Таким образом, мысли, характеристики, воспоминания Петрова-Водкина охватывают весьма широкий круг имен, создавая интересную (хотя в деталях, быть может, и спорную) панораму русского искусств.! с середины прошлого века и примерно до 1910 года.
Отмечая спорность некоторых суждений Петрова-Водкина, нельзя, в частности, не коснуться здесь его оценок передвижничества. Они представляют собой противоречивое, казалось бы, сочетание безусловного признания значения того перелома, который произвели передвижники в русском искусстве второй половины XIX века, высокой оценки творчества выдающихся его представителей, прежде всего — Репина, Сурикова, Ге, и в то же время скептического отношения к живописи рядовых членов Товарищества («в массе своей сера и тускла была артель Крамского»,— пишет он).
Чтобы понять истоки этих суждений Петрова-Водкина, следует вспомнить, что как художник он сформировался в начале XX века, когда передвижничество, пережившее серьезный кризис еще в 1890-х годах, утратило свои былые творческие и общественные позиции. Натуралистическое правдоподобие и безыдейное мелкотемье, возобладавшее в поздней передвижнической живописи, с которой он сталкивался на очередных выставках Товарищества, бросали в глазах молодого Петрова-Водкина густую тень на всю прошлую деятельность этой организации и невольно отделяли в его сознании от массы передвижников корифеев Товарищества, чья живопись представляла для него очевидную ценность. Вовлеченный в борьбу художественных группировок предреволюционной России, Петров-Водкин транспонировал свое отношение к позднему передвижничеству на все передвижничество в целом. Для него, художника XX века, это было искусство вчерашнего дня, не соответствующее задачам дня наступившего. И даже на грани 1920-х и 1930-х годов, когда писалась повесть, Петрову-Водкину трудно было преодолеть былую обостренно-злободневную оценку Товарищества передвижников.
Десятилетнее обучение в Петербурге и Москве дало Петрову-Водкину достаточно серьезную профессиональную подготовку (особенно в последние годы, когда он работал под руководством Серова). Однако сам он чувствовал незавершенность своего художественного образования, как в сфере пластической, так и в части знакомства с сегодняшним днем европейского искусства. Такое знакомство и подлинную школу рисунка и цвета могла ему дать, как он полагал (и как оказалось в действительности), поездка в Париж. Но до того Петров-Водкин решил побывать в Италии, чтобы изучить произведения великих мастеров Раннего и Высокого Возрождения на их родине.
Италия произвела на него сильнейшее впечатление. Особенно же два мастера — венецианец Джованни Беллини и Леонардо да Винчи, два города—Флоренция и Рим, и. .. Везувий, подняться на который было его давней мечтой. Интересно, что Петров-Водкин четко разграничивает значение для него Беллини и Леонардо. «Есть мастера и вещи,— пишет он,— которые не покидают нас никогда, но это уже личные склонности, так, например, встреча в галерее Брера с Джованни Беллини застряла во мне навсегда». Другое дело Леонардо, «этот маг форм и изобретательства». Петров-Водкин видит в Леонардо воплощение «прекрасной юности Европы», гениальный винчианец пленяет его теми качествами, которые он хотел бы развить в себе,— точным и умным расчетом, выдумкой, тактом, страстью к анализу. Характерно, что не великие колористы— хотя он воздал им должное,— а именно художник-ученый Леонардо более всего влечет к себе Петрова-Водкина. «Средневековый напор на вещь», полнота ощущения и передачи формы, изумительный композиционный ритм — вот что делает для него драгоценным искусство Леонардо. Уроки Леонардо не прошли для Петрова-Водкина даром (хотя он и пишет, что периодами то принимал, то отрицал его). Великие завоевания европейской живописи эпохи Возрождения, которые Петров-Водкин в Италии ощутил прежде всего в картинах Леонардо да Винчи, окажут несомненное воздействие на его творчество, помогут ему сформировать свой собственный, вполне оригинальный пластический язык русского художника XX века. В повести автор пишет также о Рафаэле и Микеланджело, пишет с искренним чувством, но ясно, что Леонардо затмевает в его глазах всех титанов Возрождения.
И точно так же Флоренция и Рим оттесняют в воспоминаниях Петрова-Водкина Венецию, оглушившую его «невероятной, неестественной, перегруженной декоративной роскошью», Неаполь, где он был более всего возбужден предстоящим подъемом на Везувий, Милан, ставший для него прежде всего местом встречи с Леонардо и Беллини.
