— Сколько раз тут уже бывал.
— Ну вот и славно, — кивнул Дюк. — Есть у меня одна задумка…
— Я даже, кажется, знаю, какая, — улыбнулся Огурцов. — Винтом?
— Ага.
Длинный холл, называемый в обиходе отчего-то «лестничной клеткой» был полон людей — дверь в торце «клетки» была гостеприимно распахнута, но протиснуться сквозь нее всем сразу не было никакой возможности. Дюк с Огурцовым вышли из лифта, поглазели на страждущих музыки поклонников великого Лекова и, не сговариваясь, повернулись, сделали несколько шагов и скрылись от посторонних глаз в закутке, где, прорезая все этажи высотного дома насквозь, находилась толстая труба мусоропровода.
— Ну, давай, что у тебя там, — нетерпеливо прошептал Полянский.
— Что-что… Самое то.
Огурцов вытащил из сумки бутылку «Ркацетели».
— Отлично. Для затравки пойдет.
— У меня, когда я еще в театре работал, — тоже шепотом заговорил Огурцов, возясь с пробкой, — один актер знакомый был. Так он когда домой шел, «маленькую» в магазине покупал. Открывал в подъезде. Потом подходил к двери своей квартиры, звонил в звонок и — пока жена с замками возилась — в три глотка выпивал. Любил хвалиться — жена, мол, дверь открывает, смотрит на меня — я трезвый. Идет на кухню, суп наливает, сажусь обедать — я пьяный…
— Молодец. Точно время рассчитывал.
Дюк взял из рук Огурцова открытую бутылку, окрутил ее в руках и, задрав подбородок и приведя бутылку в вертикальное положение стал вливать себе в рот белое сухое. Выпив ровно половину бутылки в какие-то несколько секунд, он оторвал ее от губ, крякнул и передал вино Огурцову.
— Да… Но нам такая точность, как у твоего актера не требуется. Я думаю, что сейчас там, — Полянский кивнул в сторону нужной им квартиры — сейчас там все нажрутся. И Леков в первую очередь.
— Это точно, — согласился Огурцов и повторил манипуляции Полянского, причем выпил вино чуть быстрее, чем его старший и более опытный товарищ.
В квартиру, где должен был состояться концерт они вошли последними и хозяин запер за ними дверь на все три замка.
Только после этого он обернулся к гостям и сказал Огурцову:
— Привет, Саша. Проходите.
Хозяина звали Пашей, вместе с Шапошниковым он был завсегдатаем рок-концертов, вместе с Шапошниковым пил в гримерках, так же, как и Шапошников, знал всех и вся. Вся разница между стихийным администратором и Пашей была в том, что, если Шапошников приносил с собой заветную бутылку водки, которая выпивалась очень быстро, то Паша покупал все для продолжения банкета, который, бывало, затягивался не на одни сутки. Паша имел деньги. И, что самое удивительное, он зарабатывал их честным трудом. На официальной работе.
Сейчас Паша выглядел усталым и каким-то совершенно незаинтересованным в том, что происходило в его квартире. Огурцова Паша знал давно, еще со школы, где они вместе учились, правда в разных классах — Паша был на два года старше. После школы Паша поступил в Политехнический институт, закончил его, но карьера инженера не прельщала любителя неформального досуга, и Паша, спрятав диплом в письменный стол, пошел работать на завод. Для круга, в котором он продолжал вращаться, такой образ жизни был, мягко говоря, нехарактерен, но Паша упорно отстаивал в застольных разговорах свою любовь к тяжелому машиностроению и, в конце концов его оставили в покое, перестав сочувственно предлагать места сторожей, дворников и операторов газовых котельных, где трудилось большинство членов ленинградского рок-клуба.
Огурцов и Полянский прошли по коридору в направлении гостиной и застыли на пороге. Комната была не отягощена мебелью. Собственно, если не считать табурета, на котором, у стены, сидел маэстро Леков, мебели в гостиной Паши не было никакой. Огурцов не удивился — он бывал у Паши много раз и знал, что в соседней комнате, так называемой спальне на полу лежат три широких матраса, служивших постелями Паше и его гостям, которые частенько после вечеринок, сродни сегодняшней, оставались ночевать в гостеприимном доме, не смущаясь спартанскими условиями, в которых существовал хозяин. В той же спальне стояла и аппаратура — огромный катушечный магнитофон, усилитель, колонки и горы коробок с магнитной лентой.
— Может быть, пока на кухню? — тихо спросил Полянский у своего, более искушенного в планировке пашиной квартиры друга.
И то сказать — сесть в гостиной, превращенной в импровизированный концертный зал было некуда и не на что. Комната была забита народом — любители подпольного рока сидели на полу, занимая всю площадь. Они расположились полукругом, оставив место только для табурета с сидящим на нем Лековым, который крутил гитарные колки, настраивая инструмент. Концерт еще не начался, но в помещении уже стоял густой синий туман от табачного — Полянский, поведя носом, быстро понял, что и не только табачного — дыма, уже звенели посудой наиболее нетерпеливые, там и сям раздавалось характерное бульканье разливаемого по стаканам вина.
