако книги по философии и
произведения искусства тоже содержат в себе свою невероятную сумму страданий,
позволяющих предчувствовать пришествие нового народа. Общим для них является
сопротивление -- сопротивление смерти, сопротивление рабству, сопротивление
нетерпимому, сопротивление позору, сопротивление настоящему.
В этом двойном становлении детерриториализа-ция встречается с
ретерриториализацией. Здесь уже почти и не различить коренного жителя и
чужеземца, потому что чужеземец становится коренным для того, кто сам не
коренной, в то время как коренной житель становится чужим -- самому себе, своему
классу, нации, языку: мы говорим на одном языке, и однако же я вас не понимаю...
Становиться чужим самому себе, своему языку и народу -- не есть ли это
характерная черта философа и философии, их "стиль", так называемая "философская
заумь"? Итак, философия ретерриториализуется трижды: сначала в прошлом -- в
древних греках, потом в настоящем -- в демократическом государстве, и наконец в
будущем -- в новом народе и новой земле. В этом зеркале будущего странно
искажается облик и греков и демократов.
Утопия -- не очень хороший концепт, так как, даже будучи противопоставлена
Истории, она все еще соотносится с нею и занимает в ней место в качестве идеала
или мотивации. Зато становление -- вот настоящий концепт. Оно рождается в
Истории и вновь впадает в нее, но при этом ей не принадлежит. В самом себе оно
не имеет ни начала ни конца, а только середину. Таким образом, оно не столько
исторично, сколько географично. Таковы революции и дружеские общества, общества
сопротивления, ибо творить -- значит сопротивляться; все это чистые становления,
чис-
144
Ж. Делез / Ф. Гваттари
тые события в плане имманенции. История улавливает в событии лишь то, как оно
совершается в состояниях вещей или жизненном опыте; событие же в своем
становлении, в своей собственной консистенции, в своем самополагании как
концепта -- неподвластно Истории. Психосоциальные типы историчны, а
концептуальные персонажи суть события. Иногда мы стареем, следуя Истории, вместе
с нею, а иногда становимся старыми в каком-то совершенно неуловимом событии (не
том ли самом, которое позволяет поставить проблему "что такое философия"?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34