Флоренцию, «исхоженную, вздуманную, созданную мастерами искусства», Петров-Водкин увидел как бы сквозь дымку столетий, населенную великими тенями тех, кому обязана она своей славой. Недаром несколько страниц посвящает он мифическим встречам на улицах тосканской столицы с Данте, Леонардо, Микеланджело, Бенвенуто Челлини. Из этого сна наяву его вернули к действительности внезапно пронизавшие площадь Синьории крики газетчиков о восстании на Пресне.
В отличие от «музейной» Флоренции, Рим взволновал Петрова-Водкина сложным переплетением язычества античности и христианства катакомб, «нежной ясности» Рафаэля и необузданного буйства Микеланджело, Здесь, в гуще кипучей современной жизни, вспоминает он сложные отношения Александра Иванова и Гоголя, здесь он сталкивается с попытками радикально обновить классический язык искусства и переживает... любовное увлечение.
Необходимо заметить, что, работая над главами, посвященными поездке по Италии, автор опирался, несомненно, не только на свои личные впечатления, но и на некоторые литературные источники. Вспоминая четверть века спустя месяцы, проведенные на родине Возрождения, он сливает их в своем сознании с прочитанными, быть может еще в молодости, страницами романа Д. С. Мережковского «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи». Конечно, это ни в малейшей степени не касается его восприятия живописи великих итальянцев, а лишь их человеческого образа и, так сказать, «исторического фона», на котором они выступают. Во всяком случае, эпизоды с Леонардо, Савонаролой, Микеланджело явственно восходят к книге Мережковского, так же как описание «встречи» с Бенвенуто Челлини немыслимо было бы без прочтения автобиографии знаменитого флорентинца.
Что касается мечты подняться на Везувий, то она непосредственно связана со всегдашним интересом Петрова-Водкина к Земле, мирозданию, к проявлениям стихийных сил природы — землетрясениям, извержениям вулканов, морским приливам и прочему. Об интересе к этим темам и смежной с ними космической автор не раз говорит на страницах повестей (так, в «Хлыновске» он весьма подробно рассказывает о восприятии горожанами таких космических явлений, как затмение солнца и появление кометы, в «Пространстве Эвклида» рассуждает о влиянии луны на человека и т. д.). Известно, что Петров-Водкин изучал литературу по всем этим вопросам и что массивный, обильно иллюстрированный том «Поверхность земной коры» был его настольной книгой. Своеобразной оценкой серьезности тяготения художника к проблемам космогонии и геофизики является сохранившийся в его документах диплом об избрании его в 1927 году почетным членом французского астрономического общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Отмечая спорность некоторых суждений Петрова-Водкина, нельзя, в частности, не коснуться здесь его оценок передвижничества. Они представляют собой противоречивое, казалось бы, сочетание безусловного признания значения того перелома, который произвели передвижники в русском искусстве второй половины XIX века, высокой оценки творчества выдающихся его представителей, прежде всего — Репина, Сурикова, Ге, и в то же время скептического отношения к живописи рядовых членов Товарищества («в массе своей сера и тускла была артель Крамского»,— пишет он).
Чтобы понять истоки этих суждений Петрова-Водкина, следует вспомнить, что как художник он сформировался в начале XX века, когда передвижничество, пережившее серьезный кризис еще в 1890-х годах, утратило свои былые творческие и общественные позиции. Натуралистическое правдоподобие и безыдейное мелкотемье, возобладавшее в поздней передвижнической живописи, с которой он сталкивался на очередных выставках Товарищества, бросали в глазах молодого Петрова-Водкина густую тень на всю прошлую деятельность этой организации и невольно отделяли в его сознании от массы передвижников корифеев Товарищества, чья живопись представляла для него очевидную ценность. Вовлеченный в борьбу художественных группировок предреволюционной России, Петров-Водкин транспонировал свое отношение к позднему передвижничеству на все передвижничество в целом. Для него, художника XX века, это было искусство вчерашнего дня, не соответствующее задачам дня наступившего. И даже на грани 1920-х и 1930-х годов, когда писалась повесть, Петрову-Водкину трудно было преодолеть былую обостренно-злободневную оценку Товарищества передвижников.
Десятилетнее обучение в Петербурге и Москве дало Петрову-Водкину достаточно серьезную профессиональную подготовку (особенно в последние годы, когда он работал под руководством Серова). Однако сам он чувствовал незавершенность своего художественного образования, как в сфере пластической, так и в части знакомства с сегодняшним днем европейского искусства. Такое знакомство и подлинную школу рисунка и цвета могла ему дать, как он полагал (и как оказалось в действительности), поездка в Париж. Но до того Петров-Водкин решил побывать в Италии, чтобы изучить произведения великих мастеров Раннего и Высокого Возрождения на их родине.