— Да, пожалуй, — согласился Огурцов.
На кухне усердно, туша сигаретные окурки в пустой консервной банке и тут же поджигая новые, курили трое подростков неопределенного, впрочем, возраста. Огурцов давно уже вывел теорию, гласящую, что рок-н-ролл нивелирует возраст и те, кого они увидели сейчас служили еще одним живым подтверждением теоретических выкладок молодого философа.
Подросткам могло быть и по семнадцать, и по двадцать, и по двадцать пять лет — редкие бородки, жидкие, юношеские усики, длинные волосы, затертые, дырявые джинсы, припухшие глаза, румянец на гладких, провалившихся до самых зубов, щечках. Все трое тощие, сутулые, угловатые.
Завидев вновь прибывших подростки на миг замолчали, потом продолжили беседу, как заметил Огурцов, уже с расчетом на аудиторию. Они не знали ни его, ни Полянского, поэтому, вероятно, решили показать неизвестным гостям свою осведомленность в происходящем и причастность к святая святых.
«Все понятно, — подумал Огурцов. — Они считают, что и Леков, и вообще, вся наша рок-музыка — это специально для них делается. Ну-ну…».
Он взглянул на Полянского. По лицу Дюка скользнула кривая усмешка — скользнула и пропала. Полянский не любил демонстрироваться свои чувства окружающим, тем более, незнакомым.
— Ну, послушаем, что он сегодня нам залепит, — сказал один из молодых гостей. Он был пониже своих товарищей и, кажется, помоложе, хотя определенно это было сказать трудно.
— Продался Василек, — печально покачал головой высокий, в длинном, почти до колен спускавшемся, порванном на локтях свитере. Волосы длинного были со свитером одного оттенка — грязно-коричневые, ни каштановыми, ни какими другими их назвать было нельзя — именно грязно-коричневые и никак иначе. Кончики давно не мытых волос терялись среди ниток, торчащих из поношенного свитера и казалось, что они вплетаются в шерсть, создавая некое подобие капюшона. Даже с близкого расстояния нельзя было с уверенностью сказать, где кончаются волосы и где, соответственно, начинается свитер.
Пока Огурцов думал о том, как странно все-таки одеваются современные молодые люди, те продолжали беседу.
— Точно, продался, — согласился первый из осуждавших артиста. — С Лукашиной в одних концертах играет. И с Григоровичем.
— Ну, этот-то, вообще — мажорище, — неожиданно злобно рявкнул третий, до сих пор молчавший и смоливший мятую «беломорину».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
— Ну вот и славно, — кивнул Дюк. — Есть у меня одна задумка…
— Я даже, кажется, знаю, какая, — улыбнулся Огурцов. — Винтом?
— Ага.
Длинный холл, называемый в обиходе отчего-то «лестничной клеткой» был полон людей — дверь в торце «клетки» была гостеприимно распахнута, но протиснуться сквозь нее всем сразу не было никакой возможности. Дюк с Огурцовым вышли из лифта, поглазели на страждущих музыки поклонников великого Лекова и, не сговариваясь, повернулись, сделали несколько шагов и скрылись от посторонних глаз в закутке, где, прорезая все этажи высотного дома насквозь, находилась толстая труба мусоропровода.
— Ну, давай, что у тебя там, — нетерпеливо прошептал Полянский.
— Что-что… Самое то.
Огурцов вытащил из сумки бутылку «Ркацетели».
— Отлично. Для затравки пойдет.
— У меня, когда я еще в театре работал, — тоже шепотом заговорил Огурцов, возясь с пробкой, — один актер знакомый был. Так он когда домой шел, «маленькую» в магазине покупал. Открывал в подъезде. Потом подходил к двери своей квартиры, звонил в звонок и — пока жена с замками возилась — в три глотка выпивал. Любил хвалиться — жена, мол, дверь открывает, смотрит на меня — я трезвый. Идет на кухню, суп наливает, сажусь обедать — я пьяный…
— Молодец. Точно время рассчитывал.
Дюк взял из рук Огурцова открытую бутылку, окрутил ее в руках и, задрав подбородок и приведя бутылку в вертикальное положение стал вливать себе в рот белое сухое. Выпив ровно половину бутылки в какие-то несколько секунд, он оторвал ее от губ, крякнул и передал вино Огурцову.
— Да… Но нам такая точность, как у твоего актера не требуется. Я думаю, что сейчас там, — Полянский кивнул в сторону нужной им квартиры — сейчас там все нажрутся. И Леков в первую очередь.
— Это точно, — согласился Огурцов и повторил манипуляции Полянского, причем выпил вино чуть быстрее, чем его старший и более опытный товарищ.
В квартиру, где должен был состояться концерт они вошли последними и хозяин запер за ними дверь на все три замка.
Только после этого он обернулся к гостям и сказал Огурцову:
— Привет, Саша. Проходите.