Италия произвела на него сильнейшее впечатление. Особенно же два мастера — венецианец Джованни Беллини и Леонардо да Винчи, два города—Флоренция и Рим, и. .. Везувий, подняться на который было его давней мечтой. Интересно, что Петров-Водкин четко разграничивает значение для него Беллини и Леонардо. «Есть мастера и вещи,— пишет он,— которые не покидают нас никогда, но это уже личные склонности, так, например, встреча в галерее Брера с Джованни Беллини застряла во мне навсегда». Другое дело Леонардо, «этот маг форм и изобретательства». Петров-Водкин видит в Леонардо воплощение «прекрасной юности Европы», гениальный винчианец пленяет его теми качествами, которые он хотел бы развить в себе,— точным и умным расчетом, выдумкой, тактом, страстью к анализу. Характерно, что не великие колористы— хотя он воздал им должное,— а именно художник-ученый Леонардо более всего влечет к себе Петрова-Водкина. «Средневековый напор на вещь», полнота ощущения и передачи формы, изумительный композиционный ритм — вот что делает для него драгоценным искусство Леонардо. Уроки Леонардо не прошли для Петрова-Водкина даром (хотя он и пишет, что периодами то принимал, то отрицал его). Великие завоевания европейской живописи эпохи Возрождения, которые Петров-Водкин в Италии ощутил прежде всего в картинах Леонардо да Винчи, окажут несомненное воздействие на его творчество, помогут ему сформировать свой собственный, вполне оригинальный пластический язык русского художника XX века. В повести автор пишет также о Рафаэле и Микеланджело, пишет с искренним чувством, но ясно, что Леонардо затмевает в его глазах всех титанов Возрождения.
И точно так же Флоренция и Рим оттесняют в воспоминаниях Петрова-Водкина Венецию, оглушившую его «невероятной, неестественной, перегруженной декоративной роскошью», Неаполь, где он был более всего возбужден предстоящим подъемом на Везувий, Милан, ставший для него прежде всего местом встречи с Леонардо и Беллини.
Флоренцию, «исхоженную, вздуманную, созданную мастерами искусства», Петров-Водкин увидел как бы сквозь дымку столетий, населенную великими тенями тех, кому обязана она своей славой. Недаром несколько страниц посвящает он мифическим встречам на улицах тосканской столицы с Данте, Леонардо, Микеланджело, Бенвенуто Челлини. Из этого сна наяву его вернули к действительности внезапно пронизавшие площадь Синьории крики газетчиков о восстании на Пресне.
В отличие от «музейной» Флоренции, Рим взволновал Петрова-Водкина сложным переплетением язычества античности и христианства катакомб, «нежной ясности» Рафаэля и необузданного буйства Микеланджело, Здесь, в гуще кипучей современной жизни, вспоминает он сложные отношения Александра Иванова и Гоголя, здесь он сталкивается с попытками радикально обновить классический язык искусства и переживает... любовное увлечение.
Необходимо заметить, что, работая над главами, посвященными поездке по Италии, автор опирался, несомненно, не только на свои личные впечатления, но и на некоторые литературные источники. Вспоминая четверть века спустя месяцы, проведенные на родине Возрождения, он сливает их в своем сознании с прочитанными, быть может еще в молодости, страницами романа Д. С. Мережковского «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи». Конечно, это ни в малейшей степени не касается его восприятия живописи великих итальянцев, а лишь их человеческого образа и, так сказать, «исторического фона», на котором они выступают. Во всяком случае, эпизоды с Леонардо, Савонаролой, Микеланджело явственно восходят к книге Мережковского, так же как описание «встречи» с Бенвенуто Челлини немыслимо было бы без прочтения автобиографии знаменитого флорентинца.
Что касается мечты подняться на Везувий, то она непосредственно связана со всегдашним интересом Петрова-Водкина к Земле, мирозданию, к проявлениям стихийных сил природы — землетрясениям, извержениям вулканов, морским приливам и прочему. Об интересе к этим темам и смежной с ними космической автор не раз говорит на страницах повестей (так, в «Хлыновске» он весьма подробно рассказывает о восприятии горожанами таких космических явлений, как затмение солнца и появление кометы, в «Пространстве Эвклида» рассуждает о влиянии луны на человека и т. д.). Известно, что Петров-Водкин изучал литературу по всем этим вопросам и что массивный, обильно иллюстрированный том «Поверхность земной коры» был его настольной книгой. Своеобразной оценкой серьезности тяготения художника к проблемам космогонии и геофизики является сохранившийся в его документах диплом об избрании его в 1927 году почетным членом французского астрономического общества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71