Хозяина звали Пашей, вместе с Шапошниковым он был завсегдатаем рок-концертов, вместе с Шапошниковым пил в гримерках, так же, как и Шапошников, знал всех и вся. Вся разница между стихийным администратором и Пашей была в том, что, если Шапошников приносил с собой заветную бутылку водки, которая выпивалась очень быстро, то Паша покупал все для продолжения банкета, который, бывало, затягивался не на одни сутки. Паша имел деньги. И, что самое удивительное, он зарабатывал их честным трудом. На официальной работе.
Сейчас Паша выглядел усталым и каким-то совершенно незаинтересованным в том, что происходило в его квартире. Огурцова Паша знал давно, еще со школы, где они вместе учились, правда в разных классах — Паша был на два года старше. После школы Паша поступил в Политехнический институт, закончил его, но карьера инженера не прельщала любителя неформального досуга, и Паша, спрятав диплом в письменный стол, пошел работать на завод. Для круга, в котором он продолжал вращаться, такой образ жизни был, мягко говоря, нехарактерен, но Паша упорно отстаивал в застольных разговорах свою любовь к тяжелому машиностроению и, в конце концов его оставили в покое, перестав сочувственно предлагать места сторожей, дворников и операторов газовых котельных, где трудилось большинство членов ленинградского рок-клуба.
Огурцов и Полянский прошли по коридору в направлении гостиной и застыли на пороге. Комната была не отягощена мебелью. Собственно, если не считать табурета, на котором, у стены, сидел маэстро Леков, мебели в гостиной Паши не было никакой. Огурцов не удивился — он бывал у Паши много раз и знал, что в соседней комнате, так называемой спальне на полу лежат три широких матраса, служивших постелями Паше и его гостям, которые частенько после вечеринок, сродни сегодняшней, оставались ночевать в гостеприимном доме, не смущаясь спартанскими условиями, в которых существовал хозяин. В той же спальне стояла и аппаратура — огромный катушечный магнитофон, усилитель, колонки и горы коробок с магнитной лентой.
— Может быть, пока на кухню? — тихо спросил Полянский у своего, более искушенного в планировке пашиной квартиры друга.
И то сказать — сесть в гостиной, превращенной в импровизированный концертный зал было некуда и не на что. Комната была забита народом — любители подпольного рока сидели на полу, занимая всю площадь. Они расположились полукругом, оставив место только для табурета с сидящим на нем Лековым, который крутил гитарные колки, настраивая инструмент. Концерт еще не начался, но в помещении уже стоял густой синий туман от табачного — Полянский, поведя носом, быстро понял, что и не только табачного — дыма, уже звенели посудой наиболее нетерпеливые, там и сям раздавалось характерное бульканье разливаемого по стаканам вина.
— Да, пожалуй, — согласился Огурцов.
На кухне усердно, туша сигаретные окурки в пустой консервной банке и тут же поджигая новые, курили трое подростков неопределенного, впрочем, возраста. Огурцов давно уже вывел теорию, гласящую, что рок-н-ролл нивелирует возраст и те, кого они увидели сейчас служили еще одним живым подтверждением теоретических выкладок молодого философа.
Подросткам могло быть и по семнадцать, и по двадцать, и по двадцать пять лет — редкие бородки, жидкие, юношеские усики, длинные волосы, затертые, дырявые джинсы, припухшие глаза, румянец на гладких, провалившихся до самых зубов, щечках. Все трое тощие, сутулые, угловатые.
Завидев вновь прибывших подростки на миг замолчали, потом продолжили беседу, как заметил Огурцов, уже с расчетом на аудиторию. Они не знали ни его, ни Полянского, поэтому, вероятно, решили показать неизвестным гостям свою осведомленность в происходящем и причастность к святая святых.
«Все понятно, — подумал Огурцов. — Они считают, что и Леков, и вообще, вся наша рок-музыка — это специально для них делается. Ну-ну…».
Он взглянул на Полянского. По лицу Дюка скользнула кривая усмешка — скользнула и пропала. Полянский не любил демонстрироваться свои чувства окружающим, тем более, незнакомым.
— Ну, послушаем, что он сегодня нам залепит, — сказал один из молодых гостей. Он был пониже своих товарищей и, кажется, помоложе, хотя определенно это было сказать трудно.
— Продался Василек, — печально покачал головой высокий, в длинном, почти до колен спускавшемся, порванном на локтях свитере. Волосы длинного были со свитером одного оттенка — грязно-коричневые, ни каштановыми, ни какими другими их назвать было нельзя — именно грязно-коричневые и никак иначе. Кончики давно не мытых волос терялись среди ниток, торчащих из поношенного свитера и казалось, что они вплетаются в шерсть, создавая некое подобие капюшона. Даже с близкого расстояния нельзя было с уверенностью сказать, где кончаются волосы и где, соответственно, начинается свитер.
Пока Огурцов думал о том, как странно все-таки одеваются современные молодые люди, те продолжали беседу.
— Точно, продался, — согласился первый из осуждавших артиста. — С Лукашиной в одних концертах играет. И с Григоровичем.
— Ну, этот-то, вообще — мажорище, — неожиданно злобно рявкнул третий, до сих пор молчавший и смоливший мятую «беломорину».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90